рующие позиции.
Всё это резонировало в Европе: военный союз России и Франции от 1893 года действовал, Англия вела активную политику и в Европе, и на Ближнем Востоке. Не за горами трогательное единение англичан с французами, которое назовут красивым французским словом «Антанта». Трещала по швам Османская империя, а рядом тёрлись те же англичане, недавно освобождённые Румыния, Болгария, Сербия. И все с амбициями!..
На Дальнем Востоке интриги китайской императрицы Цысе уже привели к вторжению международного экспедиционного корпуса. В августе был разгромлен Пекин, показывая всему миру силу – в том числе – и германского оружия, а также крепость немецкого боевого духа. А внутри страны, на фоне разыгравшегося экономического кризиса, рождались и крепли монополии: сталелитейный концерн Круппа, Рейнско-Вестфальский угольный синдикат, разрастались АЭГ и Сименс.
Нет, экономические интересы просто так не отбросишь, а политика есть продолжение экономики. Что б там ни говорил особый агент о мире, в котором живёт он, исходя из целесообразности и следуя естественному ходу вещей, ход этот вполне определённо может привести к войне и в этот раз. Как и много лет назад. И что ж ему, Сосновцеву, идти на фронт, когда час пробьёт?
Но поделиться своими мыслями Андрею было не с кем. Попробовал с фрау Гроссбауэр, но в ответ услышал:
– Что вы, господин Соснофцефф! Российская и Германская империи находятся в состоянии искренней дружбы! Здесь много немцев, и я со многими знакома, уверяю вас – никто не помышляет о войне с Россией!
Да, пока не помышляют. Посмотрим, как лет через пять-семь дело повернётся. Хорошо хоть, до четырнадцатого года далеко, вздыхал про себя Андрей.
– …Андрей Павлович! Вы меня совсем не слушаете, уважаемый! Замечтались? Уж не влюбились ли часом? – Круглые глаза Селивёрстова на вытянутом лице с залихватски загнутыми кверху усами и в обрамлении пушистых бакенбард смотрели прямо на него.
– Прошу прощения, любезный Никодим Митрофанович, действительно задумался. Так вот, крылья эти обязательно полетят. А ещё – вот интересная мысль. К крыльям – назовём их… ну, к примеру, «орланом», тот тоже парит, высматривая добычу, – можно приделать пропеллер. Только вот двигатель нужен очень лёгкий, типа как от мотоцикла…
– Ну, это вы батенька хватили! – рассмеялся господин штабс-капитан. – Ладно – планировать, но летать на такой вот конструкции с пропеллером?!
Честно говоря, армейская бытность Селивёрстова давно канула в Лету. Служил он в инженерных войсках, но бросил службу лет этак десять назад. Дядюшка Никодима Митрофановича имел не баснословное, но значительное состояние, и когда почтенный родственник почил, выяснилось, что он заблаговременно успел вписать любимого племянника в завещание. Тот мигом подал в отставку и с тех пор жил, ни в чём себе не отказывая.
Натуру бывший штабс-капитан имел непоседливую и слегка авантюрную. Если понимать слово «авантюра» в хорошем, первозданном его значении. То есть, как приключение. Он совершенно не был приспособлен к тихой, домашней жизни и постоянно что-то придумывал. Аглицкий бокс, коим занимался с превеликим усердием, фехтование, верховая езда, стрельба из лука и ружья.
Все перечисленные умения Селивёрстов считал обязательными свойствами настоящего мужчины и тренировал как обязательную программу. Может быть поэтому, несмотря на отставку, для Андрея он оставался офицером. Хоть и сквозила шутливая нотка в его обращении «господин штабс-капитан», или на немецкий манер «герр гауптман», – всё-таки офицером.
Было время, Селивёрстов увлекался бегами, но быстро понял, что волнует его азарт иного рода. Не денежный, карточно-рулеточный, а тот, что заставляет кипеть от адреналина кровь в жилах. В мире Сосновского таких называли экстремалами. В тутошней России подобных личностей тоже хватало. По-видимому, они встречаются во все времена и под любыми широтами.
Андрею нравилось это качество штабс-капитана. С ним было легко, весело и непредсказуемо.
В день, когда фрау Гроссбауэр объявила, что Пётр Афанасьевич подыскал ему, Андрею, недорогое, но приличное жильё, а также устроил его учителем черчения в Мальцевское ремесленное училище (с вполне приличным окладом, между прочим!), Сосновцев внутренне возликовал. Кончился этап нудного ученичества. Теперь можно с головой окунуться в новую, неизведанную жизнь! Да и надоели, если честно, зыркающие взгляды Афанасия и вечный менторский тон фрау. Ясно же, что он под опёкой! Но теперь…
А тут ещё приятная неожиданность. На второй день после заселения в Зелёном переулке, Андрей вышел за газетами. И нос к носу столкнулся с Селивёрстовым. Это был единственный знакомый ему в чужом городе человек. Более того, человек принявший участие в его судьбе. И Сосновцев испытал к нему искреннее дружеское чувство.
– Никодим Митрофанович, какими судьбами?! – заорал он чуть не на всю улицу, улыбаясь до ушей.
– Андрей Павлович, вот так встреча! – казалось, отставник удивлён не менее, но вёл себя более сдержанно. – Я, собственно, здесь живу, – он указал на двухэтажный особняк напротив. – А вы тут как очутились?
– Так и я – живу, – продолжал радоваться Сосновцев. – Пока, правда, в меблированной комнате, но это временно…
– Конечно, временно. Постепенно, я уверен, найдёте себе более достойное жильё. Получается, мы соседи? – Он довольно улыбнулся. – А чем собираетесь заниматься, уважаемый Андрей Павлович?
– Буду преподавать в Мальцевском ремесленном училище, что на Большой Мещанской.
– Рад за вас. Хорошее дело. Ну а досуг?
– Не знаю, пока. Нужно оглядеться.
– В этом я вам помогу, мой друг, – улыбнулся штабс-капитан. – Помните, вы обещали показать приёмчики, что так лихо применили против меня у оврага?
– Да, действительно, обещал… – Андрей несколько смешался. Честно говоря, за всеми событиями, что навалились на него, обещание как-то вылетело из головы.
– И не только приёмы, – Селивёрстов тронул его за плечо. – Чувствую, нам будет, чем заняться!
В отставнике Андрей нашёл родственную душу. С неподдельным воодушевлением Селивёрстов таскал Сосновцева в манеж, в фехтовальные и спортивные залы, в тир. Любимой его одеждой оказались полувоенный френч, галифе, и высокие офицерские сапоги. В день первой встречи он направлялся в гости, лишь этим объяснялись сюртук и штиблеты.
На стрельбище Андрей открыл для себя ещё одно развлечение. Раньше пулевой стрельбой он не увлекался. В армии сдавал необходимый стрелковый минимум, но гораздо больше времени отводилось строевой подготовке и политзанятиям. А то и на строительстве генеральской дачи приходилось потаскать раствор денёк-другой. И случалось это не так редко. Поэтому до оружия солдатиков допускали строго по расписанию.
Зато в тире при офицерском собрании, для «своих», имелся целый арсенал и Селивёрстов с удовольствием показывал и рассказывал, а Андрей слушал и рассматривал образчики здешнего оружия. Револьверы, коих было большинство, поражали разнообразием марок и моделей: американские кольты и смит-вессоны, легендарные наганы, живо напомнившие фильмы о гражданской войне, прочие модели – бельгийские, французские, немецкие. Многих он не знал, не слышал о таких и даже не догадывался, сколь изобретателен человек в изготовлении орудий убийства себе подобных.
С особым восхищением Сосновцев накинулся на знаменитый «Маузер К-96», пистолет большевистских комиссаров и красных балтийский матросов. Брал в руку, покачивал на ладони, целился. Оружие было тяжёлым, но порождало ощущение силы и мощи, несравнимое с каким-нибудь малюсеньким браунингом.
– Что ж мы всё смотрим, Андрей Павлович? – воскликнул штабс-капитан. – Сейчас возьмём патронов да постреляем от души! Это занятие мужское, достойное. Каждый мужчина – воин, каждый должен уметь постоять и за Родину и за себя.
– Да, за Родину постоять, это дело святое. Иногда мне кажется, Никодим Митрофанович, что умение драться может понадобиться многим подданным империи. И в недалёком времени…
– Я понимаю, о чём вы, – неожиданно резко прервал Селивёрстов. – Появление визитёров с некоторых пор наложило на нашу жизнь особый отпечаток. Ну действительно, рядом находятся люди, знающие всё наперёд. От такого, знаете ли, оторопь берёт и мороз по коже. Когда-то подобными знаниями могли похвастаться разве что оракулы, да великие провидицы навроде Кассандры. А ныне… Потому появляются в обществе всяческие слухи, сплетни, пересуды. И более всего – о войне. Вы ведь это имели в виду, Андрей Павлович? – Он строго посмотрел на Сосновцева. – А в противники нам прочите германцев?
Андрей замялся. Прямого закона, запрещающего делиться знаниями, коль скоро они не несут опасности монархии или государству, в империи не было. Но Постышев при первой встрече ясно дал понять – никаких прогнозов, а тем более пророчеств, от визитёров здесь не примут. И даже нежелательно это крайне – пророчествовать. Такой подтекст отчётливо прозвучал в словах специального агента.
Да, Правовая коллегия в лице Главного Эксперта не признала в Сосновцеве носителя опасных знаний и идей, разрешила ему ассимиляцию и проживание в империи с условием, что он займётся простым и праведным трудом. Но так и перейти в разряд нежелательных элементов недолго, если кричать на каждом углу о грозящих бедствиях. Не зря Селивёрстов помянул греческую вестницу несчастий, и чем всё для эллинов закончилось – хорошо известно.
И вдруг перед внутренним взором ясно встал бугристый лёд, чёрная, крутящаяся водоворотами стылая вода промоины, и крик: «Андрюха!.. Помоги!..»
Тогда он тоже не смог принять решения, промедлил, испугался, и друга унесло под лёд. Иногда приходило в голову, что и парашютом, и планеризмом он увлёкся не просто так. Сидело где-то в подсознании стремление доказать самому себе, что он не трус. Что он способен шагнуть в проём самолётного люка, в свистящие и непердсказуемые воздушные потоки. Или воспарить в небо на хрупкой конструкции дельтаплана, и всё ему нипочём. Лишь бы не услышать опять того жуткого крика, мольбы о помощи…