Стрелецкому валу, что расположился неподалёку от дороги на Юрьев. Они взобрались на верхушку. Сосновцев разложил купол особым образом, закрепил на себе лямки, ухватил стропы. Поймав попутный ветерок, он резким движением поднял купол, затем разбежался и подпрыгнул. Дальше купол понёс его по воздуху.
– Андрей Павлович, да это просто чудо! – надрывался внизу Селивёрстов, бежавший следом: спотыкаясь, чуть не падая, но не отрывая при этом восхищённых глаз от летящего Сосновского.
Пролетев метров пятьдесят, парашют спланировал вниз. Андрей приземлился на ноги, чуть пробежался и остановился. Принялся гасить купол.
– Это называется параплан! – крикнул он радостно изумлённому отставнику. – Ничего сложного, Никодим Митрофанович, я вас обязательно этому научу…
Всё, майн либер фройнд, пропал ты, подумал Андрей. Теперь тебе без неба никак.
В своё время, преподавая в школе рисование и черчение, Андрей тосковал. Душа требовала другого – ветра в лицо, острого и знобкого чувства опасности, как у канатоходца над пропастью. Что может в этом плане обычный городской житель – сплавиться на плоту по горной речке, заняться планеризмом и спортивным парашютом. Ещё был спортзал, где кучка энтузиастов осваивала приёмы рукопашного боя. Всё это Андрей прошёл в прошлой жизни.
Здесь же было другое. Планеризм и парашютный спорт – всё это бурно развивалось, привлекало горячие головы, считалось делом новым, свежим и авантажным. Барышни смотрели на покорителей небес как на героев, обыватели благоговели от вида дирижаблей и аэропланов, и ещё более того – от вида пилотов. А ему было чем подивить народ: дельтаплан, мотодельта, со временем, может быть, парашют – свуп и фрифлаинг! Погодите, герр гауптман, отведаете такого, что за уши не оттащишь!
Сосновцев с наслаждением добил сочную свиную отбивную. Готовили в ресторации всё-таки отменно. Не отставал и Селивёрстов.
– Кстати, – вещал он между ликёром и сигарой, – ваша идея напомнила мне статью в одной из газет. Представьте, некий чудак предложил проект – установить на лёгкий планер – над фюзеляжем – небольшой двигатель с таким запасом топлива, который позволил бы набрать значительную высоту. После чего от двигателя избавляются посредством мощной пружины, и далее аппарат планирует на далёкое расстояние. Безусловно, проект этот вызвал более улыбку, чем серьёзное к себе отношение. Ну кто же позволит выбрасывать с высоты дорогостоящий мотор?! Тем не менее…
– А если планер набить динамитом? – из простого озорства спросил Сосновцев.
– Зачем? – не понял штабс-капитан.
– И направить его на позиции противника…
– А если промажете? Или не заладится что? Упадёт такой, с позволения сказать, аппарат на своих же солдатиков, что тогда?
– Ну, можно иначе… Например, реактивный движок на твёрдом топливе, компактное хвостовое оперение и плоскости… Или просто…
– Как вы сказали? Какой движок? – Глаза собеседника, круглые от природы, округлились ещё более.
– А что я сказал? – опомнился Андрей.
– Какое-то странное название…
Но Сосновцев уже не слушал. Чёрт побери! Как он раньше об этом не подумал?!
Журнал! «Техника молодёжи» за прошлый год. Нет, теперь уже за позапрошлый. Что-то ему было интересно в том журнале, сейчас и не вспомнить. Он брал его, чтоб подложить на сырую лавку. Потом забросил в кучу щебня, и думать о нём забыл. Но сейчас Андрей словно воочию увидел журнальный разворот со статьёй о реактивных снарядах и знаменитой «Катюше».
Да, до полноценной авиации здесь дорастут нескоро, для этого нужны годы. Братья Райт ещё только строят планеры, их первые самолёты полетят через три года. Ещё удивительно, откуда взялся «француз», столь похожий на «Блерио-11», но таких, похоже единицы. А китайцы делают свои петарды в течение веков! И с тех же времён используют упаковки, похожие на системы залпового огня! И никто! никто не догадался пока о военном применении подобных штуковин! А он случайно обрисовал нечто похожее на «Фау-1»…
– Послушайте, Никодим Митрофанович, – наклонившись через стол, Сосновцев перешёл на заговорщицкий шёпот, – у меня к вам неотложное дело чрезвычайной важности. Обещайте, что выслушаете меня.
– Да что уж, уважаемый Андрей Павлович, выкладывайте. Заинтриговали, право слово!
– Выслушаете, и отнесётесь к сказанному очень серьёзно, – продолжал напирать Сосновцев. – И никому покамест рассказывать об этом не будете.
– Только если поверенные вами тайны не будут нести угрозы Отечеству! – воинственно вздёрнул подбородок господин штабс-капитан. – И будут согласны с моей честью и достоинством.
– Об этом не тревожьтесь, герр гауптман. Речь пойдёт о том, чтоб напротив – послужить Отечеству. Впрочем, об этом не здесь. И в другое время. Мне необходимо съездим кое-куда. Мы с вами там уже бывали…
4. Чужой интерес
Друзья покинули ресторацию. Никто из них не обратил внимания на художника, занявшего крайний столик. Его не замечали многие, несмотря на броскую внешность и манеру одеваться ярко, даже вызывающе: светло-коричневая, просторная вельветовая куртка, алый шарф, сиреневый берет, лихо заломленный на левое ухо. Из-под берета струились длинные – по плечи – золотистые локоны. Красивое лицо с тонкими чертами имело выражение мечтательное и несколько отстранённое. В руках он держал альбом и карандаш.
Славный обилием храмов, садов и парков, а также живописных уголков на берегах Клязьмы, Владимир издавна привлекал рисовальщиков. Они приезжали сюда из других городов, даже из Москвы и Петербурга, бродили с мольбертами на плече: в длиннополых пальто, накрученных на шею шарфах и широкополых шляпах. Ночевали, где придётся, ели, когда удавалось продать какой-нибудь эскиз. Горожане считали художников бродячим племенем и давно привыкли к оборванцам, стоящим на улицах с кистями и задумчиво оглядывающих очередной объект, прообраз будущего шедевра.
Можно было увидеть их и в трактирах, и даже в ресторациях. Сидя за столиками, набрасывали они в альбомы свои зарисовки. Иногда карандашные портреты посетителей или шаржи на забавных персонажей в зале – только что нарисованные – тут же и продавали, чтобы расплатиться за еду. Как многие творческие люди, живописцы всегда много пили, спорили об искусстве, порой дело доходило до драки. Частенько к художникам пристраивались поэты, и тогда среди перезвона посуды и ресторанного гомона вдруг начинали звучать странные и щемящие сердце стихи, от которых хотелось то ли рыдать, то ли обнимать и целовать всех вокруг. Серьёзно к нищему бомонду никто не относился, половые следили лишь за тем, чтобы избранники муз вели себя прилично.
За привычное не цепляется глаз. Андрей в самом начале пребывания в городе интересовался набросками, подходил чуть ли не к каждому мольберту, но скоро и он привык к обилию живописцев и стал относиться к ним куда спокойнее. Поэтому Сосновцев с Селивёрстовым прошли мимо рисовальщика, не обратив на него внимания. Однако если бы друзья заглянули в альбом, то на этот раз несказанно удивились бы. На листах, в необычной, яркой манере, были мастерски изображены чёткими штрихами грифеля их лица.
Звали художника Анарион Локтев. Происходил он из бедной семьи, и на поддержку влиятельных родственников рассчитывать не мог. Поэтому известностью мастер не обладал, в картинных галереях не выставлялся, да и богатых заказов от влиятельных персон Владимира не получал. Однако ремесла своего не оставлял и верил в своё будущее. Мало кто знал, что помимо художественной деятельности, Анарион регулярно, не привлекая чужого внимания, встречается со скромным представителем небольшой голландской конторы господином Де Фризом. Контора занималась посреднической деятельностью в торговле английской шерстью, применяемой при изготовлении дорогого сукна. И уже совсем узкому кругу лиц в Берлине было известно, что под личиной безобидного фламандца скрывается подданный Кайзера Вильгельма, матёрый шпион и резидент военной разведки Герман Штосс.
В сети Штосса Локтев попал неслучайно. Резидент активно подбирал себе помощников среди неудачников с амбициями во всех слоях городского общества. А художник большого таланта не проявлял, можно даже сказать, был достаточно бездарен. Но попробовали бы вы сказать об этом самому Анариону. Тут, господа, и схлопотать недолго, по сопатке-то. Выработав своеобразную манеру письма, будущий Микеланджело лишь ждал возможности проявить себя перед широкой публикой. Вот только возможность эта всё не предоставлялась, зато богатый фламандец, как бы случайно познакомившись с вольным живописцем, умело играл на струнах возвышенной души. Купил пару его картин и упорно убеждал господина Локтева в его незаурядности.
Резидента устраивала привычность толпящихся в городе приверженцев кисти и холста, чуть насмешливое, но доброжелательное отношение к ним, хорошо известный непоседливый характер творческих людей. Но была и ещё одна особенность, делавшая Локтева особо ценным агентом. Он обладал феноменальным слухом. Сложись судьба чуть иначе, возможно быть бы Анариону Локтеву знатным музыкантом. Однако случилось всё так, как случилось, но вот шпиону эта особенность была как нельзя кстати.
В последнее время агентура доносила Штоссу, что русские готовятся оснастить свой воздушный флот дирижаблями нового поколения. 6-я Эскадра, базирующаяся за Стрелецкой слободой, ожидала прибытия новых машин.
Аэродром накладывал на город свой, особый отпечаток. На улицах частенько встречались пилоты, квартировавшие в городской черте. Многие из них предпочитали столоваться в приличных трактирах и ресторациях, благо, жалование летунам это позволяло. Новые дирижабли «Георгий Победоносец» крайне интересовали германского резидента, и он дал задание своему агенту – толкаться в местах появления пилотов, слушать их разговоры, собирать по крупицам информацию.
Выполнять задание шпион принялся с комфортом – в хороших заведениях, под бокал лёгкого белого вина. Обладая особенным слухом, он умудрялся буквально прочёсывать зал ушами. Улавливал не только слова, но и интонации. Искусством подслушивания агент к тому времени овладел в совершенстве, умел ставить в сознании нечто вроде фильтра, отметающего пустые разговоры, но чутко улавливающего всё, что относилось к летательным аппаратам и воздухоплаванию.