- Хи-хи! – тонюсеньким голоском хихикнула бабка Нюра, - Не выйдет у неё ничего!
- Почему это? – удивился Венька.
- Потому что совесть надо иметь! Ей уже девятьсот лет вот с таким вот гаком и с хвостом. А выглядит на семьдесят пять, как девчонка. Куда ж ей ещё-то? В головастика, что ли, превратиться решила? Поумерила бы свои аппетиты!
- Вот я…, - ударилась в воспоминания Матрёна, - С детства, знаешь, кем мечтала стать?
- М-м-м-м-м…,- задумался Венька, - Поваром? Кулинаром? Продавцом колбасы на рынке?
- Господи-и-и!!! – раздражённо пропищала бабка Нюра, - Неужели так трудно догадаться? Ну, посмотри! Посмотри как следует на неё!
- М-м-м-м-м… Грузчиком? Боцманом? Тяжелоатлетом?
- Балериной! – бабка Нюра схватилась крошечными пальчиками за подол своей малюсенькой юбки и закружилась, завертелась на лавке юлой, - Фуэте Матрёна хотела крутить! Танец маленьких лебедей танцевать! Вот это мечта так мечта! Не то что…
Бабка Нюра как-то враз остановилась, замерла, осела, сморщила своё маленькое мышиное личико и пустила одинокую слезу.
И все сразу кинулись её утешать и уговаривать, что и у неё мечта будь здоров. Всем бы такую! Да не у каждого смелости хватит.
- А что за мечта у бабки Нюры такая? – шёпотом поинтересовался Венька у бабушки Симы, - Что в ней такого особенного?
- Мечта как мечта, - пожала плечами Сима, - И особенного ничего нет. Хочет, видишь ли, наша Нюра стать водолазом! Чтоб с аквалангом и в гидрокостюме по дну пруда пешком ходить!
- Чтоб глубоко, значит, погружаться! – уточнила бабка Нюра, - Вот такая у меня глубокая мечта!
- Есть!!! – пушечным выстрелом прогремело из дальнего угла, из-под тряпки, - Пить!!! Спать!!!
Все так и подпрыгнули. А Венька с бабой Нюрой, так вообще – затряслись и залезли от страха под лавку.
Глава 23. Леший Самсон.
Пока в избушке шёл спор-разговор и дым стоял коромыслом, леший преспокойно очнулся, глаза протёр и тихо теперь сидел себе в углу, зевал, покачивался маятником из стороны в сторону. Время от времени он тяжко вздыхал и вскидывал взгляд вверх, на жабу Анисью, сидевшую на часах. Смотрел он на неё с превеликим, надо сказать, интересом. То ли съесть хотел. То ли просто завязать полезное знакомство.
Анисья лешего игнорировала, и от тоски он громко икал и выкрикивал своё шаманское заклинание:
- Есть!!! Пить!!! Спать!!!
- Вот ведь животное! – покачала головой бабка Матрёна, поглядев на всё это безобразие, - Только бы утробу свою набить и спать завалиться!
После долгих расспросов и уговоров удалось всё-таки выяснить, что у лешего есть имя. Довольно необычное для этих мест - Самсон. Оказалось, что в своей семье он был самый младший, низкорослый и считался изгоем. Не вышел, как говорится, ни телом, ни делом. Мышей и птиц ловить не умел. Север и юг не различал. В породах деревьев путался.
- Какой же ты леший? – говорили ему родственники лешаки, - Если в лесу, как у себя дома, не ориентируешься?
Никто Самсона не любил, не кормил и сказки на ночь не рассказывал. Только шпыняли и еду отбирали все кому не лень. Поэтому единственной мечтой его было – наесться хоть раз в жизни до отвала и выспаться на пуховой перине всласть.
- А-а-а-а-а-а!!! – вспомнив о своей несчастной, убогой жизни, Самсон зарыдал и уткнулся в огромный, как парашют, Матрёнин подол, - А-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а!!!
И всем сразу стало его жалко. Даже Веньке, хоть он и натерпелся от лешего – страшно вспомнить!
- Вот ведь, - философски заметил Добрыня, - что бывает с человеком, когда его не любят!
- Какой же он человек! – тонко усмехнулась бабка Нюра, - Это ж нелюдь! Упырь! Волосатая тварь!
- Если упырь, его и полюбить нельзя?! – вконец рассердился Добрыня, - Скажи ещё, что домовые тоже нелюди! Твари мы, домовые! Упыри! Ну, скажи, скажи!
- Что ты, что ты, - испугалась бабка Нюра и нырнула в спасительный Матрёнин рукав, - Домовые – лучшие из людей! Самые что ни на есть человечные из человеков! Вот взять хотя бы тебя, Добрынюшка…
- Не надо меня брать, - отмахнулся от грубой Нюриной лести Добрыня, - Лучше за собой следи. А полюбить можно всех и каждого. Даже Самсона.
- Ага! – встрепенулась бабушка Сима, - Как будто ты кого-нибудь окромя своих мух любишь.
- Мух я не люблю. Я их давлю, - резонно заметил домовой, - Они летают, а я давлю. Они летают, я давлю. Они летают…
- Летают они, видишь ли, - ни к селу ни к городу произнесла хозяйка, - Летать каждый дурак может. А ты сначала выполни долг.
- Какой-такой долг? – возмутился Добрыня, - У меня долгов нет. Я тебе, Сима, двадцать рублей в прошлый четверг отдал, забыла?
- С-с-с… С-с-с… Сима?! – задохнулась от возмущения Фима. Только теперь все заметили, что с Серафимой произошла очередная метаморфоза и теперь на лавке сидело её занудное, деловитое воплощение, - Не смей!
- Ни в коем разе, - покладисто кивнул Добрыня.
- У каждого долг свой, - продолжала занудствовать Фима, - У меня – дом блюсти и в порядке содержать. У Корябы – яйца нести. У Вениамина Ивановича – стариков и родителей почитать.
- Тяжёлый ты всё-таки, Фима, человек, - подала голос Матрёна, - Потому и не летаешь. Брала бы со своей Симы пример.
- С-с-своей? С-с-си… С-с-си… С-с-симы?! – пошла пятнами бабушка Фима.
«Как бы опять не сковырнулась и не грохнулась», - с тревогой подумал Венька.
- Лёгкий человек и живёт легко, - продолжала бабка Матрёна, - радуется, веселится, над землёй парит.
- Кто тут над землёй парит?! – раздался с порога строгий голос, - Опять вылеты совершаете без моего разрешения и согласования карты маршрутов?! Разгоню я вашу шайку-лейку, ох, разгоню!
Глава 24. Горыныч.
Венька сразу и не сообразил, что произошло.
Все повскакали со своих мест, как будто им кипятком под зад плеснули, и уставились на вошедшего в избу сердитого дяденьку.
Дяденька этот был черноус и чернобров. На голове имел фетровую шляпу. Одет был в серый костюм с фиолетовой рубашкой. Под мышкой держал пухлый кожаный портфель.
В общем, дяденька как дяденька. Обыкновенный – хоть и сердит. Одно только непонятно - как он в дом-то попал? Неужто Добрыня входную дверь запереть забыл, когда крыльцо починял после Матрёниного посадочного манёвра?
Как бы то ни было, начали его за стол приглашать, всякие разные блюда предлагать и вообще ублажать, кто чем может.
Добрыня с поклоном пододвинул ему стул. Бабка Матрёна шляпу приняла и держала её на вытянутых руках, как большую драгоценность. Фима, как всегда, подкладывала, подносила, подливала и чистое полотенце протягивала – чтобы рот утереть. А если понадобится, то и нос заодно.
- Тебя, я знаю, Вениамином Ивановичем зовут, и проживаешь ты здесь без прописки, - немного наевшись и откинувшись вальяжно на стуле, дяденька ткнул в Веньку указующим пальцем, - А я Афанасий Горыныч буду. Слыхал?
- Вы-ы-ы?! – ахнул Венька, - Горы-ы-ыныч?!
- Ну, да, - небрежно поковыряв в зубах и повертев в пальцах зубочистку, кивнул серый дяденька, - Дед.
- Какой же вы дед? – ещё больше удивился Венька.
Дяденька был, конечно, не молод. Но не так уж и стар, даже по Венькиным меркам. Лет ему было, наверное, тридцать. От силы – сорок пять. У него, по всему видать, и детей-то пока ещё не народилось.
- Дед – это фамилия, - деловито откашлявшись, объяснил Веньке гость, - Афанасий – имя. Горыныч – отчество. Представляю здесь местную администрацию в качестве её головы. Ещё вопросы будут?
Вопросов у Веньки была масса. И про странное отчество. И про фамилию. И, главное, про голову. Вернее, про три головы. Где они? Куда он их спрятал? Или Пантелеймон всё наврал? Но задавать такие вопросы Венька постеснялся. Неудобно было как-то при всех. Потому и промолчал предусмотрительно.
- А у меня вопросы будут! Касается всех!!!
Афанасий Горыныч отодвинул решительным жестом опустевшую тарелку, встал из-за стола, сверкнул тёмными глазами и грозно нахмурил чёрные, как вороново крыло, брови.
- Что тут у вас за собрание?! И почему ничего со мной заранее не согласовано и на административной комиссии по протоколу не утверждено?! Где заключение сан-мед-вет-под-вот-как-экспертизы?! Кто разрешил?! Почему не подали заявку?! Где справка с моей заверенной подписью и гербовой печатью?!
Все сидели, опустив глаза, и ковыряли ногами половицы.
- Разгоню я вас всех! Всех до одного! Совсем распустились! За разрешениями на полёты не приходят! Летают, понимаешь, куда их душа пожелает! Дорогу в канцелярию забыли! Я вас за эти полёты оштрафую! Арестую!! Лицензии лишу!!!
Горыныч ещё раз сверкнул глазами, в гробовой тишине промаршировал через всю горницу в обнимку с портфелем и исчез за печкой.
Глава 25. Три головы и цистерна чернил.
С полминуты в горнице было тихо. Потом из-за печки раздался стук. Потом Горыныч чем-то там поскрипел. Потопал очень громко. Крикнул «ать-два!». И вышел совершенно другим человеком. Волосы у него теперь были белёсые, как сноп соломы. Брови выгоревшие. Глаза лучистые, добрые и голубые, словно незабудки.
«Что ж это такое у них тут творится?! – ужаснулся Венька, - У одной, как в калейдоскопе, личность меняется. У другого – целая, как бы это сказать… голова!».
- Родной мой народ! – произнёс обновлённый Горыныч ласковым, улыбающимся ртом и раскинул как бы для объятий руки, - Что ж это вы? Дорогу в свою любимую канцелярию забыли? Или боитесь чего? Знаете ведь, как я к вам отечески отношусь! Всё вам разрешу, всё подпишу, печатей нашлёпаю и справки выдам, какие захотите. Приходите за справками! Торопитесь, налетайте!! Я жду вас, мой народ!!!
Народ безмолвствовал. Только Нюра прокралась к Веньке на плечо и шепнула тихонько ему в самое ухо:
- В канцелярию в прошлом месяце чистой бумаги завезли - целый самосвал. И чернил полную цистерну. Надо ж ему теперь всё это как-то оприходовать, израсходовать и перед начальством о проделанной работе отчитаться. Вот он и придумал – бумагу с чернилами на всякие разрешения и лицензии изводить. И всем на что ни попадя справки с печатью выдавать. На полёты, охоту, отдых, работу, урожай, неурожай, дым из трубы, ловлю бабочек и блох…