Пантелеймон подставил поближе табуретку. Залез на неё прямо в лаптях. Шевелюру зелёную растрепал как следует. И потянулся к Веньке ушибленным носом, со временем пожелтевшим и похожим теперь уже не на сливу, а больше на сухой осенний лист.
- Р-р-ры-ы-ы!!! Страшно?
- Хи-хи!
- Не стра-а-ашно?!
- Да кто тебя боится, дурья башка? Ты даже с собственным домовым справиться не можешь! – не выдержала бабка Матрёна, - А ну, дай я страшный страх покажу!
Матрёна подхватила юбки, оттолкнулась ногой, ввинтилась юлой в воздух, затрясла щеками:
- Бр-р-р-р-р-р!!!
- Хи-хи-хи!!! – захихикал Венька.
- А вот так?
Она растянула руками в стороны свой и без того огромный рот. Оскалила кривые зубы. Высунула толстый малиновый язык.
- Ш-ш-шашно? – прошамкала шепеляво.
- Хи-хи-хи!!! Ха-ха-ха!!! – затрясся от смеха Венька.
- А вот я сейчас такой ужас устрою!
Бабка Нюра схватила со стола деревянную ложку и принялась размахивать ею перед самым Венькиным носом. Не дождавшись нужного результата, облетела его со всех сторон и стала этой самой ложкой тыкать Веньку в его упитанные бока.
- У-у-ужа-а-асно-о-о?!!! – ведьмой выла над Венькиным ухом бабка Нюра.
- Ужа-ха-ха-ха!!! – смеялся Венька, - Ужасно щекотно! Ха-ха-ха!!!
- Какая-то побочная реакция, - задумчиво почесал в голове Добрыня, - Вместо сильного страха у подопытного возникает неудержимый смех…
- Сейчас я Вениамину Ивановичу стихи свои почитаю, - предложила свои услуги бабушка Серафима, - Очень кошмарные. Из раннего.
Она торжественно встала посреди избы. Руку отвела в сторону – вошла в образ. И завыла толстым басом:
Буря мною небо кроет, как чурбан меня вертя.
Поломает, не отстроит. Испугайся ты, дитя!
Полоумная старушка жуткой юности твоей
Врежет страшной колотушкой,
И прискачет…
- М-м-м-м-м…, - Серафима закатила к потолку глаза, целиком погрузившись в поиски забытой рифмы, - Пантелей? Дуралей?
- Бармалей! – подсказал с потолка Венька, - Вы снимать-то меня отсюда, хи-хи, будете?
- Последнее средство! – подскочил с лавки домовой, размахивая своей мухобойкой, - Представь, Вениамин Иванович, что ты муха!
Добрыня размахнулся, что есть силы, и…
Бам-м-м-м-м-м-м-м!!! – прокатилось по небу, стекая вниз, к земле, и отскакивая горохом от крыши.
- Ты, Д-д-добрыня, д-д-давай не д-д-дури, - дрожащим голосом попросила Серафима.
- И не ду-ду-думаю…, - тоненьким голоском ответил ей Добрыня.
Ба-ба-бах-х-х-х-х-х!!! – ударил за окном ещё один страшный раскат грома.
- Что творится! – пропищала бабка Нюра и от испуга залезла к Матрёне за пазуху.
А творилось, и правда, что-то невообразимое.
Венька, который только что неподвижно висел в воздухе и пошевелиться не мог, вдруг отлепился от потолка. Взмахнул руками, словно легкокрылая бабочка. Пролетел над Матрёной. Щёлкнул по носу Добрыню. Сделал круг над горницей. И спокойно приземлился на лавку рядом с бабушкой Серафимой.
Трам-тарарам-м-м-м-м-м!!! – прогремело, разорвалось в потемневшем небе, и избушку враз накрыло грозой и тёплым летним ливнем.
Глава 17. Люблю грозу…
- Тук-тук-тук, - барабанил, отстукивал морзянку дождик по звонкой черепичной крыше.
- Так-так-так, - поддакивали льдинки-градинки, весело барабаня в окно.
- Тик-так-тик-так, - добросовестно отсчитывала время жаба Анисья, - Ква-ква-ква!!!
И так легко от всего этого стало Веньке: от чистого дождя, умывшего землю; уютного жабьего кваканья и похрапывания лешего Самсона; запаха Серафиминых блинов и ватрушек; надёжных и верных друзей, рассевшихся рядом на лавке…
Так стало Веньке легко, и хорошо, и весело… Его прямо распирало всего от этого веселья и лёгкости, от земли отрывало, тянуло ввысь… Хотелось летать, парить, кружиться в невесомом танце…
- Э-э-э-э-э-э-эх!!! – залихватски крикнул Венька и даже свистнуть попытался, но не получилось с первого раза, - Йо-хо-хо!!!
Он оторвался от лавки. Покружил над столом, вокруг горницы. Пролетел мимо печки. Поцеловал Серафиму в щёку. Помахал всем рукой и вылетел из избы вон.
- Куда? – выскочила на крыльцо Серафима, - Простудишься!
- Лечить не будем! – погрозил Веньке из печной трубы Добрыня, - Сам заболеешь, само-лечись!!!
И спрятался в трубу обратно – дождь вокруг лил нешуточный.
- Вернись, Вениамин Иванович! - упрашивали через форточку Матрёна с бабкой Нюрой, - Такая непогода! Промокнешь, радикулит заработаешь или воспаление лёгких!
- Инфлюэнца! – поправлял их домовой, - Плеврит, бронхит и дефтерит!
Только Веньке до этих инфлюэнцей не было никакого дела.
- Я скоро! – весело крикнул он и рванул в небо, навстречу ливню и чёрным грозовым тучам.
Дождь омывал его ласковыми струями, вспышки грозы освещали путь. Но Веньке совершенно было не страшно. Он ведь сразу, как только гром ударил, всё вспомнил и обо всём догадался. Ветродуйная бабушка. Девочка Прося. Грозовых дел мастер.
- Верь в себя, - сказала в тот раз баба Дуня.
Вот Венька и поверил.
- Поверил! – крикнул он, пролетая мимо тёмного, налитого дождём облака, на котором резвилась, размахивая во все стороны лейкой, Авдотья Свиридовна.
Баба Дуня послала ему воздушный поцелуй, но отвлекаться от дела не стала – слишком большая в этот раз у неё была лейка, и очень уж много надо было вылить из неё воды.
- Поверил! – окликнул он могучую фигуру Гераклида Аполлоновича, размахивавшего своей огромной кувалдой.
Грозовых дел мастер одобрительно кивнул и жахнул хорошенько по наковальне.
Тр-р-р-р-рам-та-ра-рам!!! Ба-бах-х-х-х-х-х-х!!! – прокатилось по всей округе.
- Прилетай ещё! – замахала полосатым чулком Прося, подпрыгивая и приплясывая рядом с отцом, - Лучше зимой! Вместе покуролесим!
Венька помахал ей рукой и полетел обратно – очень уж его дома ждали и волновались.
- Ну, вот, - всплеснула руками Серафима, когда Венька влетел в окно весь, до последней нитки, мокрый, - Так я и знала!
- И я знал, - съехидничал Добрыня, - что от дождя бывает сырость.
Стали дружно Веньку полотенцами растирать, одеялами укутывать и чаем горячим поить – чтоб не вздумал разболеться. А Венька ничего такого и не думал. Так только, кашлянул разок да чихнул раз пятнадцать…
- Будьте, Вениамин Иванович, здоровы! – хором сказали ему бабушки Серафима, Матрёна и Нюра.
Тут и домовой глаза закатил, за горло двумя руками схватился, на лавку завалился и ногами дрыгнул, будто помирает. Очень уж захотелось ему, чтоб и ему уши полотенцами растёрли и здоровья пожелали да богатства хорошего.
Только никто этих Добрыниных фокусов даже не заметил. Потому что все в это время в окно смотрели. Там, на подоконнике, сидел большой белый голубь. Сидел, головой вертел и гулькал призывно.
- Пора, видать, собираться, - сказала Серафима и подзатыльник Добрыне дала, чтоб не разлёживался.
Глава 18. Короткие сборы.
Собирались недолго. Пять минут – и все дела.
Венька-то поначалу за свой городской чемодан ухватился. Вытащил его, как мама, на середину комнаты. Крышку открыл. Побросал свои штаны и майки. Кроссовки из-под лавки достал.
- И куда ты, Вениамин Иванович, намылился? – поинтересовался у него Добрыня.
А Венька и не мылился вовсе. Сказала бабушка Серафима пора, значит пора. Ей сто пять лет, она лучше знает.
- Может, тебя ещё и не возьмут.
- Это тебя не возьмут! – огрызнулся Венька.
- Я домовой. Стало быть, при доме. Если меня брать, только вместе с избушкой. Серафима на своём горбу не дотащит.
- Есть!!! – раздалось из угла под часами, - Пить!!! Спать!!!
- Слыхал?! Кто, кроме меня, за этим упырём следить будет? И за мух я ответственный. Так что летите уж без меня.
Домовой картинно схватился за голову и театральным жестом смахнул с щеки несуществующую слезу.
- А куда? – шёпотом спросил у него Венька, - Куда лететь-то?
- Так! – Добрыня вытащил из кармана штанов огромный морской компас, свёрнутую рулоном карту, длинную деревянную линейку, - Курс зюйд-вест. Потом повернёте налево, в направлении зюйд-зюйд-ост. Через пятьсот миль и тридцать кабельтов поворот на зюйд-зюйд-вест-ост-норд-норд. Короче… если лететь со скоростью восемнадцать румбов за пятнадцать минут и шесть секунд…
Добрыня смял карту и сунул её в печку. Подумал немного и отправил туда же линейку. Ещё подумал. Покрутил в руках компас. И опустил его обратно в карман.
- В общем, через неделю на месте будете.
- На каком месте-то?
- Не скажу!
Сам, небось, не знает, вот и насмехается. Венька поджал губы и надулся.
- А ты не обижайся, Вениамин Иванович! С обидой далеко не улетишь. Обида, она кандалами вниз тянет. Гирями стопудовыми. Так же и зависть.
- Какая зависть? – ещё больше обиделся Венька, - Кто тут кому завидует?
- Ты мне завидуешь. Видел я, как ты на мой компас завистливо смотрел. Глазами моргал, носом нервно дёргал…
- Ну, Вениамин Иванович, готов? – раздался из сеней Серафимин голос.
Венька исподтишка показал Добрыне кукиш, захлопнул чемодан и с трудом поднял его за ручку.
- Ты что? – удивилась, входя в горницу, Серафима, - С этим добром лететь собрался?
- А то как же? – растерялся Венька, - Тут тёплые вещи, смена белья.
- Добро всяко-разно, оно тоже вниз тянет, - пояснил Добрыня, - Похуже зависти и обиды. Так что лучше сдай мне свой багаж на хранение. У меня не пропадёт.
Глава 19. Прощание с Полетаево.
Цап! – домовой выдернул чемодан из Венькиных рук.
Хлоп! – откинулась крышка подпола.
Шнырь! – Добрыня нырнул вниз вместе с чемоданом.
Через полминуты появился снова, уже налегке.
- Ну, как, Вениамин Иванович? – поинтересовался с хитрой довольной улыбкой, - Полегчало?
И правда, так легко стало вдруг Веньке – без чемодана и всякого спрятанного в нём добра. И обида сразу прошла. А зависти у него и не было никогда – это Добрыня всё выдумал.