Когда Дункан уехал, она продолжила сновать по комнате, от стены к стене. Фелисити перестала всхлипывать и теперь бубнила себе под нос молитвы – неизбежные слова, в утешительном звуке которых было все же нечто грозное. Больше всего сейчас Элизабет хотелось заткнуть уши. Наконец она не вытерпела.
– Замолчи! – крикнула она кузине.
Но, взглянув на испуганное лицо Фелисити, тут же успокоилась. Однако Элизабет не извинилась. Ее кузина поднялась и, неуверенно ступая, вышла из комнаты, прижимая платок к заплаканному лицу.
Деирдре смочила еще один кусок льняной ткани холодной водой и обернула им ноги мальчика. Джонатан тихо всхлипывал; от его несчастного вида у Элизабет внутри все сжалось. Она подошла к кроватке и положила руку сыну на лоб. Кожа малыша была такой горячей, словно горела в огне. Ни один человек не сможет долго выдержать лихорадку! Страх ледяными когтями сдавил внутренности Элизабет. Деирдре тоже начала молиться, прося Богоматерь о милости. Наконец девушка подняла голову и взглянула на Элизабет. Еле слышно, словно не решаясь произнести эти слова, она прошептала:
– Джонни должен причаститься.
– Нет, – резко ответила Элизабет. – Он не умрет. Только не мой сын.
Ребенок в ее животе зашевелился, словно напоминая Элизабет о том, что не она решает, кому жить, а кому умирать.
– Дай Джонни еще отвара! – приказала она. – Он должен побольше пить. Миранда его спасет.
Элизабет отчаянно надеялась на это, ведь если Миранда им не поможет, то что же будет тогда? Она снова заходила по комнате. Четыре шага в одну сторону, четыре – в другую. От окна с закрытыми ставнями до кровати, по одному и тому же пути. Туда и сюда.
Свечи догорели. Минуты пролетали, словно хищные птицы, забирая жизнь ее сына, частичку за частичкой.
4
Португалка уже давно жила на Барбадосе, в нескольких километрах от Бриджтауна, в покосившемся от ветра деревянном доме. Женщина держала коз и несколько овец. До недавнего времени она нянчила детей плантаторов.
Дункан колотил в дверь до тех пор, пока заспанная Миранда ему не открыла. Когда он в двух словах объяснил, что случилось с Джонатаном, женщина сразу же согласилась поехать в Данмор-холл. Португалка не обращала внимания на тихое брюзжание своего лысого мужа, наблюдавшего за тем, как его тучная супруга заворачивается в накидку. Наконец с помощью Дункана женщина взгромоздилась на мерина, которого подвели к ней, держа под уздцы. Сам Дункан поскакал на Жемчужине, которая уже давно должна была находиться на борту «Элизы». Как и Элизабет с Джонни. Он безуспешно пытался побороть страх и отчаяние, которые сковывали его вот уже несколько часов.
Всю обратную дорогу Дункан пришпоривал Жемчужину. Факел в его руке рассыпáл искры на ветру. Рядом с ним скакала Миранда, охая при каждом ударе копыт. Она вцепилась в поводья с дикой решительностью. Сразу было понятно, что эта женщина ненавидит верховую езду. Да и к Дункану она особых симпатий не испытывала. Иногда португалка бросала на него недоброжелательные и опасливые взгляды, ведь его все еще преследовала дурная слава отчаянного пирата. Джонатана же Миранда любила с беззаветной преданностью. Она целый год кормила малыша и качала его на руках. Что бы ни случилось, эта женщина без колебаний сделала бы ради его здоровья все, что в ее силах.
Во дворе Данмор-холла Дункан помог спуститься с лошади вспотевшей и выбившейся из сил Миранде, едва не рухнув под ее весом. Без лишних слов он провел женщину в дом. Откашливаясь и тяжело дыша, португалка поднялась по лестнице. Дункан следовал за ней по пятам и обогнал ее. Из спальни им навстречу вышла Элизабет. Ее лицо застыло и побледнело. На какой-то миг Дункану показалось, что они опоздали. Он бросился мимо жены в комнату и вздохнул с облегчением: Деирдре как раз пыталась напоить мальчика отваром, который приготовила Роза.
Еще не все потеряно! Тучная Миранда прошествовала мимо Дункана в комнату. Он безропотно уступил ей место, наблюдая за тем, как португалка отгоняет от кровати Деирдре. Миранда ощупала малыша с головы до пят и с задумчивым видом прищелкнула языком. Спустя мгновенье она обернулась к Дункану.
– Ты, принеси воды, – бросила португалка с сильным акцентом. – Большую бадью. Из колодца. Быстро.
Дункан бегом спустился по лестнице и внизу приказал Сиду и Педди пойти в патио и там набрать воды из колодца. Втроем они таскали ведра в дом и выливали воду в подготовленную деревянную бадью. Мужчины дважды взбежали с полными ведрами наверх; наконец Миранда заявила, что воды достаточно. В одной из мисок, где обычно хранились овощи, она зажгла какое-то вещество, которое и распространяло едкий дым и зловоние. Если это и были травы, то такие, которых Дункан никогда раньше не видел и не нюхал.
Большое тело Миранды словно окутал туман. Она раздела Джонатана и взяла обнаженное щуплое тельце на руки. Ее круглое загорелое лицо лоснилось от пота. Женщина что-то шептала себе под нос на незнакомом языке – это точно был не португальский. И все же некоторые фразы казались Дункану знакомыми. Возможно, он слышал их на невольничьем рынке. Или в порту, где португальцы грузили на корабли негров. Это было странное, таинственное песнопение, полное гортанных звуков.
Ледяной озноб охватил Дункана, словно откуда-то потянуло сквозняком; дым заклубился по комнате. Миранда согнулась над бадьей, по-прежнему держа ребенка на руках.
Деирдре тихо застонала. Она стояла возле детской кроватки и крестилась. В какой-то миг Дункану захотелось сделать то же самое.
Миранда окунула Джонни в холодную воду. На поверхности оставалась лишь его голова с растрепанными черными локонами. Малыш стал хватать воздух ртом и жалобно закричал.
Позже Дункан не мог вспомнить, сколько раз повторялась ужасная процедура с окунанием. Тем временем ему вместе с Сидом и Педди пришлось принести еще свежей воды. Они вылили использованную воду из бадьи прямо в окно и наполнили ее заново. Джонатан больше не кричал, когда его окунали, но всякий раз его зубы стучали, а глаза были широко раскрыты. Вялость, вызванную лихорадкой, как рукой сняло. Малыш больше не находился в полудреме и стал узнавать людей вокруг себя.
– Мамочка… – жалобно пролепетал он.
В другой раз, когда Дункан вошел в комнату с полными ведрами, мальчик произнес:
– Папа… Джонни холодно!
– Все в порядке, – ответил Дункан. – Ты скоро поправишься!
Только под утро Миранда наконец перестала окунать ребенка в воду. Дункан не взялся бы сказать, что из всего этого было языческим обрядом, а что – лечением. Португалка разогнала рукой последние струйки дыма, глухо пробормотала под нос что-то на незнакомом языке и лишь потом завернула малыша в полотенце и прижала его к груди.
– Лимонный сок, – сказала она Деирдре, укачивая ребенка. – Но только горячий.
Молодая ирландка, стоявшая молча в углу комнаты, тут же помчалась вниз. Элизабет устало прислонилась к стене и подняла голову. В ее глазах читались мольба и страх.
– Он будет жить? – требовательно спросил Дункан у португалки.
Миранда небрежно кивнула, словно это было нечто само собой разумеющееся, как будто ей задали вопрос, воскресенье ли сегодня. Элизабет разрыдалась и сползла на пол, прижимаясь спиной к стене. Дункан в три шага очутился возле жены и обнял ее. Она безудержно всхлипывала; Дункану стоило неимоверных усилий не разрыдаться вместе с ней. Он торопливо отнес Элизабет в их спальню, которая находилась рядом, уложил жену на кровать и подождал, пока она успокоится. Когда Элизабет попыталась подняться, он остановил ее.
– Ты должна отдохнуть, – произнес Дункан.
– Нет, я хочу к Джонни. – Ее голос был едва слышен, глаза закрывались: давало себя знать нечеловеческое напряжение последних часов.
– Миранда позаботится о нем, он в надежных руках. Ты останешься здесь, и, если ты не сделаешь этого добровольно, я тебя заставлю.
Появилась Фелисити. Ее лицо покраснело от слез, глаза опухли.
– Я позабочусь о Лиззи, – сказала она.
Дункан ждал от нее вопроса, отправятся ли они теперь на корабль, но Фелисити лишь молча села на край кровати и взяла Элизабет за руку. Наверное, она и сама поняла, что об отъезде в эту ночь не может быть и речи.
– Хозяин Дункан. – На пороге комнаты появился Сид. – Можно вас на пару слов?
Выражение его лица заставило капитана собраться. Бросив взгляд на Фелисити и Элизабет и убедившись, что его помощь здесь больше не нужна, он вышел из комнаты, закрыв за собой дверь.
– Что случилось? – тихо спросил Дункан.
– Внизу во дворе солдаты. Думаю, они хотят вас арестовать.
Солдат было шестеро, все были вооружены. Юджин Уинстон все продумал. На его круглом лице, свидетельствовавшем о превосходном аппетите, сияла злорадная улыбка, когда он развернул документ и деловито откашлялся:
– Дункан Хайнес, именем парламента сообщаю вам, что вы арестованы.
– И в чем же меня обвиняют? Я все же надеюсь, что мне выдвинули какое-нибудь обвинение.
В этот день, как обычно, Юджин Уинстон попытался скрыть свою полноватую фигуру и двойной подбородок с помощью дорогой одежды. Он разгладил жабо на груди, прежде чем снова обратиться к документу.
– Вас обвиняют в государственной измене.
– Ах, вот оно что. Значит, государственная измена. Как изобретательно. А кто составлял документ? Вы лично?
Юджин Уинстон поднялся на цыпочки. На нем были элегантные туфли с пряжками. Было видно, что он наслаждается собственным выступлением.
– Кто бы его ни составил, важно одно: чья подпись и печать под ним стоят. Как вы легко можете убедиться, и то и другое принадлежит губернатору.
Фредерик Дойл, новый губернатор, прибыл из Англии на Барбадос всего несколько недель назад и больше интересовался веселым обществом и разведением лошадей, чем политикой. Он постоянно устраивал балы и пил больше рома, чем следовало джентльмену. Полагающуюся ему по должности административную работу Дойл охотно перекладывал на другого человека, который был знаком с нуждами острова и уже служил у прежнего губернатора адъютантом, – Юджина Джеральда Уинстона. Настоящее правление на острове осуществлялось без участия совета свободных плантаторов, в котором состоял и лорд Уильям Норингэм. Юджину каким-то образом удалось сделать из выписанной советом повестки в суд ордер на арест.