– А здесь у вас что? – Данилов показывает в глубь гаража, где стоит что-то, накрытое брезентом. Щербатый заметно бледнеет.
– Не тронь!
Но Иван уже тянет брезент за край, стаскивает на пол.
– Ба! – выдыхает он. – Ты только глянь, Ямаха! – Я тихонько присвистываю, восхищенно рассматривая сокровище, еще недавно скрытое от наших глаз – шесть мощных колес, пузатый кузов, знакомые очертания «морды».
– «Мурашка», – со знанием дела говорит Иван, подтверждая мою догадку.
Смутно вспоминаю, что накануне войны презентовали эту диковинку, созданную на основе некогда популярной «буханки». От предка она унаследовала кабину, двигатель, некоторые узлы и агрегаты. Иные гидравлика, модернизированные шасси, шины сверхнизкого давления рассчитаны на то, чтобы с легкостью преодолевать небольшие болотца и топи. Несмотря на облупившуюся кое-где краску и несколько вмятин выглядит «Мурашка» внушительно, и видно, что за ней ухаживают, холят и лелеют.
– Значит, ничего другого нет? – вкрадчиво спрашиваю я.
Щербатый пятится.
– Я не могу вам это дать, сами должны понимать. Ладно, берите «додж», – быстро-быстро говорит он.
– Погоди-ка. Ты сказал, что пикап не выдержит, сломается. Как-то не хочется топать пешедралом до Москвы и быть схарченными мутантами по дороге! Лёша обещал нам нормальную машину, а слово нужно держать. Мы забираем вездеход.
– Эй! Кто-нибудь! – Щербатый устремляется к выходу из гаража, но я преграждаю ему путь.
– Далеко собрался?!
– Помогите! Грабят! – рука Сына Сопротивления тянется к торчащему из-за пояса «макарову». Э нет, дружок, так не пойдет! Апперкот выходит отменным – мужик падает на землю и затихает.
– Глянь, как у вездехода с топливом, – говорю я Ивану. Но это излишне, он и сам уже бросился проверять, в каком состоянии «Мурашка».
Через минуту до меня доносится:
– Почти полный бак, и ключи на месте.
– Тогда выводи букашечку! Я за байком!
Через минуту ревет двигатель, и Данилов выезжает из гаража, отодвигая в сторону или попросту давя сгнившие машины, разворачивается на газоне, оставив на сыроватой земле глубокие следы, и устремляется к воротам. Я запрыгиваю в седло байка, завожу движок и направляюсь следом. «Мурашка» сносит самодельные ворота, даже не заметив их, и вываливается на неширокую улицу. Напоследок, по укоренившемуся обычаю, я показываю средний палец ошалевшим охранникам. Слишком поздно они спохватываются, сообразив, что мы самым наглым образом реквизировали их вездеход. Мимо проносятся пятиэтажные обветшавшие жилые дома, а впереди угадывается Частокол, через который нам надо прорываться хитростью или с боем. Другого не дано.
Глава 3Дорога
Калуга – Киевское шоссе – Калужское шоссе – Варшавское шоссе – Симферопольское шоссе – Домодедовское шоссе – М-4 Дон – Видное – Белокаменное шоссе – Каширское шоссе
Лейтенант глядит на меня с подозрением. Ему слабо верится, что нам отдали вездеход и позволили покинуть пределы обжитых районов, выбраться за Частокол. Он уже в который раз снимает свою мятую фуражку цвета хаки, усиленно трет лоб и водружает ее обратно.
– Мне уже доложили, что Сыны Сопротивления захватили власть, – говорит он. – И я нутром чую, что вы приложили к этому руку. – Затем после секундного замешательства продолжает: – Но я искренне не понимаю, зачем вам за Частокол?
– Задание, – коротко отвечаю я. – Чрезвычайной важности.
– Наверное, вы слабо представляете, что там, – его волосатая рука указывает на север. – Пройдемте, – добавляет лейтенант, показывая на деревянную лестницу-пристройку сбоку от ворот.
Знаками велев Данилову оставаться в вездеходе, нехотя следую за ним. Нельзя показывать нетерпение и беспокойство – лейтенант может что-то заподозрить, а на лесах, опоясывающих Частокол, и на невысоких вышках достаточно вооруженных солдат. Лёша упоминал, что охрана не участвует в Маневрах, а несет постоянную вахту, подчиняясь существующей власти. Группировки также помогают солдатам, но в основном охрана периметра лежит на этих суровых военных.
Взбираемся на галерею. Сверху открывается жутковатый вид: по другую сторону от Частокола среди развалин домов и покореженных автомобилей, по битому стеклу и кирпичу, усыпавшим мостовые и дорожное полотно, бродят они. Дикие. Издали они напоминают тощих бомжей, покалеченных суровой жизнью, доходяг, рыщущих в поисках черствого заплесневелого куска хлеба. Я гляжу на них со смотровой площадки и чувствую горечь, смешанную с брезгливостью.
– Ну что, не передумали? – ехидно интересуется лейтенант.
Я мотаю головой.
– Не вижу ничего, что могло бы меня испугать.
– Ну-ну, – лейтенант снова трет лоб, – тогда не смею больше задерживать.
Я бросаю взгляд на низкое хмурое небо, в котором где-то далеко кружат птички. Отсюда они выглядят вполне безобидно, вот только безобидных существ на поверхности не осталось.
– Открывай! – рявкает лейтенант.
Я вздрагиваю от его резкого голоса. Оглядываюсь, не заметил ли кто случайно моего кратковременного испуга, но все на стене не сводят глаз с диких. Не понимаю, чего их бояться? С виду ходячие скелеты, немощные, еле держащиеся на своих ногах-тростиночках. Таких мизинцем толкни – завалятся на пыльную мостовую и товарищей за собой потянут, как костяшки домино.
– Чего застыл, дурак? Открывай, говорю! – обращается лейтенант к солдату внизу.
Я вдруг понимаю, что за этой показной, намеренно грубой и резкой фразой лейтенанта тоже прячется страх. Он боится, как и все здесь. Только его подчиненные не стесняются делать это в открытую, не заталкивают чувство страха поглубже в душу, прижимая сверху мешками солдафонской грубости.
Медленно скрипит и ползет в сторону створка самодельных ворот – стенка бывшего «икаруса» с решетками вместо стекол на бывших окнах. Я киваю Данилову внизу – он следит за мной сквозь лобовое стекло «Мурашки». Мол, готовность номер один – ему первому прокладывать путь по этим замусоренным улицам прочь из города.
– Поторопитесь, – бледнея, говорит мне лейтенант, и голос его отчего-то разом становится сиплым.
Я и так все понимаю, не вчера родился. Если здоровые вооруженные мужики трясутся перед этими на первый взгляд безобидными бродягами, значит, все не так просто. Либо есть еще опасность пострашнее диких.
– Долго держать открытой дверь не будем, у вас полминуты, чтобы убраться отсюда, – лейтенант с сожалением смотрит на «Мурашку» и добавляет: – Ума не приложу, зачем Бес (вот, оказывается, как кличут Щербатого!) отдал вам машину! Я бы ни за что так не сделал.
– Потому-то ты и торчишь на стене, а Бес – в штабе, – парирую я.
Надо действовать быстрее, пока наш обман не раскрыт. Я уже вижу, как из-за ближайших домов выныривает фигура запыхавшегося гонца, он на мгновение опирается о кирпичную стену, вытирает второй рукой взмокший лоб и тут замечает нас и застывшую «Мурашку». Гонец тут же начинает махать руками, отлипает от стены и спешит к нам изо всех оставшихся сил, выкрикивая что-то на ходу.
– Гляди-ка, никак Шустрик к нам торопится, – лейтенант тоже замечает гонца.
Нет смысла ждать дальше – на стене торчит с десяток вооруженных людей. Надо быстрее сваливать.
Спрыгиваю с лесов, опоясывающих кривой Частокол, на деревянный настил внизу. Доски подо мной приятно пружинят, скрипят, я кувыркаюсь вперед, вскакиваю на ноги и мчусь к прислоненному к столбу с останками дорожного знака байку.
Данилов уже понял все без слов. «Мурашка» ревет, пыхтит, надвигается на охранников, застывших возле открывшегося прохода и внимательно следящих за улицей на той стороне, выставив вперед самодельные пики, карабины и охотничьи ружья.
– Задержать… Убили… – доносится вопль гонца. Подозрительный лейтенант понимает с полуслова. Чертыхаясь, он вытаскивает из кобуры пистолет, но я уже ныряю за корпус вездехода. Только вот что делать дальше? До байка несколько метров по открытому пространству.
Выручает Данилов – выворачивает руль и сносит подпорки, на которых крепились леса. Все, кто торчал там, наверху, у ворот, на смотровой площадке, сыплются вниз, как карты из колоды в руках неумелого фокусника.
Молодец, Иван! Киваю ему, срываюсь с места и мчусь к своему сиротливо стоящему стальному коню. Он не подводит меня, заводится с пол-оборота, рычит, выплевывает комки грязи из-под колес и устремляется к воротам. Вылетаю на улицу, а следом, едва не снеся часть ограждений, выползает «Мурашка», похрустывая досками, попадающимися на пути от обвалившихся лесов.
Охранникам уже не до нас – они барахтаются среди обломков, громко матерятся и трут ушибленные места, а особо пугливые уже кинулись закрывать створку ворот за нами, опасаясь, что дикие проникнут в проем. Ни о какой погоне тут не может идти и речи, охранников заботит только своя шкура. Нам это только на руку.
Я пропускаю вперед пыхтящую «Мурашку» и двигаюсь следом, внимательно наблюдая за дорогой. Не ровен час, попадется еще яма или трещина. Сейчас это было бы очень некстати. Опять же, дикие, хотя кажется, им мы совсем не интересны: бросают на нас мимолетные взгляды и тут же принимаются снова возиться в кучах шлака и мусора на тротуарах, ползать по искореженным автомобилям, вяло толкаться друг с другом за кусок какого-то тряпья. Вблизи они еще страшнее – грязные лица, тела испещрены гнойными ранами, остатки одежды висят клочьями на костлявых телах. А еще они все время что-то бормочут, чаще смотрят в землю и еле передвигают ноги. Редкие счастливчики еще могут похвастаться разбитыми ботинками на ногах, прочие же босые, ступни покрыты коростами.
Колеса «Мурашки» давят кирпич, вминая его в остатки асфальта. Вездеход прокладывает путь среди ржавых автомобилей, запрудивших улицу, сминая их или отбрасывая в сторону. Натужно скрипит железо, превращается в пыль пожухлая облетевшая листва, трещат осколки стекла. Я внимательно смотрю по сторонам, готовый к любым неожиданностям. Немного отстал от Данилова, чтобы дым из выхлопных труб его вездехода не мешал обзору.