Салов. Ты себя с Михаилом не равняй.
Василий. А я и не равняю, разные мы. Он вглубь жизни нырнуть норовит, а я поверху плаваю. Знаю.
Салов. Тебе тоже вглубь-то не мешало бы.
Василий. Не могу. Пузырь у меня внутри большой, наверх выбрасывает. Да и чего там, в глубине, – дышать нечем. Жили мы в глубине-то, знаем. А наверху солнышко светит, воздуху много, одна радость.
Салов. Несерьезный ты человек.
Василий. Это правильно. А почему? Я, Илья Григорьевич, не люблю, когда мне жизнь на завтра откладывают. Завтра, мол, тебе будет хорошо, а теперь потерпи. Мне ведь, собственно говоря, и сейчас хорошо. Я ведь не совсем опилками нашпигованный, на других вон смотрю, вижу – мечутся как угорелые, глаза озабоченные, рыскают. Ох, мол, делом я сейчас занимаюсь, некогда мне, не до веселья, отойдите все от меня, я лучшее добываю. А лучшее-то вот оно, тут. (Стучит себя в грудь.) Не люблю я озабоченных и серьезных, много они о жизни выдумывают, приписывают ей, чего в ней и не имеется.
Салов. Язык-то у тебя хорошо подвешен, да слава о тебе плохая.
Василий. Какая это?
Салов. Сам знаешь.
Василий. От зависти языки чешут.
Во двор входит Оля.
Оля. Здравствуйте.
Салов. Здравствуй, Ольга.
Михаил. Здравствуй.
Василий. Кожуркина, приходи завтра на свадьбу, присматривайся.
Оля. Женя не приезжал?
Салов. Уж целую неделю тут.
Оля. А где он?
Салов. Вон в сарае спит.
Оля. Так уже двенадцать.
Салов. От московской жизни отсыпается.
Оля. А что?
Салов. Ничего. Там, поди, коромысло. С лица сбежал и все спит, спит. А ты-то где была?
Оля. Картошку окучивали.
Салов. Поди побуди его.
Оля. Пусть спит. Я после.
Василий. Да как это возможно! Что он там, зажмуря глаза, видит? Сны? А тут, наяву, такая симпатяга явилась. (Бежит в сарай.)
Слышно, как Василий будит Женю: «Вставай, вставай, самое дорогое-то и проспишь». Василий выталкивает из сарая Женю. Тот в одних трусах, взлохмаченный, заспанный.
Вот он, москвич.
Женя(Оле). Приехала… Я к тебе каждый день заходил, узнавал.
Оля. Мне говорили.
Салов. Так чего ж ты меня спрашивала, приехал ли он?
Оля. А чего мне говорить-то было?
Салов(Жене). Поди ополоснись.
Женя. Я на реку, выкупаюсь. (Берет полотенце, одежду, Оле.) Пойдем.
Оля. До свидания.
Убежали.
Василий. Облизывайся, Михаил. Ты свое отгулял, последний день вольным ходишь. А мне в общежитие вселят теперь вместо тебя какого-нибудь деятеля из-под Чухломы. Э-эх, предал!..
Салов. Хорошая девушка. Да мой-то там, в Москве, завел, поди, кого. В Москве-то, говорят, разврат кишит. Так-то он чистый был. Странный даже…
Василий. Чего странней – в артисты поехал учиться.
Салов. Ну и что, не люди они, что ли, артисты-то?
Василий. Да ты не переживай, Илья Григорьевич, может, из него мировая кинозвезда загорится. Прославит он всю вашу фамилию и наш поселок. Может, и обо мне потом в связи с ним напишут: был у его шурина Михаила дружок Василий Заболотный, парень во всех отношениях замечательный.
Салов. И трепло, какого свет еще не видывал. (Михаилу.) Что это Нюрка-то провалилась? Посуду еще надо доставать, у нас и на десятерых не наберешь.
Василий. Так я один миг, Илья Григорьевич, никто не откажет. Скажу: Мишке-сироте на свадьбу одолжите – на тысячу человек приборов наберу. Народ добрый, любит жалеть.
Салов. Ну, так берешь посудное хозяйство на себя?
Василий. Сказано!
Салов. На пятьдесят персон. Ножи, вилки, тарелки, стопочки, графины бы тоже. Хорошей посуды не бери, перебить могут.
Василий. Сделаю.
Салов. Пойду Женьке пожрать разогрею. (Ушел в дом.)
Василий(оглядывая дом, двор). Хозяйство ты себе отхватил одним махом. Кто был ничем, тот станет всем.
Михаил. Ты от кого тут прячешься-то?
Василий. Пошел купнуться, да чуть на Майку Мухину не напоролся.
Михаил. Она все-таки дочь главного инженера.
Василий. А у меня в этих делах равноправие.
Михаил. Разлюбил?
Василий утвердительно мотнул головой.
Быстро у тебя…
Василий. Ты счастливый, Миша. Ты свою Нюрку полюбил, три года вокруг нее топтался, теперь женишься, и на этом твои сердечные переживания оканчиваются. Теперь ты ее до гроба любить будешь. Тебе и кажется, что у всех так: полюбил, женился, помер.
Михаил. Оправдания, что ли, ищешь?
Василий. А чего мне оправдываться, чудак? Я размышляю. Полюбил я Мухину? Полюбил. А теперь разлюбил? Разлюбил. Вот я и хочу понять, что во мне происходит. Ведь человек-то я хороший.
Михаил. И с Прохоровой у тебя история была.
Василий. И с Прохоровой.
Михаил. И с Мигуновой.
Василий. И с Мигуновой. Да ты не считай, собьешься.
Михаил. И всех любил?
Василий. Всех, клянусь. Я, видать, родился таким. Иду по улице, ни одной более-менее сносной пропустить не могу. Сотворил же Бог такое разнообразие! Ты, поди, идешь, девчонок-то и не замечаешь, а посмотри, как они сами в глаза хотят бросаться! Одна платье такое наденет, всю талию подчеркнет, другая волосы от ушей вверх так зачешет, что самое ее симпатичное местечко вот тут, коло уха, так и высвечивает. Третья кофточку наденет такую рентгеновскую – глазам больно. Ты думаешь, она этот газ-шифон для вентиляции носит? Четвертая туфельками так к тебе в душу и заползает…
Михаил. Недаром они тебе на шею и вешаются.
Василий. Недаром.
Михаил. Что с Мухиной-то делать будешь?
Василий. Скажу: извините, обознался, не за ту принял.
Михаил. Что значит – не за ту?
Василий. Ищу, Миша.
Михаил. Кого?
Василий. Ну, ту, единственную, о которой в песнях поют.
Михаил. Долго ищешь.
Василий. Чем же я виноват, что она где-то прячется! Скажи, ты Нюрку по-настоящему любишь?
Михаил. По-настоящему.
Василий. Выворачивает тебя?
Михаил. Что значит – выворачивает?
Василий. Ну, душу всю, значит, наизнанку рвет?
Михаил. Любовь-то, думаешь, перепой, чтобы наизнанку рвало?
Василий. Я не так выразился… Скрытный ты, разве расскажешь. Помнишь, когда мы на плотине на Куйбышевской работали – мне тогда лет семнадцать было, – влюбился я в первый раз в одну убогонькую. Тосей звали. Не помнишь?
Михаил. Разве упомнишь всех…
Василий. Жениться хотел. А потом понял – не люблю я ее, а жалею. А она тогда без меня вроде и жить не могла. Вот, брат, какое положение. Уж я задним ходом такие петли давал, еле вырулил. Плакала она. А я себя распоследним подлецом чувствовал, убить хотел. А теперь у нее муж – кандидат наук, двое детей или трое, кажется, – узнал я недавно случаем. Меня разве только для смеха вспоминает.
Михаил. Ну и что?
Василий. Так. Нюрка твоя, конечно, ничего. Пообтрепалась она в завкоме в последнее время, обшаблонилась. Раньше как-то душевнее была, ярче… Слушай, откровенно скажи: ты вот только ее и любил?
Михаил. Ее. Ну, еще одна была. Та не в счет.
Василий. Кто это?
Михаил. Нет ее тут, уехала давно.
Василий. Не скажешь?
Михаил. Незачем.
Василий. А которую больше?
Михаил. Несравнимо это.
Василий. В какую сторону?
Михаил. Ну, ладно, не залезай, куда не приглашают.
Василий. Чудной ты, Миша. (Смеется.)
Михаил. Чем это?
Василий. Да я каждое твое дыхание знаю, и вдох и выдох, как ты мое. И в детдоме кроватки наши рядом стояли, и теперь койки в общежитии по одной стенке выровнены.
Михаил. И что?
Василий. Все, друг милый, я про тебя знаю.
Михаил. Что?
Василий. Ладно, не таращь глаза.
Михаил. А ты скажи.
Василий. Ох, любишь ты все в себе в одиночку таскать. Смотри, не надорвись когда. От всех у вас заперто было, да не от моего глаза.
Михаил. Да ты скажи, на что намекаешь-то, балда?
Василий. У-ух, копилка ты беззамковая, навечная!
В калитку входит Майя Мухина.
Майя. Мишенька, с наступающей.
Михаил. Здравствуй, Майя, приходи завтра.
Майя. Обязательно. Потанцуем. Здравствуй, Василий.
Василий. Я думал, ты в город уехала.
Михаил ушел в дом.
Меня, что ли, ищешь?
Майя. Тебя.
Василий. Вот я.
Майя. Вижу… Разлюбил?
Василий молчит. Майя заплакала.
Василий. Ну чего ты… Тебе со мной хорошо было?
Майя. Очень!
Василий. Ну, скажи спасибо, и на этом покончим. Зачем плохо-то делать?
Майя. Гад ты ползучий, вот ты кто.
Василий. Быстро переквалифицировала!
Майя. Вася! (Бросилась к Василию, хотела его обнять, но он отбежал в сторону.)
Василий. Не любишь ты меня, вот что.
Майя. Я? Ты что? Это ты, ты меня не любишь! Я к тебе всей душой.
Василий. Да не душой ты, а телом, вот в чем беда.
Майя. Паразит!
Василий. Не лайся.
Майя. Душа тебе нужна, выродок.
Василий. У тебя же незаконченное высшее образование…
Майя. А у тебя ремесленное. Понимал бы разницу, детдом проклятый!
Василий. Детдом… Правильно я тебя раскусил. Вот уж полную пазуху камней накопила. Детдом!.. У детдома душа есть, веселье, а у тебя эгоизм один. Детдому-то, может быть, именно тихая ласка нужна, слово. А у тебя, знаешь, один ход – полный вперед всем корпусом. Так ведь и обожраться можно.