Жарков. Это конечно.
Проходят в центральную комнату.
Егорьев. Приятных сновидений, молодой человек!
Лева. Всего доброго!
Жарков. Читаете. Как у человека голова сконструирована… Набиваешь ее, набиваешь, и все влезает. Мясорубка!
Лева. Да, неплохое запоминающее устройство.
Жарков. Я тут читал – скоро ваш брат ученый нам в мозги электроды совать будет, питать, так сказать, умственно, чем требуется. Не больно будет?
Лева. Не бойтесь, вам это еще не грозит.
Жарков. А я и не против. Может, воткнуть штырь – и ты талант, и на тебя с неба чуда посыплются. Чуда, чуда – только лови их за хвост да за ножки.
Жарков и Егорьев выходят. Слышно, как запирается дверь.
Жарков(возвращается). Удобно?
Лева. По-царски!
Жарков. Спокойной ночи!
Лева. Спокойной ночи!
Жарков ушел к себе в кабинет. Через центральную комнату проходит Альберт, неся начищенные ботинки.
Альберт. Вам надо лечь в нашей комнате, с папой. А я бы – сюда. Проходная – мешаем.
Лева. Командировочный!.. Значит, не пущают?
Альберт. Куда?
Лева. С матерью.
Альберт. Я и сам не хочу.
Лева. Почему?
Альберт. Не хочу.
Лева. Хочешь.
Альберт. Странно вы рассуждаете.
Лева. Противоестественно не хотеть. Я, конечно, чужой в доме, Альберт, я тебя знаю мало, ты меня и того меньше, и уеду я через день-два… Боюсь, они тебе тут сообща перебьют ноги на всю жизнь.
Альберт. То есть?
Лева. Понимаешь, как бы тебе сказать помягче и с полной откровенностью… Ну, тебя в школе, конечно, учили: за идеалы надо драться, жертвовать и так далее?
Альберт. Учили.
Лева. Это ведь все правда, друг мой. Жертвовать! Не знаю, поймешь ли, но в искренности моей можешь не сомневаться: говорю тебе – отвечаю себе. И никто так не искренен, как спутник в вагоне, случайный встречный. Таковым меня и считай… В доме у вас не ахти.
Альберт. Это я чувствую.
Лева. Молодец!
Альберт. Но мне хочется, чтобы было хорошо.
Лева. Просто молодец!
Альберт. И я люблю свой дом.
Лева. Полный молодец! Видишь ли, в течение жизни, даже такой недлинной, как твоя, у человека, Альберт, образуется множество невидимых нитей, связей, самых неожиданных, часто самых приятных. Слыхал, говорят, даже каторжник может полюбить свои кандалы. Увы, мы любим свои цепи или нити – называй как хочешь. Вот у тебя есть дедушка, тетка, наконец, отец. Все люди чудесные, я их давно знаю – и ты уже повязан по рукам и ногам. Друзья в школе, наверное, есть и девочка. Нити, нити, ты понимаешь?.. Но у тебя есть еще и большая цель. Надеюсь, есть? И вот когда все эти нити – а их так много, что если эти паутинки свить вместе, то получится такой, знаешь, здоровенный, толстенный канат, что и кораблю в десять тысяч лошадиных сил не отвалить от причала, если этот канат не сбросить с причальной тумбы, сколько ни пыхти… так вот, когда твой идеал цели приходит в противоречие с этим канатом, туго, друг, приходится, здорово туго! Они любят тебя, они дышат тобой, ты главная игрушка в доме и лучик света в полутемном царстве, как о тебе мне только что твоя тетка сказала. Они будут держать тебя здесь. И ты из любви к ним можешь потерять главное.
Альберт. Могу.
Лева. И все несчастные и убогие на всем свете будут тебе аплодировать, обнимать, целовать и кричать: ай, какой он хороший, ай, какой он добрый!
Альберт. Это плохо?
Лева. Почему? В общем, трогательно. Словом, может, мне и не надо было соваться, но ты мне показался парнем довольно интересным, и я объяснил тебе ситуацию. Все остальные будут тащить тебя в совершенно противоположные стороны. В общем-то, решать будешь сам. Свобода выбора. Распроклятая штука… Знаешь, в школе у нас не учат реальной жизни, оттого мы потом и набиваем себе шишки на лоб на каждом шагу или просто поступаем неверно.
Входит Ким.
Ким. Ты что пропал?
Лева. Философствуем на отвлеченные темы.
Альберт. Иду.
Ким и Альберт проходят в свою комнату.
Ким. О чем это ты с ним?
Альберт. Так… Не очень разберешь о чем.
Ким. Без четверти три. Ложись.
Укладываются спать.
Лева взбил свою подушку, устроился поуютнее и погасил лампу.
Жарков все время сидел спокойно в кресле, вытянув ноги, и о чем-то сосредоточенно думал. Сейчас он встал, тихо раскрыл шкаф, выдвинул ящик письменного стола, отворил дверцы его тумбочек и стал вынимать рукописи, пачку за пачкой. В то время как в центральной комнате идет действие, Жарков связывает бумаги бечевками.
Входит Нина. В руках у нее пол-литровая стеклянная банка, в которую поставлена зажженная свеча. Остановилась. Прислушалась. Полная тишина. Идет к дивану, смотрит на спящего Леву. Умышленно роняет со стола чайную ложку. Лева не просыпается. Но в своей комнате Альберт приподнял голову с подушки.
Альберт. Что-то упало.
Ким. По-моему, чайная ложка. Командировочный пить, наверно, захотел, шарится. Спи…
Альберт. Там кто-то ходит, по-моему, слышишь?
Ким. Спи, спи, не выдумывай, никто не ходит. Он, наверно, и шлепает.
Нина капает каплю воска на руку Левы и тут же тянется к полке над диваном. Лева просыпается.
Нина. Тихо, тихо! Разбудила! Хотела взять словарь. Не спится. Чего, думаю, терять время, поработаю. Ты уже уснул?
Лева. Да. Намотался за день.
Нина(подсела к Леве на диван). Поболтаем немножко.
Лева. С удовольствием.
Нина(смеется). Какое уж тут удовольствие! У тебя глаза слипаются. (Дотрагивается пальцем до его глаз.)
Лева инстинктивно отстраняет голову.
Тю-тю-тю, какой ты пугливый… Она красивая?
Лева. Кто?
Нина. Без пяти минут.
Лева. По-моему.
Нина. Веселая?
Лева. В каком смысле?
Нина. В самом обыкновенном – серьезная или веселая?
Лева. Разная.
Нина. Это превосходно – разная. Человек должен быть вечно разнообразным и меняться каждый час, как ребенок, верно?
Лева. К лучшему, разумеется.
Нина. Нет, я не об этом. Просто меняться. Вот ты сейчас совсем иной, и мне интересно. Того – худого, лупоглазого – и в помине нет. Теперь вот ты какой складный (берет его руку), и рука мужская, не цыплячья… А меня сильно перевернуло?
Лева. Тоже повзрослела.
Нина. Да не тяни ты свою руку обратно, не тяни, девица!
Лева. Как хочешь.
Нина. Да уж уступи, я больная, а больные – эгоисты… Вот твоя рука, забирай, прячь под одеяло.
Лева. Я понимаю, ты никогда не сможешь простить мне.
Нина. Не угадал. У меня было время все обмозговать и занять твою сторону. Сначала – да, бесилась, всякие выкобены выкобенивала, да еще какие! Рассказала бы – ахнул. А потом очухалась: что особенного! В тебе говорил здоровый молодой эгоизм, вроде инстинкта самосохранения. Если бы ты остался со мной, не дай бог, женился бы на мне из сострадания или недомыслия, я бы все равно рано или поздно увидела бы эту твою жертвенность, на физиономии твоей прочла, вот на этой – такой симпатичной, между прочим, – и тут же бы, в тот же миг, все своими руками переломала. Любым способом, самым категорическим, может, даже диким, жертвы, друг мой, приносят идолам. И не из любви, из страха. На кой мне это черт?
Лева. А мне кажется, ты все время сердишься на меня.
Нина. Сама удивляюсь! Оправдала тебя целиком и бесповоротно. А вот увидела, и какая-то муть поднялась, чего-то все смешалось. Думаю, это тоже нечто патриархальное, вроде того, о чем ты вчера за столом изрекал, из того, что человечество донашивает. Нет, на эту тему все, камень снимаю, понял?
Лева. Жизнь есть жизнь, верно, Нина?
Пауза.
Нина. Это хорошо, что ты сейчас в горизонтальном положении: падать будет некуда.
Лева. А что?
Нина. Можешь ты сделать мне подарок?
Лева. Какой?
Нина. Только давай так: я буду говорить, а ты молчи, обкумекивай. Понял? Больше всего на свете я хочу ребенка, своего ребенка. До умопомрачения. Чувствую, знаю – жизнь моя будет осмысленной и полной. Ты постарайся представить, что такое одинокая женщина. Одна. Знаешь, даже доктор сказал: «Вам было бы хорошо иметь ребенка». Еще не говори… обдумывай. Я воображала себе вот такую встречу с тобой, вдвоем, наедине, один раз в жизни. Подари мне ребенка. Я знаю, ты порядочный человек и ты не можешь. Если б ты, Лева, переступил через эту свою убогую порядочность! Знаешь, порядочный человек – он далеко не все понимает в жизни, хотя, может быть, и шибко учен. У него только порядок – оттого его и зовут порядочным. А жизнь, Лева… в ней беспорядка хватает, ей нужны и беспорядочные люди. Может быть, тоже для порядка.
Лева. Нина, ты еще найдешь человека…
Нина. Смех, Лева, в том, что я люблю тебя. Вот где твой камешек-то! Видать, оттого, что ни с кем не якшалась, что ли? Я тебе неприятна?
Лева. Нет, почему же…
Нина. Чего тебя держит? Нравственность, мораль? Я говорю, может быть, не так и нехорошо, я все понимаю – у тебя твоя без пяти минут, я обо всем думала. Она никогда не узнает, и я все забуду. Чем угодно клянусь. Завтра ты уедешь. Раз в жизни переступи через порядочность, и, вот помяни мое слово, когда-нибудь в старости ты поймешь – раз в жизни ты был поистине большим человеком.