(И вдруг закрыла лицо руками.) Ты уж не веришь ли всему, что я тут горожу? А? Смотри не вздумай!.. (Встала, смотрит на Леву.) Если б ты знал, как мне приятно: вот ты тут на диване, и во всем нашем громадном доме тепло.
Лева. Нина!
Нина. Что, мой порядочный?
Лева. Я понимаю тебя…
Нина. Ты понимаешь только себя, Лева, и себе подобных. Ты там, у себя, Лева, все с машинами и с машинами. Вот уж поистине, с кем поведешься, от того и наберешься… Ребенок у меня будет, конечно, только жаль – не твой. Поскорей бы разлюбить тебя. (Заплакала.)
Жарков влез на стул, снял с окна штору, сложил в нее рукописи, взвалил узел себе на спину, перевязанную пачку взял в руки.
Лева. Зачем плакать, Нина?
Нина. Требуется. Ты давно ревел?
Лева. Мужчины переживают по-своему.
Нина. Все равно реветь надо. Кто давно не плакал – черств, холоден и опасен. Знаешь, отчего слезы горькие и какая там соль? Особая, Лева. Если она не выходит из человека, он костенеет, получается склероз души. А поплачет – соль вытечет, и душа мягкая, способная к движению. Ей-ей, ученые доказали. Кто его знает, Лева, если бы я сейчас не плакала, может быть, взяла и убила бы тебя. Спи, светает.
Лева. Нина!
Нина. Светает. Мораль идет. Теперь ничего нельзя: мораль, бука! Спи!.. А Вовка тогда из-за меня бросился, и ты это знаешь.
Лева. Если тебе так хочется.
Нина. А тебе так не хочется. Знаешь, какая главная разница между нами, Лева? Я живу тут, в этой суматошной Москве, в нашей не очень уютной квартире, среди своих забот и печалей, и все же чувствую себя рядом с Богом. Ты – среди своих машин порядка, точности и думаешь, что ты бог. (Ушла.)
Через центральную комнату идет Жарков, уносит рукописи. Тихо вышел, слегка хлопнув дверью.
Альберт опять приподнял голову с подушки.
Ким. Что ты?
Альберт. Кто-то вышел.
Ким. И мне показалось… Чего не спишь?
Альберт. Сам не знаю.
За окном рассвело, и издалека, как эхо, начинают доноситься звуки из зоопарка. Первыми просыпаются птицы, позднее и звери.
Это бегемот.
Ким. По-моему, слон.
Альберт. По-моему, бегемот.
Ким. А по-моему, слон.
Альберт. Может, и слон.
Ким. Может, и бегемот.
Звуки.
Лама.
Альберт. Лама.
Ким. О чем вы говорили с матерью?
Альберт. Не помню.
Ким. Я ведь не выпытываю.
Альберт. Нет, я на самом деле не помню. Я растерялся. Вошел – она стоит, как на портрете. Потом все время смеялась. Назвала меня дылдой.
Ким. Почему?
Альберт. Ну, наверное, потому что вырос.
Звуки.
Это орел.
Ким. Может, выпь.
Альберт. Может.
Ким. Как она выглядит?
Альберт. По-моему, красивая.
Ким. Изменилась?
Альберт. Я ведь ее плохо помнил.
Ким. Обо мне спрашивала?
Альберт. Да.
Ким. Что?
Альберт. Как ты живешь.
Ким. Что ты сказал?
Альберт. Хорошо.
Ким. Это правильно. Она была с мужем?
Альберт. Нет, одна. И Дроздовы.
Ким. Почему она сразу выпалила, чтоб ты ехал?
Альберт. Она прилетела только на три дня.
Ким. Зачем?
Альберт. Говорит, если я согласен, надо начать оформление. Даже сказала, потребуется мой паспорт. Но я не поеду.
Звуки. Целая симфония звуков. Просыпаются звери. Как будто в девственном лесу. Ким встал с постели.
Чего ты?
Ким. Окошко пошире открою, душно. (Идет к окну. Что-то увидел на улице.) Смотри-ка!
Альберт. Чего? (Вскочил, подбежал к окну.) Дед… Чего это он тащит? Папа, он что – с ума сошел! Смотри-ка, смотри!.
Ким. Беги за ним, Аля, беги!
Альберт рванулся. Ким удержал его за руку. Смотрят в окно.
Альберт. Ай! Уже горит, горит!..
Ким распахнул настежь окно. Звуки из зоопарка стали значительно слышнее. В эти звуки вливаются шумы просыпающегося города. Может быть, слышен звон первого трамвая.
Действие третье
Та же декорация. В комнатах наводится чистота. Ждут приезда гостьи. Ким гладит рубашку. Нина сервирует стол. Входят Альберт и Егорьев. Здороваются.
Егорьев. Он дома?
Нина. Ушел куда-то.
Егорьев. Это я виноват, я. Зная его характер, надо было деликатнее.
Нина. Думаю, виноват другой дяденька.
Ким. Ну что я могу с собой сделать? Не могу скучные книги ни читать, ни слушать, засыпаю. А вообще-то, отец умнее всех нас, вместе взятых. Оттого последние годы и злой, и замкнутый. Он ведь, Константин Федорович, в писатели неестественным образом произвелся. Инженер был отличный, вы это лучше моего знаете. Вел дневники на строительстве Челябинского, показал кому-то из заезжих – не то журналисту, не то писателю, их по строительствам всегда как грачей. Тот дневник забрал, а потом отца в Москву вызвали, и не куда-нибудь, а в Союз писателей: дескать, напишите роман. Я помню, как отец нам об этом рассказывал, хохотал и все приговаривал: «Я писатель, а? Вот умора!» А к нему каких-то помощников приставили – взвод! – и соорудили эту самую «Дорогу к счастью». Роман по тем временам вполне стоящий. Премия, квартира, газеты…
Егорьев. Это не беда, Ким Андреевич. Большинство писателей сначала другими профессиями владели…
Ким. Так ведь те сами из других профессий в писатели выходили. А кого за уши тянут, только в несчастные люди вытянуть могут, и другим на горе.
Егорьев. Неужели подчистую в огонь?
Нина. Видимо. Пройдемте в кабинет.
Нина и Егорьев идут в кабинет. Егорьев осматривает пустые ящики и полки. Ким прошел к себе в комнату, продолжает переодеваться.
Ким(Альберту, который пришивает пуговицу к своей рубашке). Надень курточку, которую она в последний раз прислала, а я тот дурацкий галстук. Пусть радуется. (Ищет галстук.)
Альберт. Ты же его кому-то отдал.
Ким. Нет, он, по-моему, лежит где-то. (Нашел галстук, повязывает его.) Ты ей так и скажи: так, мол, и так, хочу готовиться в университет. Пойду по научной части, аспирантура и прочее. Я, надеюсь, не противоречу твоим замыслам?
Альберт. Нет.
Ким. Меня беспокоит не столько твое профессиональное будущее, тут я уверен, но ты можешь попасть в такой круг людей – вытопчут душу, и не заметишь. Есть, знаешь, такие мастера на это дело.
Альберт. Папа… я тебя прошу, разговаривай с мамой спокойно.
Ким. Встретим и проводим ее на самом высоком уровне. Вот увидишь. Не бойся, я держать себя умею.
Егорьев(осмотрев все полки). Пусто!
Слышно, как хлопнула дверь в прихожей. Вошел Жарков. Нина и Егорьев вышли к нему навстречу в центральную комнату.
Здравствуйте, Андрей Трофимович!
Жарков. Ты что это с утра пожаловал?
Егорьев. Любопытства не преодолел. На вашу заморскую даму взглянуть хочется.
Жарков. А-а-а… Ну, пошли в кабинет, пока ее нету.
Егорьев. День-то какой! Золото. Подарок москвичам к выходному. Не воспользоваться ли и нам с вами? Катанем на Клязьминское, возьмем удочки.
Жарков. Алька за тобой бегал?
Егорьев. Нет, я сам по себе…
Жарков. Вот, брат… таким макаром… Двух жизней не проживешь, так хоть одну дожить не по-собачьи. Я ведь раньше счастливый был, так сказать, изнутри счастливый. Бывало, прочту мало-мальски талантливое, радуюсь, целый день счастливым бегаю – отчего, и сам не знаю, дурак дураком, будто сам сочинил. А теперь чуть где талант проклюнется, прочту, пойму, что талант, и злобой начинаю наливаться, зла ему желаю, погибели. И ежели этот талант, в газете или на собрании там, кто облает, не только не вступлюсь – приятное что-то чувствую. А? Вот, брат, какой я изнутри теперь. А ты меня все похваливаешь, на прежнюю меру равняешь. Кто чужой радости радоваться не умеет – зверь, страх живущим, тайный и потенциальный убийца. А уж ежели чужому таланту не радуется, совсем пропади он пропадом!.. Не писатель я. Был читателем, и то надо было Бога благодарить, а теперь и читатель-то стал плохой, испорченный. И ты прав: нет чуда, не падает с неба, не приходит из леса, или из города, или вон из того угла – ничего не получится. Так, сочинительство. Да еще если выгоду ищешь – непременно скверное сочинительство, с подлинкой… Эх, был бы моложе, к тебе на работу попросился б, хоть в подсобные.
Егорьев. Андрей Трофимович! Когда-то, давно, когда ко мне, можно сказать, весь мир спиной встал, вы взяли растерявшегося мальчишку за плечи и сказали: иди ко мне, вкалывай. Я вашу руку до сих пор вот здесь, на плече, чувствую. Что я для вас могу сделать, скажите?
Жарков. А я тебя не по доброте взял, а за талант. Я, друг милый, кадры умел подбирать. (Засмеялся.) Я ведь что хочешь делать могу. Когда отец с собой на малярные работы брал, мне и клей нюхать, и кистью махать… Хочешь, подметки поставлю? Умею. Мы с руками. Да еще сто двадцать целковых пенсия. Кум королю! Подожди, может, и попрошусь… Давай мебель переставим, по-новому хочу.
Переставляют мебель.
Нина продолжает накрывать на стол. Входит нарядно одетый Ким.
Нина(оглядев его).