Она глядела на книги стихов, которые Яхин-Боаз дарил ей, когда они были молоды. Посвящения полнились любовью и страстью. Некогда он находил ее прекрасной и желанной. Она считала, что он красив, он возбуждал ее – тот юноша, с которым она сотворит зеленое место, место силы и достиженья. Тогда она ощущала в нем величие, как обитатель пустыни чует воду, и жаждала испить той воды. Она полюбила его и заперлась в ванной, и плакала там, ибо знала, что он сделает ей больно.
Познакомились они с Яхин-Боазом в университете. Она изучала искусствоведение, он готовился по естественным наукам, блестящий грамотей. Затем необъяснимо он провалил экзамены, бросил университет, чтобы работать в лавке своего отца. Вскоре после отец умер.
А потом и она оставила университет, и они поженились, и, казалось, много долгих лет жили в комнате над лавкой вместе с матерью Яхин-Боаза, страдавшей хроническими хворями, пока та однажды не попала под автобус. Если б не тот автобус, думала жена Яхин-Боаза, она и сейчас была бы здесь, в окружении своих лекарств, поучала бы меня, как нужно заботиться о ее сыне, и рассказывала, какая прекрасная жизнь была у них, когда муж был жив, и до чего прекрасный муж был отец, не упоминая мне о его любовнице, о которой знали все, кроме нее. Знала ли она? Прекрасный муж. Такой же, как и мой отец с его зеленым местом в пустыне. Хорошее место никогда не рядом, мужского сердца никогда здесь нет.
Когда погибла мать Яхин-Боаза, жена его думала, что он выплывет к новой жизни. Никогда не отказывалась она от убеждения, возникшего у нее, когда она в него влюбилась, что он станет знаменитым ученым. Она всегда чувствовала в нем этот позыв искать и находить, талант связывать между собой, казалось бы, разрозненные данные. Она знала, что сумеет выпестовать его дары и помочь ему их развить.
Она не ждала от него быстрого взлета к известности – с его-то незаконченным образованием и отложенным началом жизни, – но и не сомневалась, что он не замедлит найти для себя пристойную ученую специальность – жучков там или древние артефакты, – на которой построит себе репутацию. Она воображала письма от коллег-ученых со всех концов света, доклады ее мужа на различных симпозиумах, статьи в журналах, гостей из-за рубежа, пьющих кофе, слушающих музыку, засиживающихся в их доме допоздна, мягкий свет лампы, свет культуры, успеха и значительности. Яхин-Боаз же отправился работать в лавку и не нашел для себя никакой ученой специальности.
Она пыталась вдохновить его на расширение и развитие дела. Он был доволен и так.
Она пыталась заинтересовать его загородным домом. Его не увлекло.
Ушло. Ничего. Сухой ветер в пустыне. На ум ей пришел узор на ковре из ее детства, и она содрогнулась. Вот она теперь. Другой ковер. Пальмы на площади шелестели в свете уличных фонарей. Шары ламп были все равно что огромные слепые глаза, улица под окном пуста, мимо трусила собака с черной трусившей тенью. Вот она, а его нет, средних лет мужчины, который отворачивался от нее в постели или предавался любви так хило, что она чувствовала себя чем-то меньше женщины, был неспособен ни ублажать, ни наслаждаться. А ведь она тогда видела, как он смотрит на девушек. В лавке, на улице, где бы ни был. Всем, чем не был он с нею, обнажаясь, он бы старался быть с кем-нибудь новым. Новым и юным. Но фальшивым. Лживым для его брошенных талантов. Лживым для лучшего в нем, что нынче будет утрачено навсегда, потеряно навеки. Как странно, что ему нужно было все это так рано бросить, таким молодым, так давно. Как странно, что все эти годы он занимался картами, бумажными призраками нахождения, этой мастурбацией нахожденья, а в нем все нахождение мертво! Теперь ему ничего не остается – лишь умереть, вот правда. Бедный дурень, бедный сумасшедший неудачливый сын и муж. Она вытащила из ящика стола свое обручальное кольцо, бросила его на пол, топтала его, пока не погнулось, затем положила обратно в стол.
Жене Яхин-Боаза не было больше дела до того, где сейчас был Яхин-Боаз, но она ощущала сильную нужду написать ему письмо. Она рассудила, что он может работать только в магазине, где продаются карты или книги. У сборщиков данных, которые выполняли особые заказы на карты, она добыла названия и адреса основных журналов по книготорговле в пяти иностранных столицах. В каждом журнале она поместила объявление, извещающее Яхин-Боаза о том, что в таком-то абонентском ящике его ожидает письмо. В каждый журнал она послала его копию:
Яхин-Боаз, чего ищешь ты с картой карт, которую стащил у своего сына, и сбережениями, которые украл у своих жены и ребенка? Что скажет тебе твоя карта? Где твой лев?
Теперь ты ничего не можешь отыскать. Для тебя никогда не существовало, не могло существовать львов, неудачливый человек. Когда-то у тебя был талант, сила и ясность мышления, но они пропали. Ты оторвал себя от всякого порядка, ты вверг себя в хаос. Что было
в тебе свежим и сладким, стало затхлым и кислым. Ты – отброс себя самого.
Однажды утром ты проснешься и поймешь, кто бы ни лежал с тобою рядом, от чего отказался ты, что натворил. Ты погубил меня как женщину, ты погубил себя, свою жизнь. С тех пор как ты провалил свои экзамены, ты совершаешь медленное самоубийство, и вскоре подойдешь ты к его концу.
Твой отец с его сигарами, его театральностью, его любовницей, о которой ты ничего не знал, пока я тебе не сказала, – твой отец, великий человек, умер в пятьдесят два года. Сердце у него было плохое, и умер он от него. Тебе сейчас сорок семь, и у тебя тоже плохое сердце.
Ты проснешься среди ночи – ибо тот, кто рядом с тобой, не сможет остановить смерть, – и услышишь биение своего сердца, которое вечно стремится к своему последнему удару, твоему последнему мигу. Где б ты ни был, кто б ни был подле тебя, – у тебя остались считаные годы, и когда-нибудь, внезапно, они подойдут к концу. Последний миг настанет сейчас, и ты поймешь, что потерял, и эта отчаянная мысль станет твоей последней.
Ты захочешь вернуться ко мне, но ты не можешь вернуться. Теперь ты можешь идти только одним путем – тем, который избрал.
Это последние слова, которые ты когда-либо услышишь от женщины, что была когда-то твоей женой.
Отправив пять копий этого письма, жена Яхин-Боаза почувствовала себя свежей, ясной и чистой. Когда она возвращалась с почты (она не могла доверить столь важную задачу кому-либо, она хотела своими глазами увидеть, как письма исчезают в прорези), ей вдруг помстилось, что впервые за много месяцев она различает небо, чувствует свет солнца и воздух у себя на лице. Голубей вознесло вверх с площади – как будто сам дух ее встал на крыло у нее внутри. Шаг ее сделался упруг, глаза ярки. Мужчина моложе обернулся посмотреть на нее на улице. Она улыбнулась, он улыбнулся в ответ. Я буду жить долго, подумала она. Во мне крепкая жизнь.
В лавке она принялась напевать себе под нос песенки, которые много лет не вспоминала. Вошел старик, вся одежда у него была в пятнах, табачной крошке и перхоти. Он-то не доживет до таких лет, подумала она.
– Карта гуляки? – спросил старик. – Не появилось новой?
– Вы имеете в виду карту вуайеров? – переспросила жена Яхин-Боаза с яркой улыбкой.
– Я не говорю по-французски, – проговорил старик и подмигнул.
Она прошла в комнатку позади лавки, открыла шкаф с папками и вытащила карточки.
– Два переулка можно вычеркнуть, – сообщила она. – Служанка в окне спальни исчезла, а новая задергивает шторы. Тот дом, где две девушки всегда оставляли включенным свет, сейчас пуст и выставлен на продажу. Обновленная карта еще не готова.
Старик кивнул, словно бы для него это ничего не значило, и сделал вид, что интересуется изданиями в мягкой обложке.
– Разрешите показать вам карту пастбищ, – предложила жена Яхин-Боаза. – Там можно смотреть на овечек и коровок. Вы не представляете, что происходит на фермах. – Она смеялась. Старик покраснел, повернулся и вышел из лавки, споткнувшись о львиный упор в открытых дверях. Сквозь витрину жена Яхин-Боаза следила, как он идет по улице. Мимо трусили собаки, не глядя на него.
Под вечер в лавку зашел землемер, который некогда рассказывал Боаз-Яхину о картах. Был он высок, с обветренным лицом, и от него веяло далью, ветром пустыни в открытых пробелах. Он отдал жене Яхин-Боаза особо заказанные карты, над которыми трудился.
– Некоторые, – сказал он, когда они покончили с делами, – в картах не нуждаются. Они создают для себя места и всегда знают, где находятся. Мне вы кажетесь таким человеком.
– Мне карты не нужны, – отозвалась жена ЯхинБоаза. – Карты для меня ничего не значат. Карта притворяется, будто показывает тебе, что́ там есть, но это ложь. Нет ничего, пока не сделаешь так, чтобы что-то было.
– А, – произнес землемер. – Но сколько людей об этом знает? О том, что постичь невозможно, – все равно, знаешь ты об этом или нет.
– Я это знаю, – сказала она.
– А, – произнес землемер. – Вы! Вот что я вам скажу – с такой женщиной, как вы, моя жизнь была бы другой.
– Вы говорите так, словно вся ваша жизнь уже позади, – сказала она. – Вы не так уж стары. – Она подалась вперед через стойку. Он подался к ней. Сверху, из кофейни, доносилась музыка. Помощница выбила покупку и загремела деньгами в кассе. Лев у двери, казалось, улыбался, когда покупатели входили, выходили. Теперь почти все время она держала дверь в лавку открытой. – Мужчина, как вы, – произнесла жена Яхин-Боаза, – был бы просто находкой для нефтяных компаний, иностранных инвесторов. Ежемесячный бюллетень, к примеру, со свежей информацией по собственности и тенденциям развития. Кто знает, каких высот вы б достигли, если б захотели? Мужчина, который знает, что к чему, видит, как все должно делаться, и прикладывает к этому руку… – Перед ней возникли залитые светом служебные кабинеты, большие окна с видом на море, схемы войн, щелканье телетайпов, конференции, телефоны со множеством кнопок, посетители из-за рубежа, статьи в деловых журналах. Она взялась за принесенные им карты, снова отложила их. – Границы, – сказала она. – Колодцы. Водяные колодцы. Слыхали когда-нибудь о водяном миллионере?