26
Яхин-Боаза привезли в ту же больницу, где раньше перевязывали его раны. Тот же врач заметил его у регистратуры и увлек за собой от медсестры, поманив заодно и констебля. Гретель осталась в приемной с другим констеблем.
– Меня это ничуть не удивляет, – сказал врач. – Я знал, что рано или поздно дело дойдет до полиции. Что, ограда снова вцепилась в вас зубцами, так?
– Так, – ответил Яхин-Боаз.
– Ну что ж, – произнес врач. – Буду с вами прям, дорогой мой. Если вы рассчитываете остаться в этой стране, вам бы уж гораздо лучше научиться нашим обычаям. Эта ваша возня с крупными хищниками тут не пройдет. Животных в зоопарках выставляют для развлечения широкой публики, а не для извращенных религиозных обрядов пришлого элемента. – Он повернулся к констеблю. – Он уже второй раз в таком виде поступает, кстати сказать.
Констебль не желал, чтобы его втягивали в дискуссию о крупных хищниках.
– Там с ним одна дамочка, – сказал он.
– Ну конечно, – сказал врач. – «Ищите женщину», да? Не ходя вокруг да около, в девяти случаях из десяти под таким вот лежит секс. – Он отхватил ножницами остатки рукава Яхин-Боазовой рубашки и смазал раны антисептиком. – Жжет немного, э? – осведомился он, когда Яхин-Боаз побледнел. – На этот раз вас цапнули довольно глубоко, дружок. Могу признаться – я считаю этот случай постыднейшим злоупотреблением Национальной системой здравоохранения. Надеюсь, будет следствие, – добавил он констеблю, обрабатывая и бинтуя раны.
– Ну, мы как раз его сдаем под наблюдение, конечно, – ответил констебль.
– Истратить еще немного казенных средств, э? – сказал врач. – Все как по писаному. Этот малый со своим культом, женщинами и обрядами… – Он примолк, расстегнул Яхин-Боазу рубашку, поискал амулет, не нашел и продолжил: – Вы привозите его сюда, да еще небось с эскортом мотоциклистов, я его тут подлатываю, и теперь он вдобавок задарма проведет выходные в психушке. А там еще кого-нибудь в свою веру обратит. Где вы его нашли такого и что ж там произошло?
– На набережной, – ответил констебль. – У женщины был нож. – На какую-то секунду он встретился глазами с врачом, отвел взгляд, столкнулся им с лицом Яхин-Боаза, снова отвернулся.
– А вы не морочите мне голову, старина? – спросил его врач. – Вы ж не пытаетесь мне сказать, что дамский нож оставляет следы зубов крупного хищника – как верхней челюсти, так и нижней?
– Сами же говорите, со всем этим делом нужно хорошенько разобраться, – сказал констебль. – Если вы с ним закончили, нам лучше пойти.
– Разумеется, – ответил врач. – Вы не против сообщить мне свою фамилию и номер, правда? Хочу какнибудь позвонить, узнать, как дело движется.
– Пожалуйста, – сказал констебль. Он записал фамилию и номер, отдал их врачу и отвез Яхин-Боаза и Гретель в околоток.
Там их встретил другой врач с папкой в руке. Гретель осталась ждать с констеблем, а врач завел Яхин-Боаза в маленький кабинет.
– Ну что, старина, – начал он, глядя на бинты ЯхинБоаза, – дома нелады?
– Нет, – ответил Яхин-Боаз.
– Хлопоты с иностранцами, значит? – предположил врач. – Кто такой товарищ Лев?
– Товарищ Лев? – переспросил Яхин-Боаз.
– Ну да, – подтвердил врач. – Женщина, живущая с вами на одной улице, однажды очень рано утром проснулась от ваших криков. Вы о чем-то спорили с неким товарищем Львом. Когда она дошла до окна, тот уже пропал, а вот вас она описала точно. Что скажете?
– Не знаю, – ответил Яхин-Боаз.
– Может, спорил кто-то другой, не вы?
– Не знаю.
– Вы не предпринимали попытку самоубийства незадолго до этого?
– Попытку самоубийства, – повторил Яхин-Боаз. Раны у него очень болели, он очень устал, больше всего ему хотелось лечь и уснуть.
– Юная пара, наблюдавшая ее, описала человека, очень похожего на вас, – продолжал врач. – Они были весьма обеспокоены. Право, нам надо было побеседовать с вами тогда же. Товарищ Лев тоже был замешан?
– Нет никакого товарища Льва, – сказал Яхин-Боаз.
– Тогда на кого вы кричали?
– Не знаю.
– А что сказал вам этот неизвестный человек или люди?
– Не знаю, – ответил Яхин-Боаз. Ситуация уже стала знакомой. Врач, как некогда и отец, протягивал ему пустой костюм, чтоб он в него запрыгнул. Яхин-Боаз слишком устал, чтоб в него не прыгнуть. – Вот что он сказал, – сообщил он врачу и попытался зарычать. То не был звук всамделишного гнева – лишь горького и покорного раздражения, покорного в предзнании, что гнев его останется без всяких последствий. Его немощный рык оборвался приступом кашля. Он вытер глаза, обнаружил, что плачет.
– Ну да, – сказал врач. – Очень хорошо. – Он подписал ордер о помещении в лечебницу. После чего Яхин-Боаза вывели наружу ждать с констеблем, а в кабинет к врачу ввели Гретель.
– Каковы ваши отношения с этим человеком? – спросил врач.
– Близкие.
– А ваше положение – каково именно оно?
– Из рабочего класса. Я продавщица в книжном магазине.
– Я имел в виду семейное.
– У меня его нет. Я незамужняя.
– Вы с этим человеком живете вместе?
– Да.
– Сожительница, – произнес врач, записывая это слово. – И что именно вы делали этим ножом?
– Я с ним со-гуляла.
– Вы действительно напали на этого человека с ножом?
– Нет.
– Пожалуйста, опишите, что произошло.
– Не могу.
– Он гулял налево с какой-то другой женщиной?
Гретель твердо посмотрела на него. Ее манера смотреть на врача была схожа с тем, как в то утро она держала нож. Она принадлежала мужчине, который дрался со львом, и вела себя соответственно. Врач напомнил себе, что он врач, но почувствовал, что не так внушителен, как ему бы хотелось.
– Вы видите двух иностранцев, и картинка для вас немедленно упрощается, – произнесла Гретель. – Женщины, а не дамы. Секс, страсть, уличные драки. Горячие чужеземцы. Какая наглость!
Врач кашлянул, мимолетно воображая, как занимается с Гретель сексом, страстью и уличными драками.
– Тогда, быть может, вы мне опишете, что произошло? – спросил он, покраснев.
– Я не собираюсь вам ничего описывать, – произнесла Гретель, – и не понимаю, чего вы от меня хотите.
Врач снова напомнил себе, что он врач.
– Согласитесь, сударыня, – начал он чопорно, – что гулять с ножом – занятие довольно двусмысленное: никогда не знаешь, кто может пораниться. Думаю, вам тоже неплохо бы побыть где-нибудь в мире и покое несколько дней и все это спокойно обдумать. – Он подписал такой же ордер.
Ожидая фургона, который должен был отвезти их в лечебницу, Яхин-Боаз и Гретель сидели на скамейке, а констебль тактично прогуливался неподалеку.
Слезы текли по лицу Яхин-Боаза. Он взглянул на Гретель, снова отвернулся. У него заболела голова. Отчего-то во всем этом виновата она. Если б не накинулась на льва… Нет. Даже еще раньше. Появился бы перед ним лев, если б он не… Нет. Что и говорить, лев в любом случае его… что?
Карта. Не здесь. Дома, на письменном столе. В другом столе, в лавке, где некогда он был продавцом карт ЯхинБоазом, лежала записная книжка. Были ли в ней свежие записи, какие он не включил в карту карт? Карта лежала на столе. Закрыты ли были окна? Стол стоял у окна, и если шел дождь… А кто будет кормить льва?
Его разум рвался вперед, но он слишком устал, чтобы обращать на него теперь внимание. Он сидел на скамье с перебинтованными руками, и по лицу у него текли слезы. Гретель прислонялась к нему, ничего не говоря.
Фургон остановился, двери открылись. Возникли зеленые кусты и лужайки вокруг симпатичного здания из старого красного кирпича с белым куполом и позолоченным флюгером.
Моргая от солнца, Яхин-Боаз и Гретель выбрались из фургона, вошли в лечебницу, где их приняли, раздели, обследовали, дали лекарства и определили его в мужское отделение, ее – в женское, которые носили имена деревьев. Запах стряпни бродил по коридорам, словно певец разгрома.
Яхин-Боаз в пижаме и халате лег на койку. Стены были кремовые, занавески – темно-красные с желто-голубыми цветами. Вдоль каждой стены и створчатых окон до пола, смотревших на лужайку, выстроилось по длинному ряду коек. Солнечный свет мягко клонился книзу по стенам – не с жесткостью улиц снаружи. Воскресный солнечный свет. Прекрати сопротивление, и я обойдусь с тобой милостиво, говорил этот свет. Яхин-Боаз уснул.
27
Суда тонут подо мной, думал Боаз-Яхин. Машины разбиваются. У фермы он облокотился на ограду и посмотрел в глаза козе.
– Что? – спросил он козу. – Даешь урим или даешь туммим. – Коза отвернулась. Козы отворачиваются, подумал он. Отец должен жить, дабы отец мог умереть. Это стало мелодией, какую напевал ум, подгоняя Боаз-Яхина вперед.
Зачем я спешу? – подумал он. Нет у меня ничего общего ни с его жизнью, ни с его смертью. Но в Боаз-Яхине сидела спешка. У него не было ни рюкзака, ни гитары, нечего теперь носить. Когда «Ласточка» пошла ко дну, паспорт нашелся в кармане. Паспорт да деньги, что заработал он на круизном судне, да новая карта, да зубная щетка, да еще одежда – вот и все, что у него теперь было.
Он широким шагом шел по дороге, быстро, сигналя на ходу, чтобы его кто-нибудь подвез. Кто на сей раз? – думал он. Мимо ныли, ревели, гудели и тарахтели машины, фургоны, грузовики мотоциклы.
Возле него притормозил фургон, который отвез Майну и ее родителей в старый трактир. В окно высунулось большое кроткое лицо шофера, вопросом произнесло название порта на канале. Боаз-Яхин повторил название и прибавил:
– Да. – Шофер открыл дверцу, и он сел.
На своем языке шофер сказал:
– Не думаю, что ты говоришь на моем языке.
Боаз-Яхин улыбнулся, приподнял плечи, покачал головой.
– Я не говорю на вашем языке, – сказал он поанглийски.
– Так я и думал, – отозвался шофер, поняв скорее его жест, а не слова. Кивнул, вздохнул и занялся шоферством. Впереди у них в четкий фокус втекали бессчетные зерна дороги, закатывались под колеса, прялись позади.