Не докучай мне подробностями, отозвался Бог. Я тебе это уже говорил. Кляйнцайт его не услышал. О Боже, молвил Кляйнцайт. Я родился, у меня были мать, отец и брат, я жил в доме, у меня имелось детство, меня выучили, я отслужил в армии, женился, завел дочь и сына, купил дом, развелся, нашел квартиру, потерял работу, вот он я. Чем не запись?
Если это она, хватит ее проигрывать, сказал Бог.
Кляйнцайт его по-прежнему не слышал.
Воспоминания и без того плохи, продолжал Кляйнцайт. Еще у меня есть страховые полисы, договор аренды, свидетельства о рождении, браке и разводе, завещание, паспорт, водительские права, чековый счет и сберегательный счет, счета оплаченные и неоплаченные, не-отвеченные письма, книги, пластинки, столы, стулья, скрепки, письменный стол, пишущая машинка, аквариум, крем для бритья, зубная паста, мыло, магнитофон, часы, бритва, граммофон, одежда, крем для обуви. У меня есть галстуки, какие я никогда больше не надену.
Прошу прощения, сказал Бог. У меня в руке тут весь белый свет, и мне бы хотелось ненадолго его отложить.
Зазвонил телефон. Кляйнцайт взял трубку.
– Кляйнцайт? – спросил голос.
– Да, – ответил Кляйнцайт. – Кто это?
– Кришна. Вы скрываетесь?
– Не знаю. Обдумываю всякое.
– Удачи.
– Спасибо. Сестре что-нибудь передать?
– Нет, я звонил вам. Приветик! – Кришна отключился.
С чего бы это он мне звонил пожелать удачи? – подумал Кляйнцайт. Поглядел на Шиву Натараджу. Две правые руки, две левые. Верхняя правая держала барабан в форме песочных часов, верхняя левая – пламя. Другие правая и левая руки жестикулировали. Шива танцевал на распростертом маленьком и сокрушенном с виду демоне. Кляйнцайт сверился с книгой по индийской скульптуре, лежавшей неподалеку, нашел картинку с Шивой, очень похожим на того, что был перед ним. «Нижняя правая рука в жесте Абхайя, выражающем “Не бойся”», – сообщила книга. Очень хорошо, сказал Кляйнцайт. Не бойся. Это о чем? – спросил он Шиву.
Нечего бояться, ответил Шива.
Ну да, сказал Кляйнцайт. Ничего я как раз и боюсь, и каждый день его все больше.
Что б ни было формой, это пустота, ответил Шива. Что б ни было пустотой, это форма.
Нечего мне тут индийского мистика впаривать, сказал Кляйнцайт. «Творение возникает из барабана», – прочел он. Или глокеншпиля, я бы решил, произнес он. «Из пламени происходит разрушение». Ну, так и есть: куришь. «Из ноги, поставленной на землю, иллюзия; поднятая нога дарует спасение». Ах, произнес Кляйнцайт, как оторвать от земли обе ноги, э?
Попробуй для начала одну, сказал Шива. Вся штука в том, чтобы почувствовать, как сквозь тебя проходит танец, пусть шевелится, знаешь. Ушли, ушли, ушли за грань, совсем ушли за грань, о что за пробужденье, салют всему!
Вполне, сказал Кляйнцайт. Он попытался встать в ту же позу, что и Шива. В ногах его ощутилась слабость.
Слышь, эй, произнес Бог, ты это что, заигрываешь с чужими богами? Кляйнцайт впервые услыхал его.
Предложи что-нибудь получше, сказал он.
Я над этим подумаю, сказал Бог.
Ты знаешь результаты Шеклтона-Планка? – спросил Кляйнцайт.
Рассказывай, сказал Бог.
Кляйнцайт рассказал.
Ладно, сказал Бог. Предоставь это мне. Свяжусь с тобой позже.
Ты знаешь, где меня найти? – спросил Кляйнцайт.
У меня есть твой номер, ответил Бог и отключился.
Сестры не будет до самого утра. Кляйнцайт посмотрел на брючный костюм, накинутый на спинку стула, взял в руки брюки, поцеловал их, вышел.
Он забрел в Подземку, сел в поезд до моста, перешел его, увидел старикашку с лицом хорька, который играл на губной гармошке, дал ему десять пенсов.
– Благослови тебя Бог, папаша, – произнес старикашка.
Кляйнцайт повернулся, пошагал обратно. Старикашка снова сунулся к нему кепкой.
– Я дал, – сказал Кляйнцайт. – Я тот же человек, который только что проходил мимо вас в другую сторону.
Старикашка качнул головой, нахмурился.
– Ладно, – сказал Кляйнцайт. – Может, этого и не было. – И дал ему еще десять пенсов.
– Благослови тебя Бог вдругорядь, папаша, – сказал старикашка.
Кляйнцайт вновь вошел в Подземку, доехал до станции, где он последний раз видел Рыжебородого. Не находя его, долго бродил по коридорам, искал новые сообщения на кафельных стенах, прочел ВСЕ НИ К ЧЕРТУ, обдумал это, в другом месте прочел: ЕВРОПА НИ К ЧЕРТУ, КРОМЕ ВЕРХНЕЙ ¼ ФИНЛЯНДИИ И ВЕРХНЕЙ ПОЛОВИНЫ НОРВЕЖСКОГО ПОБЕРЕЖЬЯ, обдумал и это. На киноафише известный премьер-министр, изображенный в виде моложавого офицера с пистолетом в руке, злобно глядел вокруг себя, говорил от руки: Я должен кого-то убить, даже британские рабочие сгодятся. СМЕРТЬ ЧЕРНОМАЗОЙ СРАНИ, ответила стена. Наконец Кляйнцайт нашел Рыжебородого – тот сидел на лавке на перроне северного направления со своей скаткой и хозяйственными сумками, – присел рядом.
– Что думаешь о верхней четверти Финляндии? – спросил Кляйнцайт.
Рыжебородый покачал головой.
– Мне плевать на текущие события, – ответил он. – Я газет не читаю или чего-то. – Он протянул ключ. – Они замок поменяли.
– Кто? – спросил Кляйнцайт. – Какой замок?
– ТОЛЬКО ДЛЯ ПЕРСОНАЛА, – ответил Рыжебородый. – Я там весь год друшлял. А теперь заперто. Не могу дверь открыть.
Кляйнцайт покачал головой.
– Интересно, да? – спросил Рыжебородый. – Пока я делал то, чего хотела желтая бумага, мне удавалось отпирать ту дверь. У меня было место, где приклонить голову, выпить чашку чая. А как не стало желтой бумаги, не стало и двери.
– Где ты раздобыл ключ? – спросил Кляйнцайт.
– У последнего человека желтой бумаги.
– В смысле – «последнего человека желтой бумаги»?
– Тощий такой, глянешь – того и гляди вспыхнет пламенем. Не знаю, как его звали. Он еще на цитре играл на улице. Желтая бумага оказалась ему не по зубам, как и мне. Даже не знаю, что с ним потом сталось.
– А что он делал с желтой бумагой? Что ты с ней делал?
– Любопытство тебя прикончит.
– Если не оно, так что-нибудь другое, – ответил Кляйнцайт. – Ну и что же ты делал?
Рыжебородый, похоже, замерз, он весь дрожал, боялся, обхватил себя руками.
– Ну, она чего-то хочет, разве нет. В смысле, желтая бумага – не как деревья или камни, не в свое дело лезет, ну. Она деятельная, э? Чего-то хочет.
– Ерунда, – сказал Кляйнцайт, ощущая холод, дрожь, ощущая глубокий озноб и безмолвие, холодные лапы у своих стоп.
Рыжебородый посмотрел на него, глаза голубые и пустые, какупотерявшейсяголовыпупса, гниющейнапляже. Морщась, вскрикнули рельсы, их саднило, с ревом примчался поезд, раскрыл свои двери, закрыл свои двери, отъехал.
– О да, – произнес он. – Ерунда. Не ты ли говорил мне, что она заставила тебя написать тачку, полную клади, а потом тебе дали под зад?
– Тогда ладно, чего она хочет? – спросил Кляйнцайт со страхом в кишках. Чего там, ради небес, бояться.
Вообще ничего, донесся откуда-то черный косматый голос. Ху ху. В Кляйнцайте открылась боль, словно дивные резные двери. Прелестно, подумал он, заглянул за двери. Ничего.
– Она чего-то хочет, – сказал Рыжебородый. – Пишешь на ней слово, два слова, строку, две, три строки. Где ты. Слова не… – Он смолк.
– Не что?
– Не то, что хочется. Совсем не то, будь они неладны, что требуется.
Молниеносно Кляйнцайт подумал: «Может, не твои слова. Может, чьи-то еще».
– С бумагой что вообще делают? – продолжал Рыжебородый. – Пишут, рисуют, задницу подтирают, посылки заворачивают, рвут ее. Я пробовал рисовать – не то. Так, сказал я бумаге, давай-ка сама найди слова, поди на мир погляди немного, посмотрим, с чем вернешься. Вот и стал разбрасывать ее повсюду. Поразительно, до чего мало людей наступает на лист бумаги, лежащий на земле. Преимущественно обходят стороной, иногда поднимают. Бумага начала помаленьку со мной разговаривать, чушь всякую несла, насколько я мог разобрать, мерзкие короткие фразы, которые я записывал. Потом она попыталась меня убить, но был отлив, и я, будь оно неладно, не собирался брести полмили по жиже, чтобы утопиться. – Он немощно хихикнул – не больше, чем просопел.
– А где другой человек желтой бумаги взял ключ, который дал тебе? – спросил Кляйнцайт.
– Не знаю, – ответил Рыжебородый, обхватив себя руками, стараясь уменьшиться. – Мне страшно.
– Чего?
– Всего.
– Пойдем, – сказал Кляйнцайт. – Я куплю тебе кофе и фруктовых булочек.
Рыжебородый вышел следом за ним на улицу, попрежнему маленький на вид.
– Не нужно фруктовых булочек, спасибо, – сказал он в кофейне. – Нет аппетита. – Пока пил кофе, он нервно озирался. – Лампы здесь, похоже, недостаточно яркие, – проговорил он. – А на улице так темно. Обычно ночи выглядят ярче, когда горят фонари и все такое.
– Иные ночи темнее других, – сказал Кляйнцайт.
Рыжебородый кивнул, втянул голову в плечи, ежась прочь от ночи за окном.
– Ты только игрой на улице живешь? – спросил Кляйнцайт.
Рыжебородый кивнул.
– В основном, – ответил он. – Ну и плюс тибрю коекакую бакалею да всякое там и сям. На ногах, знаешь. – Он еще несколько раз кивнул, покачал головой, пожал плечами.
– Желтая бумага, – сказал Кляйнцайт, – она особого сорта? Где ты ее берешь?
– В «Раймене». 64 ми2ла, сильно проклеенная, толстая с жестким обрезом по DIN[29], формат А4. Для копировальных аппаратов, говорится на упаковке. Оставил бы ты это дело, знаешь. Не с чем тут возиться.
– Однако многие обязаны, – ответил Кляйнцайт. – Люди в конторах. Если это бумага для копирования, ее все время используют для изготовления копий, я бы решил.
– Изготовление копий! – произнес Рыжебородый. – Как раз это и не опасно. Слушай, я хочу тебе об этом рассказать…
– Нет, – сказал Кляйнцайт, – ни в коем случае. – Он не ожидал, что скажет так. На миг лампы и ему показались недостаточно яркими. – Я не хочу знать. Это не важно, никакой разницы не составит.