<…> Но Альба вскоре даже своим переел плешь. Все знали, что герцог в законе и на лапу не берет. Но кто-то стукнул в Мадрид, что он скурвился и закосил казенную монету. Альбу замели в кортесы на общие работы, а вместо него нарисовались Александр Фарнези и Маргарита Пармская — два раззолоченных штымпа, рядовые придурки испанской короны.
В это время в Англии погорела Мария Стюарт. Машке сунули липовый букет и пустили на луну. Доходяга Филипп II послал на Англию Непобедимую Армаду, но здорово фраернулся. Гранды-нарядчики филонили, поздно вывели Армаду на развод, но Армаде не хватало пороху и баланды. Капитаны заначили пайку на берегу, спустили барыгам военное барахлишко, одели матросов в локш, а ксивы выправили на первый срок, чтоб не записали промота. Княжеские сынки заряжали туфту, срабатывали мастырку, чтоб не переть наружу. В Бискайском заливе Армаду драла пурга. Матросы по трое суток не кемарили, перед боем не киряли. Английский адмирал из сук Стефенс и знаменитый порчак Френсис Дрейк разложили Армаду, как бог черепаху. Половина испанцев натянула на плечи деревянный бушлат, оставшиеся подорвали в ховиру.
Голландцы обратно зашеровались и вусмерть покатились, когда дотыркали про Армаду. Испанцы лепили от фонаря про победу, но им не посветило – ссученных становилось меньше, чесноки шерудили рогами. Голландцы восстали по новой, а Маргарита Пармская и Александр Фарнези смылись во Фландрию, где народ клал на Лютера. Так владычество испанцев в Голландии накрылось мокрой п[…]».
Тюрьмы и лагеря не заставили Льва Гумилёва отказаться от поэзии. В Норильске он работал над большой стихотворной трагедией о Чингисхане. Пятиактная пьеса называлась «Смерть князя Джамуги» и была посвящена ключевому событию в истории становления Монгольской державы и победе Темучина, ставшего Чингисханом, над своим главным соперником Джамугой, что трактовалось автором как торжество ханской диктатуры над степной вольностью и военной демократией (скрытый, но недвусмысленный намек на укрепление сталинского режима):
Когда трещат домав рукахсибирской вьюги
И горы глыбами швыряютс высоты,
И рвутся у коней походные подпруги,
Джамуги смерть тогда припомниты.
<…>
За промерзшими стенами барака — непроглядная тьма я завывания ветра, а внутри у чадящей коптилки или застающей печки — никому не известный и никем не признанный поэт бисерным почерком записывает монолог Чингиса о счастье в довольно-таки странном его понимании:
Нет. Счастье, нойоны, неведомо вам,
Но тайну я эту открою.
Врага босиком повести по камням,
Добыв его с долгого боя;
Смотреть, как огонь пробежал по стенам,
Как плачут и мечутся вдовы,
Как жены бросаются к милым мужьям,
Напрасно срывая оковы;
И видеть мужей затуманенный взор
(Их цепь обвивает стальная),
Играя на их дочерей и сестер,
И с жен их одежды срывая.
А после, врагу наступивши на грудь,
В последние вслушаться стоны
И, в сердце вонзивши, кинжал повернуть…
Не в этом ли счастье, нойоны?
«Смерть князя Джамуги» — не единственная драма, сочиненная Гумилёвым в норильском лагере. Более сорока лет держал он в памяти фантасмагорическую сказку «Посещение Асмодея» и лишь в конце 80-х годов прошлого столетия «вывел» ее на бумагу, чтобы подарить на день рождения своей супруге. История Асмодея в передаче Гумилёва – современная интерпретация легенды о докторе Фаусте, представленной сквозь призму блоковского «Балаганчика». Как и в бурлеске Александра Блока, у Льва Гумилёва действуют Пьеро, Арлекин и Коломбина, но в лице ленинградских студентов предвоенной поры. Вместо беса Мефистофеля — бес Асмодей, а вместо Фауста — старый, беспринципный и безымянный Профессор Ленинградского университета, у которого учатся упомянутые студенты. Сюжетная линия — почти как в гётевском «Фаусте», но с поправкой на современность. Скупой, как шекспировский Шейлок, Профессор продает свою душу дьяволу в обмен на его содействие в обладании молоденькой студенткой. А чтобы ее ухажеры Пьеро и Арлекин не мешались под ногами, упекает их с помощью Асмодея в тюрьму НКВД. Там молодых ребят после страшных пыток безуспешно пытаются заставить подписать порочащий их документ. В конечном счете верная и чистая любовь студентов оказывается сильней тюремных запоров, посягательств Профессора на девичью невинность и дьявольских козней и наваждений…
Лагерная интеллигенция, составлявшая подавляющее большинство в окружении Гумилёва, видела в нем поэта, со временем способного сравняться со своими родителями. О научном даровании Льва знали только самые близкие и достойные: с ними в редкие свободные минуты он любил порассуждать не только на исторические, но и на философские темы. В норильской полярной мгле звучали тогда имена Декарта и Канта, Шопенгауэра и Ницше, Джеймса и Дьюи. Программным стихотворением Льва Гумилёва, достойным занять место в самой взыскательной поэтической антологии, его друзья считали стихи, написанные еще до первого ареста:
Дар слов, неведомый уму,
Мне был обещан от природы.
Он мой. Веленью моему
Покорно все: земля и воды,
И легкий воздух, и огонь
В одно мое сокрыто слово,
Но слово мечется, как конь,
Как конь вдоль берега морского,
Когда он, бешеный, скакал,
Влача останки Ипполита,
И помня чудища оскал,
И блеск чешуи, как блеск нефрита.
Сей грозный лик его томит,
И ржанья гул подобен вою,
А я влачусь, как Ипполит,
С окровавленной головою
И вижу – тайна бытия
Смертельна для чела земного,
И слово мчится вдоль нея,
Как конь вдоль берега морского.
В других стихах «норильского цикла» он также заявил о себе, как поэте, искушенном талантом и многотрудной жизнью:
Вверху луна бежит неудержимо,
Внизу бежит подземная вода.
Уходят вдаль года, года проходят мимо,
И часто мнится – навсегда.
Но бурых туч встревоженные пятна
И серный огнь подземных родников
Зовут на землю вновь, зовут сюда обратно
Мечты давно в земле зарытых стариков,
Утраченные дни сильнее поколений.
Детей не упасут от пращуров отцы.
Истоки ваших чувств, восторгов и стремлений
Хранят в глухих гробах седые мертвецы. <…>
А какие возвышенные стихи посвятил он своему любимому городу – Петербургу (так по старинке он всегда именовал его про себя)!
Когда мерещится чугунная ограда
И пробегающих трамваев огоньки,
И запах листьев из ночного сада,
И темный блеск встревоженной реки,
И теплое, осеннее ненастье
На мостовой, средь искристых камней,
Мне кажется, что нет иного счастья,
Чем помнить Город юности моей.
Мне кажется… Нет, я уверен в этом!
Что тщетны грани верст и грани лет,
Что улица, увенчанная светом,
Рождает мой давнишний силуэт.
Что тень моя видна на серых зданьях,
Мой след блестит на искристых камнях.
Как город жив в моих воспоминаньях,
Как тень моя жива в его тенях![17]
В лагере Гумилёв сблизился с выдающимся ученым Николаем Александровичем Козыревым (о чем уже упоминалось в прологе). Козырев попал на норильскую каторгу по так называемому «пулковскому делу». Только в Ленинграде в связи с этим «делом» было арестовано более 100 ведущих ученых, научных работников и специалистов различных научных организаций, учебных заведений и предприятий, в том числе и Пулковской обсерватории (по названию которой негласно поименовали и все «дело»). Арестованных в 1936 году ученых и специалистов обвиняли в «участии в фашистской троцкистско-зиновьевской террористической организации, возникшей в 1932 г. По инициативе германских разведывательных органов и ставившей целью свержение советской власти и установление на территории СССР фашистской диктатуры».
Многие пулковские астрономы были расстреляны, остальные получили длительные сроки. Среди них Козырев, который оказался в Норильске. Здесь он пытался убедить своего молодого друга Льва Гумилёва объяснить теорию пассионарности с точки зрения разработанной им, Козыревым, концепции времени, согласно которой время является самостоятельной (и при этом ведущей) физической субстанцией , лежащей в основе мироздания и обусловливающей все остальные физические закономерности. По Козыреву, главный недостаток теоретической механики и физики заключается в чрезвычайно упрощенном представлении о времени. Для точных наук время имеет только геометрическое свойство: оно всего лишь дополняет пространственную арену, на которой разыгрываются события Мира. Однако у времени имеются уникальные свойства, не учитываемые канонической физикой — такие, например, как направленность его течения и плотность. А коль скоро эти свойства реальны — они должны проявляться в воздействиях времени на ход событий в материальных системах. Время не только пассивно отмечает моменты событий, но и активно участвует в их развитии. Значит, возможно и воздействие одного процесса на ход другого через время. Эти возможности дополняют хорошо знакомую картину воздействия одного тела на другое через пространство с помощью силовых полей. Но время не движется в пространстве, а проявляется сразу во всей Вселенной. Поэтому время свободно от ограничения скорости сигнала и через время можно будет осуществить мгновенную связь с самыми далекими объектами Космоса. Физические свойства времени могут оказаться ключом в понимании многих загадок природы. Например, несомненная связь тяготения со временем означает, что изменение физических свойств времени может привести к изменению сил тяготения между телами. Значит, и мечта о плавном космическом полете, освобожденном от сил тяготения, не является абсурдной.