ез некоторое время Льву Николаевичу под благовидным предлогом отказали в чтении лекций на географическом факультете, что повлекло за собой сокращение и без того скудного жалованья старшего научного сотрудника.
Регулярно выступал Гумилёв также в Русском географическом обществе (РГО), ставшем для ученого третьим (после университета и Эрмитажа) «родным домом». Старейшее в стране научное общество с момента своего основания славилось демократическими и меценатскими традициями. Оно не только финансировало важнейшие экспедиции XIX века, но предоставляло трибуну, а также свой печатный орган авторам разносторонних нетривиальных идей и концепций, каждое публичное выступление Гумилёва собирало полную аудиторию и, как правило, завершалось бурным обсуждением и неизменным триумфом лектора. Такие дискуссии Лев Николаевич особенно любил. Будучи блестящим полемистам, он просто гипнотизировал аудиторию своей невероятной эрудицией и умел выбить почву из-под ног любого оппонента — доброжелательного или недоброжелательного.
Что не давало ему покоя, так это затянувшаяся размолвка с матерью. Последние годы она редко бывала в Ленинграде, подолгу жила в Москве у Ардовых или лечилась в больнице. Лев Николаевич знал о ее недавнем европейском триумфе: поездках в Италию в 1964 году для получения престижной литературной премии и в 1965 году в Англию, где ее избрали почетным доктором Оксфордского университета.
Между тем годы и болезни брали свое, после перенесенных инфарктов постоянно болело сердце, ей все труднее было обходиться без посторонней помощи. В Москве она находила ее в лице все тех же Ардовых и прежде всего своей ближайшей подруги — актрисы МХАТа Нины Антоновны Ольшевской (1908—1991), жены литератора Виктора Ефимовича Ардова (Зильбермана) (1900—1976); в Питере заботу о ней взяли на себя Ирина Пунина и ее дочь Анна Каминская. Однако и те и другие крайне негативно относились ко Льву Николаевичу и соответствующим образом настраивали его мать[38].
И все же мать и сын оказались выше всех происков недоброжелателей. По свидетельству Лидии Чуковской, Лев Гумилёв еще за два месяца до смерти Ахматовой говорил окружающим: «Хочу к маме». Он и поехал в больницу, где она тогда находилась после инфаркта. Но на лестнице, когда Лев Николаевич поднимался в больничную палату, ему повстречалась Нина Антоновна Ольшанская и коварно уговорила его не ходить к матери, чье сердце якобы может не выдержать волнения от этой встречи. Гумилёв повернул назад. (Когда-то в молодости в первые приезды Льва в Москву у него даже случилось нечто вроде романа с Ниной, которая была ненамного старше влюбчивого юноши.)… Анна Андреевна чувствовала, что сын стремится к ней, и в ожидании встречи (за четыре дня до смерти) надписала ему свою книжку — сборник стихов «Бег времени»: «Лёве от мамы <…>».
Это случилось в последний затянувшийся приезд Москву, когда Анна Андреевна, постепенно приходившая в себя после очередного сердечного приступа, получила путевку в санаторий, расположенный в Домодедове. Многие отговаривали ее туда ехать, но лечащий врач настоял. Поездка оказалась роковой, сердце не выдержало. 5 марта 1966 года Анна Андреевна Ахматова скончалась. С юности обладавшая даром предвидения (и боявшаяся его), она за два месяца до кончины предсказала сама себе: «А как музыка зазвучала / И очнулась вокруг зима, / Стало ясно, что у причала / Государыня смерть сама ». Мистика истории: она умерла в тот же день, что и ее гонитель И. В. Сталин, только спустя тринадцать лет после смерти вождя. Россия лишилась лучшей из всех поэтесс, которые когда-либо писали на русском языке. Старинный и верный друг Анны Андреевны поэт Арсений Тарковский (отец кинорежиссера Андрея Тарковского) за несколько дней до ее кончины передал ей в больничную палату обширное и трогательное письмо, где пророчески утверждалось: «Ваш подвиг недаром совершаем. <…> Для Вас уже построен Вами же коридор в будущее, и Вы по нему идете через столетия впереди самой себя. <…> Вы написали за всех, кто мучился на этом свете в наш век, а так еще не мучились до нас ни в какие времена <…>».
После смерти Ахматовой начались посмертные злоключения великого поэта (в отношении себя Ахматова всегда употребляла это слово только в мужском роде). Власти по-прежнему относились к ней настороженно. Постановление ЦК ВКП (б) 1946 года «О журналах "Звезда" и "Ленинград"» отменено не было, хотя стихи Ахматовой стали регулярно появляться в периодике; вышло даже два авторских сборника. Почитатели ее таланта на родине и за рубежом единодушно продолжали считать ее гонимым и оболганным гением. В условиях некоторой идеологической напряженности, связанной с усилением борьбы с диссидентами, власти не без основания опасались спонтанных протестных выступлений. Поэтому по «рекомендации сверху» Московская писательская организация решила никаких официальных церемоний прощания с Ахматовой в столице не устраивать, неубедительно сославшись на приближавшийся праздник 8 Марта и другие, ранее запланированные мероприятия.
Москва простилась с Ахматовой утром 9 марта в Институте скорой помощи имени Склифосовского, куда тело доставили из домодедовского санатория. После этого гроб самолетом отправили в Ленинград. В аэропорту скорбный груз встретил вместе с другими друзьями матери Лев Николаевич. Вечером в Никольском Морском соборе состоялась панихида. Гроб с телом Ахматовой поставили рядом с другим усопшим. На голове у Анны Андреевны была черная кружевная косынка, лицо осунулось и сильно изменилось. Кто-то даже прошептал: «Совершеннейший Данте…» (Поразительно: во время похорон Александра Блока, на которых присутствовала и Ахматова, об умершем и осунувшемся поэте говорили почти то же самое: «Он стал похож на Данте…») 10 марта, в ленинградском Доме писателей планировалась гражданская панихида. В обкоме распорядились не допускать никакого отступления от заранее утвержденного официального регламента. Однако утром всё в том же Никольском Морском соборе состоялось отпевание, заказанное Львом Гумилёвым. Именно сюда хлынули толпы ленинградцев, каким-то неведомым образом прознавшие об отпевании. В соборе горели тысячи свечей, и храм не вмещал всех пришедших проститься с великой поэтессой. Народ запрудил весь прилегающий сад. Сотрудники КГБ блокировали кинооператоров, ведущих съемку (против чего, кстати, возражал и Лев Николаевич; позже чекисты частично засветили отснятый материал). В три часа пополудни гроб с телом Ахматовой ждали в Доме писателей. Но и тут вмешались «злые силы»: долго не давали автобуса для перевозки тела…
Дом писателей напоминал осажденную крепость. Пришедшие проститься с Ахматовой заполнили небольшой зал на втором этаже, где установили гроб, все прилегающие помещения, лестницу, подъезд, толпились на улице, еле сдерживаемые милицейским нарядом. (Видел бы Андрей Андреевич Жданов эту скорбящую толпу в церкви и безбрежное море народа вокруг нее!) После траурного митинга началось прощание. Очередь продвигалась медленно, за несколько минут преодолевая лишь одну ступеньку лестницы, ведущей наверх. В пять часов гроб вновь погрузили, и траурный кортеж в сопровождении милицейских машин с мигалками и черных лимузинов госбезопасности двинулся в Комарово — дачный поселок под Ленинградом, где последние годы Анна Андреевна проводила лето в маленьком домике, прозванном ею «будкой». По поводу чекистско-милицейского эскорта Лев Николаевич не удержался и сострил: «И мама не без фельдъегеря…», намекая на тайный вывоз гроба с телом Пушкина в сопровождении жандарма из Петербурга к месту захоронения в Святогорском монастыре (ныне Пушкинские Горы).
На Комаровском кладбище, на самом видном месте, и решено было похоронить гениальную поэтессу, гордость русской литературы. Заснеженными дорожками, среди высоких еще мартовских сугробов гроб на руках пронесли к вырытой могиле. В первом ряду за гробом шел Лев Гумилёв: он расставался не только с великой матерью — он окончательно расставался со своим прошлым. На поминки друзья и близкие собрались в «будке» — казенной писательской даче, где приходской батюшка отслужил панихиду. А на девятый день после кончины матери Лев Николаевич по русскому обычаю заказал еще одну панихиду — в гатчинской церкви, где служил его духовник. Священник спросил: «Папу помянуть?» Гумилёв утвердительно кивнул головой. Так вновь воссоединились вместе два имени, самых близких для окончательно осиротевшего сына — новопреставленной Анны и убиенного Николая — матери и отца…
Глава 4В БОРЕНИЯХ ЗА НАУЧНУЮ ОБЪЕКТИВНОСТЬ
Сразу же после смерти Анны Андреевны Льву Николаевичу пришлось включиться в изнурительную борьбу, чтобы выполнить волю матери, касавшуюся ее наследства и архива. По имевшейся устной договоренности архив поэтессы сын в полном объеме должен был передать в Институт русской литературы Академии наук (Пушкинский Дом). Однако юридически это чисто семейное соглашение никак оформлено не было. В последние годы, как уже отмечалось, мать и сын проживали порознь и фактически не общались. После смерти Ахматовой все ее вещи и рукописи оказались у Ирины Пуниной и ее дочери Анны Каминской, и те решили, что имеют право поступать с «бумагами» Ахматовой так, как считают нужным. Архив был искусственно раздроблен и продан в частные руки и Публичную библиотеку. К сожалению, Лев Николаевич не смог вовремя вмешаться и пресечь форменное разграбление и разбазаривание семейного архива. Когда же спохватился, дело было сделано и перерешить его мог только суд. Судебные разбирательства отняли у Л. Н. Гумилёва много сил и времени, но решение суда оказалось не в его пользу…
В 1967 году в личной жизни Льва Николаевича произошло знаменательное событие: прожив пятьдесят пять лет холостяком, он женился на московской художнице Наталье Викторовне Симоновской (1920—2004). Они познакомились за два года до бракосочетания в гостях у общего знакомого — художника Юрия Матвеевича Казмичева, с ним Гумилёв дружил еще с довоенных лет. Будущие супруги с первого взгляда понравились друг другу. Но виделись редко — только во время деловых визитов Льва Николаевича в Москву. Тем не менее взаимная симпатия крепла от раза к разу и завершилась тем, ч