е не достигают никакие стрелы, а идущих к смерти рок повергает и во время мира. Наконец, к чему удача утвердила гуннов победителями стольких племен, если не для того, чтобы приготовить их к ликованию после этого боя? Я не сомневаюсь в исходе — вот поле, которое сулили нам все наши удачи! И я первый пущу стрелу во врага. Кто может пребывать в покое, если Аттила сражается, тот уже похоронен!
Вдохновленные словами предводителя, гунны жаждали только одного — поскорее напасть на врага.
Незадолго до того, как над Каталаунскими полями зазвучала речь Аттилы, римский военачальник роздал последние приказания готовой к бою армии и решил обозреть войско гуннов. Аэция поразила необыкновенная тишина, наступившая за холмом — там, где находились неисчислимые массы врагов, откуда ранее неслись миллионы звуков, сливавшиеся в один сплошной гул. Военачальник, стараясь минуть валявшиеся повсюду трупы, поднялся на холм.
Войско варваров открылось, как на ладони. Оно стояло неподвижно, а впереди на горячем скакуне, который и одного мгновения не мог оставаться недвижимым, восседал человек. Лица его невозможно было различить с дальнего расстояния, но по ситуации Аэций понял, что одинокий всадник и есть Аттила. Лицо предводителя гуннов было обращено к войску, но поднятый его рукой меч указывал прямо на Аэция. Римлянина видело все войско гуннов, но ни один человек не посмел выскочить из строя и помчаться за врагом. Казалось, даже мухи стали летать беззвучно над телами погибших ночью франков и гепидов. Никто не смел прервать речь Аттилы.
Аэций понял, что атака гуннов начнется с минуты на минуту, и поспешил к своим войскам, чтобы ободрить воинов хотя бы несколькими словами:
— Братья! Доблестные готы, аланы, римляне, франки… — перечислял Аэций стоявших в строю воинов, стараясь не забыть и самое малое племя. — Сегодня мы, не имеющие кровного родства, стали братьями, ибо ждет нас единая судьба, единое будущее для всех или… его не будет вовсе. Пред нами не сосед, с которым мы будем бороться за пограничные земли и не противник, с которым предстоит померяться силами, дабы захватить добычу. Сегодня мы вступаем в смертельный бой с силами тьмы, посланными для истребления рода людского. Наградой в этой битве будут не тучные стада животных, не украшенное золотом оружие, но жизни наших отцов, матерей, сестер, коленопреклоненно молящих Господа о спасении. Сражайтесь так яростно, как вы не сражались до сих пор, и никогда не будете сражаться впоследствии! Сегодня в ваших руках судьба всего мира!
Воинственные возгласы на той стороне холма, распугавшие даже ворон — непременных спутников войска, были знаком начала величайшего сражения.
"Какую можно сыскать причину, достойную того, чтобы привести в движение такие толпы? — печалится ученый гот Иордан, приступая к описанию битвы. — Какая же ненависть воодушевила всех вооружиться друг против друга? Так уж принято, что род человеческий живет для королей, если по безумному порыву единого ума совершается побоище народов и по воле надменного короля в одно мгновение уничтожается то, что природа производила в течение стольких веков".
Конные массы довольно скоро достигли возвышенности, и, спотыкаясь о трупы гепидов и франков, одолели ее. Войска союзников даже не сдвинулись с места, когда гунны начали спускаться вниз. Аэций сменил тактику и без боя уступил территорию, столь желанную для соперников прошедшей ночью. У Аттилы поведение врага вызвало тревогу, но войско гуннов сочло его обычной трусостью. Пришпорив лошадей, кочевники спешили вперед, в душе надеясь на богатую добычу.
И вот в союзное войско полетел смертоносный дождь из стрел. А за мгновение до этого Аэций приказал всему войску бежать что было сил, навстречу врагу.
Первые ряды римского войска имели хорошие доспехи и щиты и почти не пострадали от смертоносных жал. Более всего досталось слабозащищенным вестготам Теодориха. Но мало кто из гуннов успел выпустить по второй стреле.
Народ умевший делать на коне решительно все, в бою, конечно же, использовал свое искусство верховой езды. Главный успех гунны извлекали из своей убийственной тактики: молниеносная атака, тучи стрел и столь же стремительное отступление. Незатейливое действие повторялось столько раз, сколько требовалось для полного уничтожения противника; при этом потери самих гуннов были ничтожны. Чтобы использовать непревзойденную тактику кочевников, Аттила много дней бродил по Галлии в поисках пригодной равнины.
Теперь оба войска столкнулись, и при столкновении погибло больше пеших из войска Аэция, чем конных воинов Аттилы. Но ситуация скоро изменилась; союзники, следуя замыслу военачальника, слились с войском Аттилы и делали все, чтобы между враждующими сторонами не оставалось свободного пространства, чтобы враг не ускользнул из жестоких объятий. Сеющие ужас и пожинающие врагов, словно хлебные колосья, знаменитые гуннские луки оказались бесполезными деревяшками с костяными накладками. Превосходнейшие всадники, привычные к действиям на просторе, теперь были стеснены со всех сторон и лишены знаменитой гуннской маневренности. В непривычной среде знаменитые воины походили на только что родившихся котят, которых мог обидеть каждый. Задние ряды гуннов напирали на впереди стоящих, надеясь общей мощью сломить вражье войско, коль нет возможности уничтожить его стрельбой из луков, но только валили с ног своих товарищей вместе с лошадьми. В страшной тесноте бесполезными стали даже копья, и только римские мечи работали без устали. Но более всего воинов погибло не от оружия, а было раздавлено лошадьми и людьми. Упавшие случайно уже не поднимались никогда, они задыхались под тяжестью тел, беспрерывно падавших сверху.
Множество воинов Аттилы погибло ужасной смертью; однако досталось и противоположной стороне. Король Теодорих, объезжавший войска, был сшиблен с коня и растоптан ногами своих же воинов. Пророчество гуннского гадателя сбылось, и не его вина, что Аттила на месте Теодориха в мечтах своих видел Аэция. Обычно гибель вождя приводит в смятение подданных и обеспечивает победу противнику, но Аттиле на этот раз не повезло. Вестготы не заметили потери своего короля и продолжали яростно уничтожать во славу его своих же братьев — остготов.
С великим мужеством сражались аланы из войска Аэция, ведомые королем Сангибаном. Лишенные возможности совершить предательство, они видели только один путь спасения: прорубить мечами дорогу в строю противника.
Аттила, видя, что его войско не может сражаться должным образом, подал сигнал отхода. В свою очередь, Аэций прекрасно знал, что удаление огромных конных масс на расстояние полета стрелы сделает гуннов неуязвимыми, а римское войско обрекает на гибель. Римские рожки дружно затрубили сигнал атаки, и он звучал все время, пока шла битва. Войска союзников упорно бежали за отступавшими гуннами, не позволяя им оторваться. И вот уже битва кипит на холме, среди неубранных трупов с ночной битвы. Кони и люди часто о них спотыкаются, и наконец-то погибшие ночью гепиды и франки оказались погребенными под толщей свежих тел.
Вопреки желанию и усилиям Аттилы продолжалась рукопашная битва — необыкновенно жестокая, зверская, упорная, кровавая. Страшнее этого сражения не помнили люди, о подобном ужасе не сообщали хроники предыдущих столетий.
"Если верить старикам, то ручей на упомянутом поле, протекавший в низких берегах, сильно разлился от крови из ран убитых; увеличенный не ливнями, как бывало обычно, но взволновавшийся от необыкновенной жидкости, он от переполнения кровью превратился в целый поток, — рассказывает Иордан. — Те же, которых нанесенная им рана гнала туда в жгучей жажде, тянули струи, смешанные с кровью. Застигнутые несчастным жребием, они глотали, когда пили, кровь, которую сами они, раненые, и пролили".
Отряд отчаянных вестготов обошел с тыла гуннское войско и едва не добрался до Аттилы. Тому пришлось укрыться в своем лагере, стеной которого являлись поставленные одна к другой телеги. Следом за правителем в этот весьма ненадежный лагерь устремилось все войско. Положение спасла предусмотрительность Аттилы, то есть его неторопливость с началом битвы.
Небесное светило соединилось с землей на далеком западе и, окрасив горизонт в кроваво-багровые тона, уступило место блеклой луне. Тьма наступила прежде, чем побеждающая сторона одержала полную победу. Для некоторых отчаянных смельчаков наступившая ночь не стала преградой для действий, но действия эти принесли им только вред. Торисмунд, сын короля Теодориха, в глухую ночь наткнулся на повозки врагов и в короткой битве потерял сопровождавших его воинов. Он храбро сражался, но был сброшен с коня, ранен в голову, и только по случайности был спасен от плена бродившими рядом соотечественниками. Так, в один день, вестготы едва не лишились и короля, и его наследника. Аэций также оторвался от своих войск, пытаясь в темноте разобраться, чем закончилась великая битва, дабы с утра завершить начатое. По вине ночной сумятицы римский полководец некоторое время блуждал среди врагов, но все же счастливо вернулся в свой лагерь.
Утром следующего дня союзники обозрели поле между двумя лагерями — все оно было покрыто трупами и умирающими, но воинов Аттилы лежало гораздо больше. Союзники надеялись, что теперь управиться с врагом будет несложно, но они имели дело с противником, который никогда не терял самообладания. Как сообщает Иордан, Аттила "не делал ничего такого, что соответствовало бы повержению в прах и униженности: наоборот, он бряцал оружием, трубил в трубы, угрожал набегом; он был подобен льву, прижатому охотничьими копьями к пещере и мечущемуся у входа в нее: уже не смея подняться на задние лапы, он все-таки не перестает ужасать окрестности своим ревом".
Гуннские лучники не позволяли приблизиться к лагерю никому; когда не имелось достойной цели, они оттачивали свое мастерство на птицах. Последние слетелись на Каталаунские поля едва ли не со всей Галлии.
Единственное средство, которым можно было победить Аттилу — это измор. Союзники перекрыли дороги, чтобы препятствовать подвозу продовольствия гуннам, и начали окружать лагерь. Римляне копали ров, ставили частокол… Впрочем, усердствовали в основном воины Аэция, вестготы же беспорядочно метались, словно пчелы, утратившие матку. Ведь на следующий день вестготы обнаружили, что в их рядах недостает короля, который правил почти вечность — 33 года. К полудню у подножья холма обнаружили тело престарелого Теодориха. Тут пошли слухи, что умер и его наследник — Торисмунд, получивший ночью ранение в голову (он был слаб, и почти не покидал походную палатку).