— Ты правильно понял меня, Флавий. Рим наполнен беглецами со всех концов земли. Они спасались от варваров, оставивши все свое имущество; многие не только сами голодны, но и не знают, где отыскать кусок хлеба для детей. Рим потерял Африку, Сицилию — провинции, снабжавшие его хлебом. Ты же лелеешь совершенно бесполезную птицу, тратишь на нее зерно и не получаешь даже яйца к завтраку. Ведь перекормленная птица не будет исполнять свою единственную обязанность. Необходимо отдать кур тем, кто в них нуждается, и Господь благословит твое деяние, — необычайно твердым голосом святитель закончил свою речь.
— Прости, отче… я не могу собственной рукой отдать под нож своих любимых птиц…
— Не привязывайся к земному, мой заблудший брат. Эти куры — всего лишь еда, дарованная Господом. Ты же сотворил из них пророка. Сие страшный грех! Святой Василий Кесарийский предостерегал: "Не любопытствуй о будущем, но с пользой располагай настоящим. Ибо какая тебе выгода предвосхитить веление? Если будущее принесет тебе нечто доброе, то оно придет, хотя ты и не знал заранее. А если оно скорбно, зачем до срока томиться скорбью? Хочешь ли удостовериться в будущем? Исполняй предписанное Евангельским Законом и ожидай наслаждения благами".
Люди оставили птиц и все, включая их хозяина, встали на колени перед Великим понтификом, молчаливо и смиренно прося его о благословении.
— Веруйте с силу Господню, старайтесь узнать Его знаки и принять Его помощь. И Спаситель не оставит вас. — Лев вновь обратился к Флавию: — Именно ты, своей рукою и без сожаления должен отдать птиц нуждающимся — этот поступок снимет с тебя часть греха.
Люди, облеченные властью, часто считают себя умнее всех, а потому любят отдавать множество приказаний: нужных или нет — вопрос второстепенный. Повеления, следующие одно за другим, утомляют, раздражают, люди, по возможности, начинают их игнорировать, исполняют спустя рукава как совершенно ненужные распоряжения, так и жизненно необходимые. Великий понтифик старался избегать приказаний. Чаще всего, пользуясь словами из Священной книги христиан, он тактично подводил человека к правильному поступку. Его собеседник был уверен, что решение принял он сам — без всякого внешнего давления, и тем не менее чувство благодарности к духовному отцу человека никогда не покидало. Но если уж Лев выражал просьбу, не исполнить ее не мог никто.
Флавию повезло. Ему не пришлось собственной рукой отправлять на гибель птиц, им же с любовью вскормленных. Поблизости оказались люди, по нескольку дней не имевшие во рту ничего съедобного. Во времена республики римляне устремились в провинции и рассеялись по Европе, Азии, Африке, но теперь происходило обратное: спустя сотни лет потомки тех переселенцев искали спасение в Вечном городе. Истощенные люди заполнили римские улицы и оставались здесь и днем, и ночью, и утром, и вечером. Некоторые из них услышали настоятельный совет Льва, и потихоньку начали подбираться к жирным птицам Флавия. Вот смуглый мужчина, в котором, видимо, имелась примесь мавританской крови, несмело подошел к курице и взглянул на ее хозяина. Флавий обреченно кивнул головой. Спустя мгновенье курица вместе с новым владельцем растворилась в пространстве. Столь же скоро исчезли и остальные птицы.
Римские дороги
Посольство больше нигде не останавливалось и не вступало в беседы с гражданами. Двигаясь скорым шагом, оно прошло жилые кварталы Рима и Марсово поле. Последнее было местом сбора легионов; на Марсовом поле защитники Рима совершенствовали свое воинское искусство — так было ранее. Теперь смертельная опасность грозила Вечному городу, но поле римской славы было заполнено не легионерами, а беженцами с далеких и близких областей Италии, а также римских провинций. Поскольку в переполненном Риме их не ждали, то истоптанная трава служила вынужденным переселенцам ложем, а крыша была общей для всех: бесконечное италийское небо, днем — голубое, а ночью — усеянное звездами. И все вместе беженцы молились, чтобы эту крышу не омрачали черные дождевые тучи. Единственное, что радовало несчастных людей, потерявших дома и все нажитое несколькими поколениями, стена Аврелиана. Построенная около трех столетий назад, она заключила в свои объятья и Марсово поле. Очутившись за высокой, массивной, облицованной кирпичом стеной, беженцы были уверены, что теперь они не досягаемы для многочисленных врагов Рима; и, даже умирая с голода, надеялись, что их жизни в скором времени изменятся к лучшему. Однако ни у кого из молодых мужчин, сидевших на голой земле в окружении жен и детей, Марсово поле не вызвало желание взять в руки отцовский или дедовский меч и занять место в строю. Увы! Римляне надеялись на прочность стены, на чудо, но только не на собственное мужество.
Печальное зрелище на поле, с которого ранее начинались римские победы, убедило Льва, что Рим может спасти не меч, но только слово. И он, сколь возможно, прибавил шаг. Наши путники, словно гордая лодка, упрямо плыли против всеобщего течения. В воротах им даже пришлось одолевать встречный поток людей. Слуги Тригеция и Авиена слегка растолкали гостей Рима, чтобы смогли покинуть город те, которые вознамерились остановить Аттилу. И вот посольство оказалось на Фламиниевой дороге. Сразу же за грандиозным каменным мостом через Тибр, расположилась станция, в обязанности которой входило обеспечение императорских послов и курьеров лошадьми. К ней, прежде всего, и направились путники. Декурион, в ведении которого находилась станция, не сразу узнал Великого понтифика в простом монашеском плаще и наотрез отказался выдать средства передвижения. Чиновник упрямо твердил:
— Я не могу предоставить лошадей людям, которые отправляются на север. Беглецы утверждают, что гунны идут на Рим, и они уже близко, а значит, лошади непременно окажутся во вражеских руках. Когда Аттила покинет Италийскую землю, император спросит о своем имуществе. И что я отвечу?
У Авиена имелось предписание за личной подписью и печатью Валентиниана, которое открывало ворота всех императорских конюшен, но послы почему-то решили пойти более сложным путем.
— Ты не подумал, что, прежде чем император потребует отчет, гунны придут сюда и заберут не только коней, но и твою жену, и детей, и тебя? — удивился наивности чиновника Тригеций.
— Коней я укрыл неподалеку, на острове среди болот, — признался служитель. При этом его словно не беспокоила опасность, нависшая над семьей; у ног декуриона преспокойно ползал годовалый ребенок. — Гунны придут и уйдут — они не остаются на одном месте, воины Аттилы боятся городов. Вот тогда императорские лошади покинут потаенное место и снова будут служить людям.
— Не поможет тебе никакое укрытие, — зловеще усмехнулся Авиен. — у гуннов особый нюх на хороших лошадей. Они ведь у тебя неплохие?
— Разумеется, самые лучшие, потому мне и жаль их.
— Великий понтифик направляется на встречу с врагом, чтобы спасти римлян — и твоих детей, в том числе, а ты жалеешь для него бездушных животных?! — рассердился не на шутку Авиен.
— Прости, отец наш, не узнал тебя, — упал служитель станции перед Львом на колени.
— Встань, декурион, — нахмурился Великий понтифик. — Коленопреклоненно следует говорить с Господом. Мы не в храме, а я такой же человек, как и ты.
— Я отправляюсь за лошадьми. — У поднявшегося с колен декуриона вдруг проснулась жажда деятельности. — Однако ж понадобится время, чтобы их доставить. Если гости пожелают, к их услугам рядом с конюшней находится таверна. Я оповещу тамошнего повара, какие люди придут снимать пробу с его блюд.
Было разумно использовать появившееся свободное время для подкрепления организма, однако навязчивая забота декуриона некоторым пришлась не по нраву.
— Это лишнее, — подал голос Проспер, великолепно знавший привычки Великого понтифика, — мы довольствуемся тем, что и все остальные люди.
— Ничуть не лишнее — неожиданно возразил служитель станции. — В последнее время повар готовит для людей, бегущих от свирепых гуннов — народа непритязательного. Поскольку посетители таверны бедны, то и продукты для них предлагаются самые дешевые, что впору скормить свиньям или собакам, пока окончательно не пришли в негодность. Я знаю, что Великий понтифик довольствуется малым в еде и питье, но это малое должно быть свежим.
— Декурион прав, нам нужно поесть перед дальней дорогой; и по возможности, таких яств, чтобы потом не пришлось останавливаться у каждого мильного столба. — Предложение чиновника понравилось состоятельному Авиену, привычному к изысканным кушаньям.
Остальные путники не стали спорить с консуляром. Особенно были довольны слуги — их также решили покормить горячей едой.
Таверна была переполнена народом, и, казалось, не было смысла переступать ее порог. Однако у входа наших гостей встретил человек, на лице которого сияла широкая улыбка. (Чувствовалось, что в улыбку слуги вложил немало стараний декурион.) Он проводил важных гостей в комнату, отделенную от общего зала перегородкой, сплетенной из ивовых прутьев. На двух столах уже стояли кувшины с вином и глиняные кубки. Причем на первом столе кубки были подороже, украшены изображениями различных зверей, а на втором лишены даже узора.
Слуги безошибочно выбрали свой стол.
— Что может предложить нам здешний повар? — нетерпеливо поинтересовался Авиен у человека, который и привел их в уединенную комнатку. — Нам бы хотелось по достоинству оценить его искусство. А на тот стол ты сам знаешь, что подать, — кивнул он в сторону слуг, разобравших простые кружки и ожидавших только момента, когда начнут утолять жажду хозяева.
— Для вас он приготовит все самое лучшее. Недавно здесь останавливался император; и ему очень понравился фаршированный заяц…
— Я бы попробовал те блюда, которые подавали нашему императору, — не утруждал себя долгими размышлениями Авиен.
— Мне подашь то, что и почтенному консуляру, — скромно произнес Тригеций.
— Принеси яйцо, сваренное всмятку, и кашу, — попросил Лев, который принял обет не употреблять мяса до тех пор, пока не состоится встреча с Аттилой.