– А после смерти я попаду в ад?
– Да еще неизвестно, умрете ли вы… Впрочем, у нас еще кое-где сохранились рудименты греческого Аида с его асфоделевыми полями, по которым скитаются души тех, кто не совершал ни преступлений, ни подвигов… Христианский ад я бы вам не советовал даже при том, что он сейчас почти совсем опустел… Однако, продолжайте!
– Скажите, а мелкобуржуазный комфорт во всех смыслах этого слова – это всё, что вы можете предложить человеку в обмен на душу?
Фосфор поднял брови.
– Странный вопрос для человека, предки которого дрались в очереди за колбасой…
– Но теперь-то колбасы вдоволь. Значит ли это, что в ваших руках всё меньше инструментов?
– Ну, по сравнению с XII веком – да. Но в сравнении с XXV – кто знает? Устройство комфортабельной жизни – это, конечно, правильный путь для людей, пытающихся снизить зависимость от дьявола. Правильный и, наверное, единственно доступный. Для людей, живущих или прошлым, или будущим. Но существует и третий путь – путь отшельничества и преображения. И хотя людей на этом пути всё меньше, наша прибыль от победы над ними даже больше, чем от победы над миллиардами. Искушения дьявола утрачивают прежнюю силу, обретая новую, и так будет всегда, иначе мировая гармония рухнет и погребет под собой человечество. Это только кажется, будто дьявол вытеснен, окружен, обессилен, заперт в темном, грязном углу бытия. Но среди людей всегда были и будут те, кто считает: если в жизни нет того, что больше и выше человека, того, что каждый день заставляет человека превосходить себя, подниматься в рай или сходить в ад, – то такая жизнь ничего не стоит. Эти люди как раз и попадают обычно в темный и грязный угол бытия… Где мы их ждем. – Он широким жестом обвел рукой подвал. – И всегда будут в этот угол попадать, потому что только отсюда возможен путь к свету, а за эту возможность лучшие из лучших готовы отдать душу… – Он вдруг спохватился. —Еще какие-нибудь пожелания будут? Вопросы, предложения?
– Ну как… душа – штука странная… мне кажется, что душа – это нехватка чего-то, того, что восполняет жизнь… делает ее полнокровной… кругом, а не прямой…
– Понимаю, очень хорошо вас понимаю… В этом-то недостающем градусе, господин Кинто, спрятаны и Бог, и дьявол, и всё-всё-всё, что мы называем жизнью, ее смыслом и целью… Но простите, я вас перебил!
– Да, градус… В детстве я учился в художественной школе. Учился рисованию. Ну, скажем прямо, больших успехов не достиг, однако тогда-то и возникла в моей душе – или в голове – идейка, от которой никак не могу избавиться до сих пор…
– Продолжайте, господин Кинто, я весь внимание.
– Я хотел бы создать что-нибудь абсолютно совершенное, как Давид Микеланджело, Мона Лиза Леонардо или…
– Ника Самофракийская Пифокрита…
– Ну, насчет Пифокрита не знаю… ему приписывают Нику, но это догадки… никто о нем не знает ничего достоверного…
– То есть он сравнялся с богами?
– Вы на что-то намекаете? – Я слегка растерялся. – Куда вы клоните, господин Фосфор?
– Проехали. Это должна быть скульптура, картина, книга?
– Да что угодно, но – абсолютно совершенное. Может быть, здание. Или музыка… ну, не знаю… или даже человек… Послушайте, Фосфор, если я становлюсь таким всемогущим, то грех этим не воспользоваться, чтобы совершить какое-нибудь действительно великое деяние… жрать, спать и трахаться ведь можно и без договора с дьяволом, согласитесь…
– У вас всё?
– Больше не могу ничего придумать. Ваш ход.
– Если я правильно вас понял, вы хотите жить полной жизнью, так сказать, замкнуть круг мироздания, то есть обрести подлинную свободу, то есть обрести безопасность в опасности…
– Да, но… впрочем, простите, я вас перебил…
– Что ж, господин Кинто, вы обратились по адресу. Бог дает мечту о свободе, дьявол – свободу. Люди Бога упоены своей правотой, хотя они владеют только тем, чем нельзя владеть без разрешения свыше, со стороны. Им кажется, что они владеют истиной, и этим объясняется их убеждение, будто в раю они достигают полной гармонии, спокойствия при одном только созерцании Бога, тогда как люди дьявола обречены на вечное беспокойство, мятежность, поскольку они отреклись от истины. Отчасти это верно, потому что людям дьявола приходится добывать истину в глубоких рудниках с опасностью для жизни, рисковать не только жизнью, но и совестью, и душой. Им приходится дорого платить за истину, поэтому они так ею дорожат. Если б не мы, не было бы никакого знания, да и прогресса в общепринятом смысле слова тоже не было бы. Мы – партизаны познания, авантюристы, флибустьеры, идиоты цивилизации, жертвующие собой ради истории, в то время как христиане больше всего хотят, чтобы история остановилась – в раю или в золотом веке, неважно. Как писал поэт, беспокойство – лишь начало. Или так: прекрасное – лишь начало ужасного…
– Что-то вы темните, – пробормотал я.
– Темнить – мое призвание и профессиональная обязанность. – Фосфор помолчал. – Мы – иуды, жертвующие собой ради воскресения Христа, ради спасения рода человеческого, мы – огонь, а не свет, и тем опасны и страшны, мы – жизнь, мы – вечное настоящее, которое сражается с прошлым и будущим ради спасения жизни…
– От вашего пафоса дышать нечем…
Старик погрозил мне пальцем.
– Дьявол не меняется, – продолжал он, – меняются люди. Столетиями люди лелеяли и растили могущество дьявола, а потом отказали ему в силе и славе. Но, отказав дьяволу, люди отказали и Богу. Они перестали отличать добро от зла, они устали от помочей, на которых столетиями их водили Бог и дьявол, и сегодня они стали тем, чем стали… – Он вытащил из кармана платок и приложил к губам. —Итак, теперь о наших условиях, господин Кинто… Сторона договора, которую я представляю, готова осуществлять все ваши пожелания, если вы, со своей стороны, согласитесь с тем, что любое ваше деяние, даже великое, будет навсегда вычеркнуто из людской памяти, и никто никогда не узнáет, что его совершили вы, именно вы, а не кто бы то ни было другой. Всё, что вы делаете, – вы делаете только для себя, а не для кого-то. Осчастливить человечество или низвергнуть его – это не выйдет…
– Значит, я не смогу создать абсолютное совершенство?
Фосфор фыркнул.
– Абсолютное совершенство! Какой пафос! А нам, господин Кинто, известно, что вы не любите пафоса, даже боитесь его…
– Если речь идет о ложном пафосе, то да…
– Более того, чтобы избежать пафоса, вы вместо некоторых слов произносите – вслух или мысленно – слово «тринадцать»…
Я пожал плечами.
– «Тринадцать», – продолжал с ухмылкой Фосфор, – вместо слова «любовь», например…
– Ну и что? – нехотя сказал я.
– Зря вы так кукситесь, господин Кинто. Мы – хозяева своего слова. Даже богословы не могли отказать дьяволу в благородстве натуры. Да, да, да! Вы сможете – конечно, сможете – создать абсолютно совершенное произведение, стоит вам только произнести слово «тринадцать». Но имя автора, но вся эта слава, шумиха, фанфары-барабаны – ну, это такой сладкий пафос… всё это такоетринадцать,что с души воротит…
– Хитро, – сказал я. – То есть чем ближе к совершенству, тем ближе к погибели… Путь к совершенству – путь на эшафот?
– Забвение для вас – погибель? – Он воздел руки к потолку. —Вот – цветы эгоизма, вот – плоды самовлюбленного века! Имя – всё, деяние – ничто! И никому в голову не приходит, что на самом-то деле – наоборот!
– И что же, даже потомки не докопаются, кто автор шедевра?
– А что мы знаем о Шекспире? Или о Тутмосе, который создал портрет Нефертити? И который из семи Гомеров написал «Одиссею»? – Он перевел дух. – В конце концов, вам шашечки – или ехать?
– И все-таки есть в этом что-то жульническое, – проворчал я.
– А кто спорит? На то мы и здесь. Итак! Осталось предупредить вас, что договор вступает в силу, как только вы его подпишете.
Он выложил на стол папку с бумагами.
– Один экземпляр?
– Таковы правила.
Я полистал бумаги, сверху донизу заполненные какими-то цифрами, звездочками, кляксами: ни одного слова на известных мне языках.
– И на каком языке это написано? Ну позвольте, господа черти, не могу же я подписывать договор, в котором только крокозябры какие-то!
Фосфор участливо улыбнулся.
– Не нервничайте, господин Кинто, и не торопитесь. Возьмите договор в руки…
Скривившись, я взял в руки папку.
– Закройте глаза… так… вдумайтесь: вы держите в руках не стопку бумаг, а собственную жизнь. Настоящую жизнь, огромную. Она еще не случилась, но, как только вы поставите подпись, всё изменится. Всё, понимаете? Вы станете господином всего сущего и пастырем своего бытия. Прислушайтесь… это шаги новой жизни…
– Это у меня в животе бурлит от голода, – пробурчал я.
– Вы держите в руках книгу своей жизни. Чувствуете ее тяжесть?
Папка действительно стала гораздо тяжелее.
– Она тяжелеет, тяжелеет… тяжелеет… – продолжал Фосфор голосом циркового гипнотизера. – Еще тяжелее…
Я не выдержал – выпустил папку из рук, и она с грохотом упала на пол.
– Интересный фокус…
Но Фосфор не унимался.
– Попробуем еще раз. Возьмите ее. Ну же, берите!
Я поднял папку с пола.
– Чувствуете – теперь она тянет вас вверх? Тянет, тянет…
Мне пришлось встать на цыпочки, чтобы удержать папку над головой.
– Еще… еще…
Подошвы мои оторвались от пола, я повис в воздухе и продолжал подниматься.