– Два сантиметра, три… пять… хватит!
Я опустился на пол, с трудом сохранив равновесие.
– Что скажете, господин Кинто?
Лицо старого чёрта ничего не выражало.
– Где подписать? – хрипло спросил я.
Флик протянул мне авторучку.
Моя подпись на этой бумаге на глазах превратилась в набор знаков, напоминающих какое-нибудь шумерское письмо.
– Что-то надо сказать? Кекс-пекс-брекекекс?
Фосфор кивнул.
– Сами знаете – что.
– Тринадцать, – брюзгливым голосом сказал я, возвращая ручку.
– Да! Маленькое уточнение, господин Кинто. Совершенство, о котором вы мечтаете, не может иметь души; это, к сожалению, общеизвестный факт. То есть, создавая нечто совершенное, вы лишаете его души. И тут уж мы ничем помочь не сможем: дьявол выводит на дорогу, а ведет – Бог…
– А сразу вы этого сказать не могли? До подписания договора?
– Ну мы ж черти, господин Кинто! С рук сдал – с ног само свалится. – Он подмигнул мертвым глазом. – Правда без лжи невыносима, как ад без любви. Зато теперь вы свободны!
Я замешкался, пытаясь сообразить, как следует прощаться с нечистой силой, – но Фосфор уже скрылся за горой хлама. Флик открыл передо мной дверь, мы свернули налево, спустились в подвал и двинулись по длинному коридору, который был освещен слабыми лампочками, забранными сеткой.
Вскоре я перестал обращать внимания на повороты, двери, ступеньки, по которым мы то поднимались, то спускались. Подземелье оказалось обширно – освещенные коридоры пересекались коридорами темными, они множились, ветвились, расползались, словно грибной мицелий…
Не успел я опомниться, как обнаружил себя сидящим на ступеньках «Муравейника» – так местные называли торговый центр, в котором на двух этажах разместились супермаркет эконом-класса, часовая мастерская, парикмахерская, студия йоги, аптека, кофейня, офис страховой компании и пункты выдачи заказов…
Мимо бежали люди, мчались машины, приплясывал парень в костюме хот-дога.
Я попытался встать.
– Мужчина, – сказал охранник, – шли б вы отсюда, пока я полицию не вызвал. Давай, давай, топай домой, мужик.
И я потопал, стараясь держаться прямо.
Когда в девяностых на прилавках появились не только Чэндлер и Кафка, но и мистическая литература, я стал ее непременным потребителем. Читал всяческие «Ключи Соломона» и «Молот ведьм», Нострадамуса и Блаватскую. Читал, чтобы«быть в курсах»,как тогда говорили. Эти книги относятся к разряду тех, о которых забываешь, дочитав до конца. Ну, что-то, конечно, осело в памяти: малефициум, фантастикум, суккубы и инкубы, король Баал и правитель Малфас, гримуары и русалки, error in ratio и полеты Хабакука. Но это былокультурноечтение, а неэкзистенциальное.
Начитавшись о дьяволе у Достоевского, Томаса Манна и Булгакова, я считал, что страшный черт давно превратился в пошлого проходимца, а договор с дьяволом был мне известен из жития епископа Теофила Аданского и «Фауста». В общем, ничего такого, что заставило бы меня относиться к этим сюжетам как к чему-то нелитературному.
Дьявол и Бог в наше время – это история, а не жизнь.
Я допускал, что в мире есть «нечто выше нас», но это не делало меня верующим, а уж тем более – воцерковленным.
Встреча с Фосфором вызвала у меня изумление и отвращение. Я был рад, что вырвался из чертова подвала, прибавлял ходу, чтобы поскорее добраться до дома, и почувствовал себя в безопасности, лишь когда принял горячий душ, выпил рюмку коньяку, выкурил сигарету и лег под одеяло.
Встреча с Фосфором была на грани сказки, бреда, более того – на грани пошлости, и мне не хотелось даже себе признаваться в том, что я участвовал в этом шутовском действе.
Себя я оправдывал просто, как это делают трусы: мне хотелось как можно скорее отделаться от этих людей, к которым я попал по случайности. То есть я понимал, что ничего серьезного там, в убогом подвале, не произошло. Действо затянулось, и мне было не по силам остановить или прервать его. Эти люди слишком серьезно относились к тому, что они говорили и делали, и мне не хотелось им противоречить, чтобы не усугублять ситуацию. Ну да, я повел себя как трус, но было во всём этом что-то подлое, что-то липко-мелкое, что невозможно было запросто преодолеть, но можно игнорировать.
Я выбрался из-под одеяла, налил еще коньяку, поднял указательный палец и прикурил от него. Прикурил от пальца, просто пожелав этого. Сунул палец в рот, чтобы снять боль от ожога, – и понял, что всё это не было бредом.
– Ты, конечно, можешь сказать, что человек, пользующийся электрическим утюгом, в принципе не может допустить существования ни Бога, ни дьявола, ни души, – но что было, то было. И это не фокусы – я успел убедиться…
– И эта квартира, – сказала Корица, – стала твоей, потому что ты просто этого пожелал? Значит, ты не торговец нефтью или кокаином?
Полусветов покачал головой.
– То есть ты, значит, инкуб, а я, выходит, суккуб?
– Нет, конечно, – сказал он. – Ты – жена палача, если считать, что дьявол – палач Бога. Как считает Инститорис, один из авторов «Молота ведьм», слово «femina» происходит от «fides», «вера», и «minus», «меньше», и означает «меньше веры» – то есть женщина по существу своему склонна к меньшей вере, чем мужчина. Известно, что ее похоть не знает границ, что она – красиво окрашенное естественное зло, что грешно ее бросить и мучительно сохранить, что она принадлежит к иному виду, чем мужчины…
– Ну хорошо, – сказала она, – сам-то ты во всё это веришь?
– А как ты думаешь?
– Судя по этой квартире, да…
– Эту квартиру я купил за минуту. Купил и обставил мебелью.
– Понимаю. А я?
– Ты?
– Я – из тех женщин, с которыми делай что хочешь, или единственная?
– Единственная.
– Почему?
– Просто единственная, и всё.
– Ни за что не поверю, что ты с самого начала считал меня единственной…
– Не знаю, как это объяснить.
– Попытайся.
– Не злись.
– Ты меня меняешь? Только честно! Прости, но я случайно наткнулась на твой альбом с эскизом женской фигуры фас и профиль. Трудно было не узнать себя. Ты задумал меня изменить?
– В смысле?
– Руки, ноги, задницу и всё такое…
– Ты сама меняешься, если на то пошло.
– И все-таки?
– Ну…
– Ты не уменьшаешь мою грудь? Не увеличиваешь задницу? Не укорачиваешь пальцы на ногах? Нет?
– Не совсем…
– Таинственный механизм морфологической трансформации?
– Тебе не нравится?
– Нравится, черт возьми, но это мое тело!
– Кора!
– Так ты причастен к этому, Полусветов?
– И да, и нет…
– Значит, да. – Она перевела дух. – Черт возьми, почему меня не спросил? Я же не против, но хочу знать, что со мной происходит… раз уж я стала женой палача…
Он помолчал.
– Я не хотел обижать тебя…
– Не хотел говорить о моих проблемах? О толстых кривых ногах? О слишком больших сиськах? О шестом пальце?
– Кора…
– Сегодня я заметила, что даже вижу иначе. Что-то ближе, что-то дальше… словно я стала выше ростом…
– Стала.
– Пигмалион хренов! Ты сделал мне предложение, но не удосужился признаться, что я…
– Это зависит не только от меня…
– Ага. Понимаю. Дьявол хочет, чтобы я соответствовала твоим стандартам!
– Господи…
– Дьявол!
– Кора…
– Ну почему ты не спросил меня? Почему, черт возьми, ты мне не доверяешь? Понимаю, мы с тобой знакомы всего два дня, но это не значит, что со мной можно не считаться!
– Кора…
– Мне нравится, чтó со мной происходит. Нравится! Но ты мог бы сказать, чтó это значит!
– Нравится?
– Нравится. – Помолчала, остывая. – Значит, мы теперь связаны до конца жизни…
– Выходит, так.
– Но шестой палец я тебе не отдам.
– Окей, договорились.
– С этой минуты, Полусветов, – никаких тайн во всём, что касается моего тела. И вообще никаких тайн.
Он кивнул.
– И хватит тянуть с моей трансформацией – хочу в Париже быть как новенькая! Чтоб ножки как у Мэрилин, грудь как у Сальмы, губы как у Ингрид…
– Это не так работает, Кора. Совсем не так.
– А как? Из материала заказчика?
Он снова кивнул.
– Когда летим?
– Думаю, послезавтра. Осталось тут одно дельце…
– Миллионы женщин умоляют Бога о красивом теле, но безрезультатно, – задумчиво проговорила она. – А тут нате вам – дьявол…
– Бог – это природа, дьявол – культура. Всё искусственное принадлежит дьяволу – культура, наука, ботинки с наборным каблуком, велосипеды, выдох… а вот вдох – Богу…
– Вдох не бывает без выдоха!
– Ну а я о чем?
– А ты можешь сделать так, чтобы я понимала французский?
– Уже. И английский, на всякий случай.
– Слушай! Это значит, что можно посуду не мыть и одежду не стирать?
– Да, стоит только пожелать и произнести заклинание – тринадцать.
– А если я произнесу это заклинание?
– Нет, потому что твоя душа – при тебе. Ты же не продала душу дьяволу.
Кора вздохнула.
– А ты можешь управлять моими сновидениями? А то мне ничего не снится…
– В Средние века в Брабанте считалось, что больных людей во сне уносит дьявол, заменяя их «figmenta» – ложными телами или образами. Ложное тело умирало, а реальный живой человек жил в каких-то других краях, в какой-нибудь terra somnia – стране грез…
– Будь ты figmenta, у меня не было бы таких оргазмов.
Полусветов развел руками.
– А скажи, что ты почувствовал, когда остался без души?
Полусветов помолчал.
– Облегчение…
С детства мне снится один и тот же сон, в котором мой герой мучительно ищет старшего брата: однажды они разминулись в густом ивняке, джунглях провинциального детства. Поиски – безрезультатны, родители – безутешны. Но мальчик уверен в том, что брат жив, хотя и не может объяснить, на чем основывается его убеждение. И всю жизнь его не оставляет смутное и мучительное ощущение неполноты бытия вдали от брата.