– Она всегда с нами, на глазах. Мы заметим, если что-то пойдет не так, обязательно заметим… надо просто набраться терпения…
В гостиную вошла Клодин с листом бумаги в руке.
– Готово!
Она расстелила рисунок на столике у дивана и залезла под бок к Коре.
– Так… – Полусветов расправил бумагу. – Что тут у нас…
Рисунок кипел сражающимися воинами и лошадьми, битва напоминала свалку, пехотинцы, всадники и животные били, резали и грызли друг дружку, всё двигалось, очаги битвы были похожи на водовороты ярости, в которых тонули люди и звери, и каждая деталь свидетельствовала о неукротимой жажде победы во что бы то ни стало. Перекошенные лица воинов, разверстые тела умирающих, которые даже в агонии пытались дотянуться до врага, кровь, брызжущая из-под железа, страшная морда коня, напоминающая драконью… иногда трудно было разобрать, где живые, а где мертвые, где люди, где животные: всё сплелось, слилось, скрутилось… на переднем плане – отрубленная рука, сжимающая клинок, и выбитый глаз…
Кора и Полусветов переглянулись.
– Какую там битву изображал Леонардо?
– Минутку. – Кора включила смартфон. – Так, битва… «Битва при Ангиари», фреска утрачена, сохранилась копия Рубенса, находится в Лувре…
– Посмотри на эти лица, – пробормотал Полусветов. – А крупы лошадей какие…
– Судя по фотке, у Леонардо и Рубенса всадники сражаются как бы в пустоте, нет фона, – сказала Кора. – А тут фон… что-то знакомое…
– Где это происходит, Кло? – спросил Полусветов.
– Не знаю, – сказала Клодин. – В парке. Тебе нравится?
– Очень!
– Кажется, я видела этот пейзаж, – сказала Кора. – И не на картине.
– Возьми, – сказала девочка. – Это подарок.
– Погоди-ка, – сказал Полусветов. – Я сейчас.
Он схватил рисунок и выбежал из номера.
Внизу, у стойки регистрации, его приветствовал старина Ги, пожилой портье с подведенными глазами и подкрашенными губами.
– Взгляните, пожалуйста. – Полусветов положил расправленный рисунок на стойку. – Знаком ли вам этот пейзаж?
– Это Люксембургский сад, мсье, – тотчас ответил портье. – Район фонтана Медичи. Но какая работа, мой бог! Наверняка стоит целое состояние…
– А как туда подъехать, чтобы сразу выйти к фонтану?
– Со стороны улицы Медичи, ворота Медичи. Но можно и со стороны Одеона – там близко…
– Сейчас в Люксембургском саду зима или лето, Ги?
– Понимаю… Думаю, сейчас они работают по зимнему расписанию. – Ги взглянул на часы. – Значит, через полтора часа сад закроется.
– Спасибо, старина!
Полусветов бросился наверх, не дожидаясь лифта.
Уже через пятнадцать минут они втроем сели в машину и помчались в сторону Латинского квартала.
День был пасмурный, но довольно теплый, однако народу в Люксембургском саду было совсем немного, а между дворцом, большим бассейном и воротами Медичи – и вовсе никого.
Они подошли к фонтану, прошли вдоль прямоугольного бассейна.
– Что мы ищем? – не выдержала наконец Кора.
– Следы, – сказал Полусветов. – Какие-нибудь следы битвы. – Он повернулся к Клодин. – Ведь битва происходила здесь, Кло? И вот тут сцепились три всадника в странных одеждах. А тут всадник натягивает тетиву лука, и отчетливо виден наконечник стрелы… это сарматская стрела, в Европе таких не знали…
– Ты думаешь, что тут не обошлось без сарматов? – спросила Кора.
– Если Киммерийский легион и выдумка бабушки, всё равно это не битва при Ангиари. Эта битва развернулась – здесь, в нашем времени и на этой земле, где сейчас Люксембургский сад.
– Киммерийский легион – здесь?
– Не знаю, не знаю… но если в XXI веке на нас у Сакре-Кёр нападает подручный дьявола, то всякое может статься…
– Ты меня пугаешь, Полусветов.
Он присел на корточки перед Клодин.
– Тебе это приснилось, Кло? Вся эта битва, люди, кони – они тебе приснились?
– Я их видела, – сказала Клодин. – А когда закончила рисовать, перестала видеть.
– Нам пора, – сказала Кора. – Скоро закроют ворота.
Полусветов поднялся, огляделся вокруг, взял девочку за руку, и они направились к выходу.
В тот миг, когда они подошли к воротам Медичи, все трое вдруг обернулись на странный звук – и увидели всадника, который медленно выплывал из тумана, опустившегося на Люксембургский сад. Лошадь шла медленно, с трудом переставляя ноги, а всадник сидел в седле криво, сползая набок… сабля в его свесившейся руке чертила по земле…
Кора вытянула руку, указывая на всадника, и хотела что-то сказать, но вдруг запнулась.
Из густеющего тумана выступила толпа всадников и пехотинцев – с копьями, луками, топорами и кривыми мечами. Они еле передвигались на подгибающихся ногах, роняя щиты и мечи, но неуклонно приближались, вызывая непреодолимый ужас одним своим видом – длинные бороды, остроконечные шапки, порубленное железо на груди, кровь на одежде, а некоторые и вовсе не имели человеческого облика…
Полусветов взмахнул рукой – и тотчас у тротуара остановилась машина; а вторым взмахом закрыл ворота, но, когда они расселись в автомобиле, Клодин встала на сиденье сзади, чтобы не пропустить тот миг, когда сотни всадников и пехотинцев прошли через решетку сада, превращаясь в мерцающих призраков, и, набирая ход, двинулись налево, к улице Вожирар, постепенно растворяясь в тумане.
– Сарматы? – спросила Кора. – Это сарматы?
– Кого только не было в Киммерийском легионе, – сказал Полусветов. – Кентавры, иудеи, киноцефалы, славяне, турки, греки, циклопы, жутиоты, стратионы, гиппотоксаты, ликантропы, мармидоняне, йеху, ефремляне, филистимляне, эфессяне, готы… Один из исторических романов бабушки назывался «Киммерийский легион». Она объясняла мне, что пограничные легионы в Византийской империи назывались лимитанами. И еще твоя находка – в Москве, на Петровке, на тротуаре возле кафе, – номисма гистамена… а теперь сарматы и вся эта дьявольщина… Но к чему все эти намеки? Мы же и без того понимаем, что наше время – не совсем наше, что мы живем во всех временах этой вечности…
– И как называется наша вечность?
– Не знаю. Возможно, Кромлех – так в романе называется таинственный город…
– Но ведь кромлех – это же просто нагромождение камней, святилище… Только место – не время!
– Возможно, что не только.
…Тем вечером они рано легли спать.
Перед сном Кора сняла с себя цепочку с золотым солидом и надела ее на шею Клодин.
– Это подарок? – спросила девочка.
– Это амулет. Пусть он хранит тебя всю жизнь, спасает и хранит…
В начале апреля Полусветов получил по электронной почте письмо от бывшей своей любовницы, Карины.
«Дорогой Лев, надеюсь, тебе не придется напрягать память, чтобы вспомнить мое имя. Вот уже четырнадцать лет я живу в Италии – вышла замуж за хорошего человека Рикардо, родила сына, которого мы назвали Лео (в память о тебе, да; не сердись и не смейся). Ему сейчас десять. У нас квартира в Риме, в Сан-Лоренцо, это недалеко от Сапиенцы, где Рикардо преподает русскую литературу, а я подвизаюсь в пресс-службе университета. Летом мы уезжаем на север, в Верону, где у семьи Рикардо небольшой уютный дом.
Месяц назад, в самом начале марта, умерла его мать, и мы были вынуждены поехать на похороны – в тех краях старые семьи свято блюдут традиции. Мы рассчитывали, что поездка займет три, максимум четыре дня, поэтому взяли с собой Лео. Незадолго до нашего отъезда обратно Лео исчез. Поиски ничего не дали, и мы обратились в полицию.
Краем уха я слыхала о какой-то грязной истории в Вероне, связанной с исчезновением детей; думала, что это очередной педофильский скандал. Однако в полиции нам сказали, что дело сложнее.
Оказывается, за последние год-полтора в окрестностях Вероны пропали девять детей, мальчиков и девочек, на поиски которых отряжены значительные силы полиции и карабинеров. Они прочесывают местность (а тут сплошь горы) дюйм за дюймом, но пока безрезультатно.
Соседка синьоры Ди Конти (фамилия моей свекрови), бодрая и злая старушка, утверждает, что тут не обошлось без нечистой силы: в этих краях когда-то находили убежище чернокнижники и маги, они создавали тут свои общины, поклонялись некой темной богине. А память в здешних местах иногда заменяет и ум, и совесть.
Дорогой Лев, я не стала бы занимать твое время этой историей, если бы не странный случай, приключившийся буквально только что. Четыре дня назад я получила бумажное письмо без штемпеля, надписанное от руки и адресованное мне. В нем говорится, что помочь мне может только некий господин Penombra. Перевести это имя можно как «сумерки», но сумерки по-итальянски чаще «crepuscolo», а «penumbra» – это скорее «полусвет».
Можешь считать меня конченой дурой, но я сразу подумала о тебе, Полусветов. Совершенно не понимаю, как, чем ты мог бы помочь, но эти письма – а они теперь приходят каждый день – выбили меня из колеи. Мало того что я места себе не нахожу, думая о Лео, так еще кто-то подливает масла в огонь, пожирающий меня днем и ночью, как какую-нибудь блудливую сучку в аду.
Я сейчас в Риме, Рикардо остался в Вероне, каждый день мы созваниваемся, но никаких обнадеживающих новостей по-прежнему нет.
Поверь, я не жду от тебя чудес, но ответить на мое письмо – пусть даже отказом – ты можешь.
Твоя К.».
– «Твоя»?! – вскричала Кора, дослушав письмо до конца. – Эта блудливая сучка всё еще считает тебя своим? А себя – твоей? И в честь тебя назвала сына? Это уже чересчур, Полусветов…
– Думаю, она привирает, когда говорит о сыне, названном в мою честь. А все эти твоя-своя – фигуры речи, не более того. Моя у меня одна, и ты это знаешь…
– Но тебе покоя не дает стеклянный ключ? И Стеклянная церковь? И вся та мутная магия, которая с этим связана?
– Ну несомненно же, что ключ – послание…
– Дался тебе этот ключ!
– Кора, я думаю, что это ключевой ключ. Он у тебя оказался не случайно, он предназначался мне… точнее, нам обоим… Значит, мы должны открыть какую-то дверь. Вот возникла Стеклянная церковь. Ключ как-то с ней связан, я уверен. Значит, нам прямой путь в Италию. А всё, что происходит с нами, это что-то вроде испытаний, мне кажется. Ну и напоминание о том, ради чего всё это происходит, ради чего мы всё это преодолеваем… и все эти намеки на нечто большее, на нечто такое, ради чего я и продал душу… я пока ничего об этом не знаю, но чувствую, что дело – не в деньгах и жратве, что нас ждет что-то по-настоящему великое…