– Дон Джованни, – сказал Полусветов, когда они устроились за столиком на улице, – мне нужна ваша помощь…
– Значит, наша встреча была не случайной?
– Разумеется, случайной, но – очень и очень желанной.
– И чем же я могу помочь вам? Это как-то связано с мальчиком?
– Это связано с легендой о Стеклянной церкви, книгой «Магия Арбателя» и, возможно, с исчезновением детей в районе Вероны…
– Ага. – Дон Джованни сделал глоток. – Эта книга хранится в нашем архиве…
– Коллекция герцога Урбино?
– Она самая.
– Обращали ли вы внимание на рукописные комментарии к этой книге?
– Видите ли, я много лет занимался изучением протестантских движений на севере Италии, а эту книгу, как вы, наверное, знаете, издал сам Цвингли, великий протестантский ересиарх, как его аттестует наша Церковь. – Старик улыбнулся. – Страсти улеглись – остались книги. Что же вас интересует в этих комментариях? Я давно не брал в руки этот манускрипт, но общее впечатление, сохранившееся в памяти, я бы сказал, непростое… Там ведь, на севере, на волне протестантизма возникли и еретические даже для протестантов движения – вплоть до карпократиан и каинитов… Вам что-нибудь говорит имя Карпократа?
– Человек, который считал Иуду и Христа одним и тем же лицом?
– Близко, но не совсем. Вы вычитали это у Борхеса?
– Наверное…
– Стеклянная церковь, – вновь заговорил библиотекарь, – вписывается в идею жизни напоказ, жизни вызывающебезоглядной,циничной, которую сектанты называли «честной жизнью». Или «прозрачной». Своего рода духовный эксгибиционизм, который естественным образом переходил в эксгибиционизм физический, физиологический. Блуд, содомия, растление детей…
– Детей, – повторил Полусветов. – Могу ли я, дон Джованни, взглянуть на комментарии к книге Арбателя, на этот манускрипт, который, если я правильно понял, вызвал у вас такое волнение?
– Ну что вы, – сказал дон Джованни, доставая из кармана пачку «тоскани» и ломая сигарку пополам. – История христианства знавала и не такое. А вот ваша просьба… Вынести эту книгу из архива я не имею права, а чтобы попасть к нам на законных основаниях, требуются некоторые усилия и время… – Он помолчал. – Вы подозреваете, что исчезновение детей в Вероне – дело рук каких-нибудь новых каинитов, точнее, людей, считающих себя каинитами? Или это дело рук человека, свихнувшегося на гностиках и крадущего детей, чтобы исполнить высшее служение, завещанное Христом, а на самом деле – маньяка-садиста? Это было бы ужасно…
– Карина писала мне о людях, у которых память заменяет и ум, и совесть. А воля и воображение при отсутствии ума и памяти иногда заводят человека в самые неожиданные области. Но, надеюсь, всё не так плохо.
Он щелкнул зажигалкой – дон Джованни прикурил, с виноватым видом выпустил дым колечком.
– Завтра, – сказал Полусветов, – у меня будет официальное разрешение для посещения апостольского архива.
– Буду рад видеть вас в нашем убежище и помогу, чем смогу.
– Вызвать вам такси, дон Джованни?
– Я хотел бы прогуляться до метро.
– Тогда я провожу вас до Термини.
– Расскажите мне о Москве, Лео. Однажды, в девяностых, я побывал там, и Россия произвела на меня оглушительное впечатление…
На следующий день Полусветов и Кора решили, что, пока он будет работать в архиве, она с Клодин проведет это время в Ватиканских музеях.
– Войдете со стороны виале Ватикано, – сказал он, – и выйдете через Сикстинскую капеллу к собору Святого Петра. Архив находится за воротами Святой Анны, значит, мне понадобится минут пятнадцать-двадцать, чтобы добраться до Обелиска. Там и встретимся.
– Что же ты все-таки хочешь найти в этих комментариях? Стеклянную церковь?
– Ее самую. И понять, почему она называется вратами. Несколько раз я встречал сочетания «стеклянные врата» или «честные врата». А где врата, там и ключ.
– А что за вратами? Кромлех?
– Собственно, именно это меня сейчас и интересует больше всего. Может быть, – вдруг сказал он, – это как раз то, что я искал всё это время… ради чего всё это…
– Продажа души?
– Слишком много странностей в этой истории. Я продал душу, но не стал демоном, что, в общем, понятно. Фосфор предупреждал об этом. Но вроде бы вся эта нечисть – моя ностратическая семья, пусть и я для нее что-то вроде найденыша. В широком, конечно, смысле. Тогда почему мне было позволено убить брата Флика? На чьей же я стороне? Или этим дьяволам наплевать, на чьей я стороне, коль скоро они заполучили мою душу? Может, всё это – только пролог, предисловие?
– А на чьей ты стороне, Полусветов?
– Иногда думаю, что у меня нет стороны, я – сам по себе, как и в прежней жизни. Возможно ли это? Не знаю. Может, я заблуждаюсь. И зачем нам подбросили этот стеклянный ключ? Ничего-то мы с тобой не знаем о жизни злокозненных бесов, Кора, ни-че-го. – Помолчал. – Кажется, ничего не изменилось, но изменилось – всё…
У входа в музей они простились.
Поколебавшись, Полусветов поцеловал на прощание Клодин.
– Береги маму, – сказал он. – Кажется, я люблю тебя, Кло.
– Мне тоже так кажется, – серьезно ответила девочка. – Не хулигань там.
– Бутерброды не забыла?
Кора похлопала по сумке.
Дождавшись, когда Кора и Кло пройдут контроль у входа, Полусветов зашагал к воротам Святой Анны, за которыми находился Ватиканский апостольский архив, где его ждал дон Джованни.
А Кора, крепко сжимая руку Кло, повела девочку вверх по лестнице.
С каждым шагом, с каждым залом Кора всё сильнее жалела, что не обладает способностями Полусветова, который наверняка нашел бы возможность, чтобы они не давились в толпе туристов. Ну, или устроил бы ночную экскурсию по музеям Ватикана.
В верхнем дворике Бельведера, украшенном шишкой и Сферой, они устроились на скамейке и перекусили.
Клодин достала из холщовой сумки альбом и принялась за рисование.
На солнце было жарко, и стало еще жарче, когда Кора вдруг заметила молодую женщину с волнистыми каштановыми волосами до плеч и толстыми кривыми ногами. Женщина не отрывала взгляда от Коры, но, когда они встретились глазами, вдруг отвернулась и торопливо направилась к галерее.
– Пойдем, – сказала Кора, схватив Клодин за руку. – Туда!
Они настигли женщину у входа в зал папирусов.
Незнакомка вдруг повернулась и двинулась к ним; губы ее дрожали, взгляд был полон отчаяния. И в тот миг, когда они прошли друг через друга, Кора вдруг на мгновение утратила способность видеть и слышать, а женщина вспыхнула и исчезла.
– Круто, – сказала Клодин. – Как ты это сделала?
– Н-не знаю. Голова разболелась… какая-то я тяжелая стала, как беременная…
– Она похожа на тебя. Кто она такая?
– Может быть, я… – Кора попыталась улыбнуться. – Я из другого мира. Из другой жизни. А может, и нет…
– Мне больше нравится нет, – сказала Клодин. – Ты красивая, а эта тетка – нет. Пойдем?
Они спустились в Сикстинскую капеллу.
Перед глазами Коры словно опустилась тончайшая вуаль, а вокруг нее, вплотную, едва слышно шелестела мелкая листва и трепетали крыльями мотыльки.
Клодин шуганула какого-то толстяка со скамейки, стоявшей у стены, и усадила Кору на освободившееся место.
– Посмотри. – Девочка вытянула руку с карандашом. – Вон тот синьор похож на папу…
Кора проследила взглядом за карандашом, вдруг вскочила и стала протискиваться через толпу людей, разглядывавших потолок капеллы. Один этот мужчина смотрел не вверх, а на нее.
Ей хотелось подойти к нему со спины, обнять, прижаться и замереть… Но белая щека мужчины ее как будто отрезвила. Левая щека у него была смуглой, почти черной в полутьме, а правая – белой, какбелое.Белая щека стала увеличиваться в размерах, и Кора резко развернулась, вернулась на место и села, взяв Клодин за руку.
Темнело. Чернело. Что же это за женщина была? И почему она исчезла, оставив по себе память о тяжести? Что всё это значит? Она открыла глаза и ничего не увидела, словно осталась одна в огромной черной комнате, никого рядом, никого, только чье-то присутствие. Ей было страшно. Она боялась этого существа, которое беззвучно шевелилось во тьме, не издавая ни звука.Белоестало черным. Черное месят? Но ей не хотелось месить черное. Что же это молчит в темноте? Кто? Человек? Зверь? Птица? Змей? Продолговатое – это рыба. Шевелится – значит, паук. Шершавое – демон. Гладкое – она коснулась его рукой – гладкое, возможно, тот огромный червь, который преследовал ее в одном из сновидений, мерзкий червь, от которого не спрятаться. Почему она стала такой тяжелой? Чем ее нагрузила та женщина, которая прошла через нее, вспыхнула и исчезла? Мелкие листья и мотыльки. Голова кружится. Ну нельзя же вечно сидеть на одном месте – нельзя. Встать. Сделать шаг. Выйти на свет. Она встала, сделала шаг, уперлась во что-то жаркое, пульсирующее, тугое, ворочающееся, нет, и закричала, срывая голос…
Ее вывели из Сикстинской капеллы.
Кора опустилась на колени – ее вырвало, стало легче.
– Врача! – крикнул кто-то.
Кора подняла голову – вокруг нее стояли люди, какой-то мужчина сидел перед ней на корточках и кричал: «Врача!».
– Не надо врача, – пробормотала она. – Где девочка?
– Девочка?
– Клодин, моя дочь, где она?
– Кто-нибудь видел девочку? Как она выглядит, синьора?
– Десятилетняя девочка… с холщовой сумкой на плече… нас ждет муж, ее отец…