– Иные.И виноммире.
Фосфор повернулся к стене, покрытой росписью, и кивнул.
Стена бесшумно растаяла, и они увидели вдали врата Ада, из которых вылетали верхом на носорогах короли преисподней – Белиал, Белет, Асмодей и Гаап, – а за ними четырехрогий Баал вел шестьдесят шесть своих легионов, за ними явился герцог Агарес в образе старика на крокодиле во главе своих тридцати легионов, и потекли, потекли один за другим миллионы воинов маркиза Гамигина, великого правителя Марбаса, сурового маркиза Аамона, герцога Барбатоса и правителя Буэра, двести легионов короля Паймона, принца Ситри, герцога Абигора и двуполого маркиза Лерайе, правителя Ботиса и герцога Саллоса, короля Пурсона и графа Ипоса, герцогов Берита и Астарота, короля Асмодея и принца Столаса, герцога Фокалора-Мефистофеля и графа Бифронса, рыцаря Фуркаса, правителя Камио, их друзей, повелителей и рабов, верхом на медведях, в образах человека с головой ворона, лающих псов, грифонов, ядовитейших змей, волков, гиен и людей, неистощимые силы; крепче бесплодного камня их стопа, а их голоса сильнее многих ветров, безжалостны они и мудры, и взволнованы их мятежные знамена, неколебимые и ужасающие, а сверху, из врат Небесных, навстречу им лились потоки Господних воинов: шестикрылые серафимы, грозные херувимы, вооруженные пламенными мечами, Престолы, Господства, Силы, Власти и Начала, архангелы и бесчисленные ангелы, неукротимые и могучие воины гармонии, которые никогда не злоупотребляют милосердием, и среди потоков демонов и ангелов рубились насмерть кентавры, иудеи, идумеи, киноцефалы, славяне, турки, греки, циклопы, жутиоты, стратиоты, гиппотоксаты, ликантропы, мармидоняне, инкубы, йеху, ефремляне, филистимляне, эфессяне, ктулхоктоны и готы, обезьяны и бегемоты, львы и леопарды, тигры и ехидны, охотники и бестии, птицеголовые великаны и великие драконы, владеющие енохианской магией, – блистали, как вода, мечи, звенели щиты, змеино шипели стрелы, трещали копья, трубили слоны, ржали кони, рыдали верблюды, вопили люди и звери, вздымались знамена, – в этой последней битве, которая никогда не завершится ни победой, ни поражением…
– Это и есть postremo proelii? – спросил Полусветов, кивая на долину.
– Вообще-то это место всюду, – сказал Фосфор, – хотя, впрочем, на самом деле это не совсем место… это Кромлех… это нескончаемая битва всех времен этой вечности… битва свободных стихий… туда и отправится храбрая Кло – и кем она станет, не ей решать. И не нам с вами.
– Это и есть то великое, о котором я ничего не знал?
– Битва, – сказал Фосфор. – Битва, в которой нет ни победителей, ни побежденных. Просто битва без конца.
– Но зачем же тогда они, черт возьми, сражаются?
– Но вы же когда-томесили белое,вам ли не знать!..
– Они месятбелое?
– Ну да. Они должны сражаться, мой друг…
– Чего ради?
– Ну хотя бы ради того, чтобы в нашем словаре выжили слова «любовь», «честь», «верность», «справедливость», «предательство», «коварство», «стойкость», «подвиг», «вера», «ненависть», «преданность»… А еще ради души десятилетнего мальчика, который попытался спасти безродную и безымянную собаку, сделав ей искусственное дыхание… тут Бог с Люцифером кивнули бы одобрительно…
– И это – великое деяние?
– На кону стоит наше и ваше сегодня, то есть на самом деле – спасение. Ни много ни мало. Сегодня – на самом деле это и есть доступная нам вечность. Доступная людям, ангелам и демонам. И пока они сражаются за сегодня, жизнь продолжается, и можно надеяться на спасение. Мир, конечно, рушится, но жизнь – продолжается. И у Кло не будет ни минуты свободного времени, чтобы задумываться о смысле жизни – он сам завладеет ею безраздельно.
– Война без победы… значит, ничего нового…
– Чугунны и ржавы все новости жизни, чугунны и ржавы…
Корица рванулась было к Клодин, но Полусветов перехватил ее, обнял.
– Она такая маленькая, – проговорила Корица, с трудом сдерживая слезы. – А там звери…
– Не бойся за меня, – сказала Клодин, – я выдержанная…
– Выносливая, – машинально поправила Корица.
– Вряд ли ей придется скакать верхом и махать саблей, – сказал Фосфор, – но ее роль найдет ее.
Клодин поцеловала Кору, глубоко вздохнула, сжала в кулаке золотой солид, висевший на шее, шагнула вперед и исчезла.
Вернулась на место стена, у которой по-прежнему были свалены какие-то мешки и ящики.
Полусветов обнял плачущую Корицу.
– Вы должны смириться с необходимым, как мы смиряемся с неизбежным, – сказал Фосфор. – И речь идет не только о Клодин – о вас. Вам предстоит на собственной шкуре понять поэта, который написал, что das Schöne ist nichts als des Schrecklichen Anfang[9]…
– Это как-то связано со Стеклянной церковью? – спросил Полусветов.
– Забудьте о ней. Всё, что произойдет в ближайшие дни, связано только с вами.
Фосфор исчез.
Исчезло всё, кроме Полусветова и Корицы, которые стояли на дороге, ведущей к дому княгини делла Гарда.
Темнело.
– О чем это говорил Фосфор? Что такое Anfang? Это по-немецки?
– Прекрасное – это лишь начало ужасного.
V. Восхождение
Справочники говорят, что синдром Бругада – наследственное заболевание, обусловленное мутацией гена SCN5A, расположенного в плече p 3-й хромосомы и кодирующего биосинтез белковых субъединиц натриевого канала кардиомиоцитов.
Бешеное сердцебиение, аритмия, обморок, внезапная смерть.
Доктор Далла Вольта из веронской клиники «Монвиверна», куда поместили Корицу, был явно смущен, когда я не смог ничего рассказать ему о родителях Корицы, ее родных и близких.
– Разрез глаз, эпикантус – монгольская складка, тип черепа позволяют предположить, что среди ее предков были выходцы из Азии, – сказал врач. – Судя по всему, она не знала о синдроме Бругада, который развивался на фоне дистрофии миокарда, а значит, не получала и надлежащего лечения. Сейчас мы можем лишь поддерживать ее в более или менее стабильном состоянии, наблюдать и молиться, чтобы деградация сердечной мышцы не приняла фатального характера. Слишком всё запущено, слишком…
По возвращении в дом княгини делла Гарда мы узнали, что отсутствовали четыре дня, хотя нам казалось, что прошло всего несколько часов. Впрочем, у дьявола особые отношения с пространством и временем.
Пина была встревожена – и при ходьбе не звякала и не посвистывала, что, вероятно, должно было свидетельствовать о глубине ее сострадания к нам, потерявшим Клодин.
Мы договорились, что расскажем княгине только самое необходимое. Когда Пина услышала, что Клодин осталась там, в Стеклянной церкви, она только развела руками и склонила голову.
Ужинать мы не стали, ограничились сыром и вином.
Надо отдать должное Пине: она не стала наседать на нас с расспросами.
Корица долго принимала душ, а потом сразу легла под одеяло и взяла меня за руку.
– Почему ты не ответил Фосфору? – спросила она. – Когда он спросил, хочешь ли ты быть отцом Кло, – ты промолчал.
– Ему и не нужен был мой ответ.
– Мне – нужен.
– Я не знаю, что сказать, Кора. Наверное, я действительно психопат, лишенный способности к любви. А может быть, всё дело в том, что мужчины не сразу привыкают к мысли об отцовстве… тем более что о настоящем, биологическом отцовстве тут и речи быть не может…
– Тебе нравилось, когда она называла тебя папой… И в каком-то смысле ты и был ее отцом – ведь это ты извлек ее из Клода…
– Да, но сама видишь, чем это обернулось…
– Она такая же убийца, как и я.
– Ты не можешь быть в этом уверена!
– С каждым днем уверена всё сильнее. Но это тебе, кажется, не мешает…
– Я просто не знаю, что делать с этим знанием. Оно никак не влияет на мое отношение к тебе, поэтому… – Я развел руками. – Не знаю, что и сказать.
– Значит, ты не боишься, что однажды ночью я вдруг схвачу бритву и ни с того ни с сего перережу тебе горло?
– Кора!
– Она же не погибнет там в первый день? Боже, о какой роли в битве можно говорить, когда речь идет о десятилетней девочке!
– Будем надеяться.
– Ну да, ничего другого и не остается…
– Не спится?
– Ужасно хочется, но что-то никак…
– Да всё не так. – Я помолчал. – Нам предстоит смириться с тем, что Кло рядом не будет. Она останется частью нашей жизни, но коснуться ее руки мы не сможем. Хотя… может быть, когда-нибудь, в другой жизни… через много лет, возможно, мы и встретимся…
– Она нас не узнáет. Да и забудет. Дети быстро забывают.
– Придется и с этим смириться.
– Как же… чем же мы будем жить?
Я промолчал.
– Ты хотел бы где-нибудь осесть? Ну, поселиться в каком-нибудь городе, на рассвете пить кофе, на закате – вино, ни о чем не жалеть, заниматься чем-нибудь никому не нужным… живописью, нумизматикой, изучением Каббалы… кем бы ты хотел стать в следующей жизни?
– Перчаткой на руке, – сказал я, укладываясь рядом с ней. – Перчаткой на твоей руке…
Это случилось ранним утром, когда я еще додремывал, а Корица взялась за разбор вещей Кло.
Услыхав крик, я вскочил и бросился к Коре.
Она стояла у окна с большим листом бумаги в руках и учащенно дышала.
– Вот, – прерывающимся голосом сказала она, протягивая мне бумагу, – это она на днях нарисовала…
Это был набросок всё того же портрета Джоконды, которую Кло то рисовала карандашом, то писала гуашью или маслом. Портрет, поразивший Корицу, был исполнен в смешанной технике – карандаш, гуашь и чуть-чуть масла. Джоконда была изображена на черном фоне, по краям прорывавшемся как будто алыми языками пламени. Черное не было совсем уж непроницаемым – откуда-то из его глубин рвались на волю чудовища – косоротые, клюворылые, бельмастые. Черты лица Джоконды были как будто чуть-чуть сдвинуты, и этого оказалось достаточно, чтобы ее облик приобрел явственно зловещий оттенок, а взгляд выражал злобу и презрение. Кожа ее местами бугрилась, едва сдерживая рвущихся наружу демонов. До мурашек.