– Значит, – заговорила она, – жена, еще жена, толстоножка и еще парочка женщин…
Он кивнул.
– Но завтрак ты с ними не делил…
Полусветов улыбнулся.
– Как ты познакомился с будущей женой?
– Сначала я познакомился с ее матерью – она преподавала у нас немецкий, когда я учился на классическом факультете. Рим, Греция и всё такое. Процентов, наверное, девяносто книг о Риме и Греции написано немцами, поэтому знание немецкого было обязательным. Преподавательницу звали Агнессой – все называли ее Нессой. Высокая, худая, малогрудая, узколицая, горбоносая и ослепительная. Она вставляла сигарету в длинный-предлинный мундштук, откидывалась на спинку стула, выпускала дым кольцами и обводила презрительным взглядом мужчин, словно выбирая жертву, и жертвы тотчас выстраивались в очередь. У нее была фирма – переводы с иностранных языков, подготовка кандидатских и докторских диссертаций… Тогда многие политики, многие депутаты хотели остепениться: их часто приглашали за границу читать лекции, а лектор с ученой степенью получал гораздо больше, чем без степени. Мы хорошо зарабатывали. Я был старшекурсником, отличником, ухаживал за ее дочерью – Лавандой. Однажды у нее дома мы праздновали очередную годовщину фирмы, Лаванды не было – она попала в больницу с аппендицитом. Случайность. Мы вдвоем, Несса и я, поехали навестить ее, оставив гостей развлекаться. Операция прошла успешно. Под утро мы вернулись к Нессе. Гости уже ушли. Мы выпили, потом Несса просто взяла меня за руку и повела в спальню. Она была почти на двадцать лет старше, но через полгода мы поженились… Мы с таким наслаждением пили кровь друг у друга… это было такое тринадцать… И вдруг всё оборвалось: она погибла в аварии… От ужаса я снова женился – на этот раз на Лаванде.
– Она вышла за мужа своей матери? Ого!
– Я предложил – она согласилась, и никогда не вспоминала о матери. Лаванда была совершенно не похожа на Нессу: невысокая, полноватая, желтоглазая… Поначалу она показалась мне замкнутой, зажатой, но после замужества резко изменилась – она оказалась энергичной и предприимчивой.
– И у нее было идеальное тело…
– Идеальное – это то, что мы признаём идеальным, только и всего.
– Ну, гармоничное.
– Она давно мертва, Кора.
– Прости…
Он кивнул.
– И что потом?
– У нас была небольшая квартира на Мясницкой, которая стала моей после замужества матери – она уехала с мужем в Новую Зеландию. Вместе с Лавандой я унаследовал фирму Нессы – компанию «Толмач», но всё меньше занимался своей фирмой, всё больше – делами жены. Таких, как она, называют прирожденными дельцами. Возила одежду и обувь из Италии и Германии, продавала здесь, в Москве, потом сочинила сеть кафе «Лаванда», а одновременно – и сеть автосервисов. Бухгалтерия, налоги, декларации, визы – тут я ей и помогал. А потом… потом ее убили.
– Прости, – тихо проговорила Корица.
Он пожал плечами.
– У нас была как бы семья… Als Ob, как это называют немцы… Как бы любовь, как бы семья, как бы доверие, как бы дочь…
– Дочь…
– Через год после свадьбы у нас появилась дочь – назвали Агнессой, в память о бабушке. Выросла, сейчас она во Франции, в Париже, замужем за архитектором, родила сына…
– Ты дед! Божечки мои, ты дед…
– Никогда не видел внука. И не знаю, важно это для меня или нет. Ни мужа, ни отца, ни деда из меня не получилось. Кажется, я должен сожалеть об этом, но нет… Хочешь еще? – Он взял бутылку. – А я выпью.
– Тогда и мне капельку.
– Завтра пойдем по магазинам – купим тебе что-нибудь… одежду, обувь… сама выберешь…
Она задумчиво кивнула.
– Перевариваешь?
– Угу, – сказала Корица. – Пытаюсь представить, каково это – жить на границе реальной жизни, между реальной жизнью и Als Ob…
– Да все так живут, особенно в России.
– Именно в России?
– Вообще-то так всюду, но русским выпала ужасная участь – жизнь в стране, несоразмерной человеку. Поэтому они строят личные миры, исполненные волшебства и веры.
– Исполненные веры… кажется, мне хватит вина… может, ляжем здесь?
Она скинула халат, рухнула на тахту, залезла под пушистый плед, похлопала ладонью рядом с собой.
Полусветов выключил свет, лег рядом с нею, обнял, но Кора ловко перевернулась на живот и встала на четвереньки.
– Хочешь так?
– Никогда не пробовала…
– Тело помнит?
– Я скажу, если больно…
– Больно не будет…
– О, божечки мои… нет-нет, хорошо… хорошо… хорошо же, боже мой!..
Когда она, потная и обессиленная, уснула, Полусветов погладил ее ножку и прошептал, глядя на стеклянный потолок, на котором таяли редкие снежинки:
– Тринадцать.
После завтрака они отправились по магазинам.
Покупки упаковали и отправили домой курьером, поэтому на Красную площадь – часы на Спасской башне пробили полдень – они вышли налегке.
Дождь прекратился, и они решили прогуляться до Петровки.
– Во сне ты стонал, – сказала Корица. – Кошмары?
– Наверное. У меня три кошмара: брат Митя, Минотавр и белое. Когда-нибудь расскажу… У меня и в детстве были кошмары… Бабушка преподавала в университете историю Средних веков, и под псевдонимом писала исторические романы – Афины, Рим, Византия и так далее. На ночь она рассказывала мне всякое, чтобы управлять моими сновидениями и развивать воображение – так она говорила…
Они прошли вдоль фасада гостиницы «Москва», подземным переходом вышли к Государственной думе и направились в сторону Большого театра.
– До сих пор в деталях помню ее рассказы о гибели Константинополя, – продолжал Полусветов. – Пылали дворцы и харчевни, храмы и библиотеки, корабли в море и птицы в небесах. А там, где в ход шел греческий огонь, горело всё – камни, железо, стекло и люди. Дым поднимался над форумами и рынками, над проспектами и ипподромами. Венецианцы и ромеи, генуэзцы и каталонцы изнемогали в битве с янычарами и башибузуками, сипахами и акынджи. Гигантские венгерские пушки, стрелявшие пятисоткилограммовыми ядрами, разносили в прах башни Константина и стены Феодосия. Звон стали, грохот орудий, треск горящего дерева и лопающейся черепицы, ржание коней, скрежет, визг, шипение, человеческие вопли слились в скорбную песнь о погибели Константинополя, Царя городов, Града Небесного на земле. И посреди этого смертоносного буйного хаоса на форуме Августейон возносилась к небесам тысячелетняя мраморная колонна – выше куполов святой Софии, выше всех храмов и дворцов, выше крови и смерти. Вершину ее украшала бронзовая конная статуя императора Юстиниана, который в левой руке нес державу с крестом, а правой указывал на восток, туда, где простирались земли бессмертия…
– Теперь я понимаю, откуда у твоих кошмаров ноги растут, – сказала Корица. – И поражаюсь твоей памяти.
– Мне было десять, а я уже вовсю играл в спасителя императора Константина Драгаша, вооруженный спафием и скутумом… мечом и щитом…
– Скажи мне, Полусветов, у тебя есть друзья? Круг близких людей? Ты никому не звонишь, тебе никто не звонит…
– Как говаривал мой дед, вне круга ты – бессилен, в круге – обречен.
– Разумно, но холодно.
– Мне тебя хватает, Кора.
– Ух ты! – Она помолчала. – Когда ты меня обнимаешь, я чувствую себя завершенной… то есть вообще чувствую себя как будто недоделанной, каким-то черновиком… или камнем, из которого только-только начали вырубать скульптуру… как недорисованный круг… а когда ты со мной и во мне, я чувствую себя совершенной… идеальной окружностью… смешно, правда? Как будто круг замыкается, и мы с тобой становимся шаром, сферой… – Она попыталась описать пальцем в воздухе круг. – Я вообще забываю о своем несовершенном теле, потому что тело тут ни при чем…
– «Coitus» в переводе с латыни – хождение вместе, если грубо…
– А вот сейчас мне хочется треснуть тебя чем-нибудь по башке!
– Понимаю, – невозмутимо сказал он, останавливаясь перед входом в кафе. – Зайдем?
И открыл перед Корицей дверь.
Когда официантка принимала заказ, Кора вдруг напряглась. Полусветов проследил за ее взглядом – в углу зала молодой полицейский с жадностью уминал салат.
– Ночью получил письмо от Агнессы, – сказал он. – Они, она и муж, приняли решение об эвтаназии ребенка…
Корица с изумлением уставилась на него.
– Я тебе не рассказывал… Клод родился с тяжелым ДЦП и массой сопутствующих болезней. Не говорит, не ходит… да еще что-то вроде лейкоза…
– Божечки мои…
– Во Франции это невозможно, они поедут в Бельгию… В общем, через месяц маленький Клод перестанет жить. Хотя, судя по ее словам, он и не жил…
– А он понимает? Маленький Клод – понимает? Сколько ему лет?
– Десять, кажется. В утробе матери он был задушен пуповиной, мозг атрофировался, или как там это называется…
– И что делать?
– Агнесса пишет, что я могу приехать, чтобы повидать мальчика перед смертью… могу приехать, если захочу…
– А ты хочешь?
– Когда я видел дочь в последний раз, она была совсем юной… чужие люди… ну, не совсем, но да…
– Значит, ты еще не решил?
– Поедешь со мной?
– А документы?
– Это можно устроить.
– Ты серьезно? Паспорт? Загранпаспорт? Я же инопланетянка…
– Всё не так безнадежно; было бы желание.
– Конечно, я поехала бы с тобой, какой разговор!
Корица допила кофе, аккуратно промокнула губы салфеткой.
– Ты говорил, что твой дед был ученым…
– Геофизиком. Добрый и щедрый старик. Мечтатель. Поклонник сослагательного наклонения, типичный коммунист-шестидесятник. Говорил, что люди обладают волей к жизни, а значит, реализуют свое сослагательное наклонение в истории, ибо они не быки на скотобойне.
– Als Ob?
– Ага. Мечтал о будущем, где гармонично соединяются порядок, который не угнетает, и свобода, которой не злоупотребляют. Но как этого достигнуть, он не знал. И никто не знает. Наверное, он втайне завидовал бабушке, которая легко фантазировала в своих романах. Он тоже пописывал – для себя, как он говорил. Писал о людях, постепенно привыкающих жить больше ста лет – двести, триста… они проживали не одну, а несколько жизней… Это и сейчас происходит: люди живут другими жизнями – в виде книг, воспоминаний, картин, фильмов, – но в будущем речь идет именно о физической жизни… Он предполагал, что на пути к бессмертию замедлится производство духовных и материальных ценностей, зато будет больше времени, чтобы оценить плюсы и минусы произведенных идей и вещей. Писал об опытно-производственных станциях, где изучаются и воплощаются новые идеи и учения, которые с годами или принимаются, или отвергаются. Он говорил о людях будущего, которые, достигнув предела физических возможностей, превращаются в мыслящие и чувствующие деревья, озёра или обомшелые камни… то ли формы жизни, то ли комплексы органических молекул… ну, что-то в таком роде… вирусная культура, регулирующая не только численность населения, но и его качество… А еще будущее, считал дед, не для тел – для душ, которые образуют интеллектуально-психическую атмосферу Земли, разумный воздух, который без усилия контролирует физическую реальность, включая живые существа – им позволено всё, кроме самоубийства человечества… Наука, перезапускающая Солнце, переход в другую солнечную систему, наконец – вечный переход вечного становления, живая и движущаяся остановка жизни, как в раю… А что же ад? Он существует? Возможен? В нем по-прежнему прорастают семена бунта? Возможно, ад – часть рая, возможно, это не место, а состояние динамического покоя, спасающее от смерти вообще… достижение вечности…