Объясняя ситуацию, оппозиция настаивала, что все это «сделано для того, чтобы товарищу Каменеву и еще двадцати товарищам искусственными мерами заткнуть рот в деле установления истины». У них было одно требование: «чтобы не вышедшие еще в свет 69 тысяч экземпляров были выпущены с припечаткой» их документов. Или это указание немедленно выполняется, или в понедельник пусть собирается Политбюро.
Естественно, никаких допечаток с документами оппозиции никто делать не стал. Хотя остаток тиража и был выпущен в свет, но ровно с теми же документами, что и первые 500 штук.
А 28 декабря собралось Политбюро. На заседании, рассматривая очередное заявление Зиновьева, Бухарин, отмахиваясь, предложил «считать вопрос о телеграмме исчерпанным», а «публикацию документов в советской периодической печати, с чьей бы стороны они ни исходили, нецелесообразной». Это предложение и было утверждено[279].
Лев Борисович понял, что с Политбюро, которое полностью на стороне Сталина, бороться бесполезно. 30 декабря 1926 года он сел писать личное заявление председателю Центральной контрольной комиссии Орджоникидзе и всем ее членам: «Политбюро, не выслушав меня и не ознакомившись со всеми имеющимися по делу документами и свидетельствами, вынесло решение по существу вопроса об “ачинской телеграмме”… При этих обстоятельствах… я прошу ЦКК постановить, чтобы представленные мной документы были напечатаны в следующем номере “Большевика”… или отдельно в виде брошюрки… такова моя единственная просьба в ЦКК»[280]. Каменев понимал, что, скорее всего, ЦКК откажет. Ведь не было случая, чтобы кто-то жаловался в ЦКК на Политбюро. До он в общем-то и не собирается против Политбюро дело возбуждать. Но, может, в этом случае он получит разрешение выпустить отдельной брошюрой все эти документы. Да, Политбюро сообщило, что документы будут опубликованы в протоколах ИККИ, но ведь это только через 5 месяцев. Да и кто их там увидит? Только члены Исполкома Коминтерна.
Записка Л. Б. Каменева в Политбюро ЦК ВКП(б) с просьбой опубликовать в газете «Правда» статью «Нелепая выходка» от 8 апреля 1917 года и приложением статьи
27 декабря 1926
[РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 171. Д. 84. Л. 87]
5 января 1927 года на заседании Секретариата ЦКК в присутствии Каменева рассматривалось его заявление. Заседание шло три часа. Президиум собрать не успели, поэтому рассматривали на заседании секретариата. Да Каменеву это было и не важно. Секретариат, президиум, все равно. Ему важно было получить разрешение на публикацию документов об апрельской конференции. На заседании присутствовали Орджоникидзе, Янсон, Ярославский, Шкирятов, Лебедь, Сольц и сам Каменев.
Заседание вел Орджоникидзе и вначале уточнил:
– В каком порядке мы будем обсуждать заявление товарища Каменева?
Каменев ответил коротко:
– Я думаю, что только в порядке напечатания представленных мной документов. Это моя единственная просьба к вам – напечатать документы.
Однако Янсон возразил, что надо бы подробно разобрать вопрос, иначе возникает конфликт.
Тут Каменев разразился эмоциональной речью:
– Я достаточно долго был членом Политбюро, чтобы знать, может ли ЦКК входить в конфликт с Политбюро. Сталин меня оскорбил, я тогда же заявил, что я буду апеллировать в ЦКК по поводу лжи Сталина. Но Политбюро, не вызвав меня, не расспросив, как было дело, вынесло по этому делу свое решение. Что я должен сделать? Конфликт со Сталиным превратился в конфликт с Политбюро. Я утверждаю, что некоторые члены Политбюро, когда выносилось это решение, даже не знали, не читали моего опровержения. Политбюро решало этот вопрос не с точки зрения справедливости, а с точки зрения целесообразности.
Григорий Константинович Орджоникидзе
1927
[РГАСПИ. Ф. 56. Оп. 2. Д. 58. Л. 17]
Каменев, конечно, больше всего был обижен на Сталина. И это после всего, что Каменев для него сделал:
– Один член Центрального комитета, не спрашивая ни у кого, не посоветовавшись ни с кем, вышел на самую высокую арену, которая у нас сегодня имеется, и бросил обвинение, предварительно его не проверив. А оно сейчас на весь свет, на потеху всей мировой буржуазии, перепечатывается во всех буржуазных газетах всюду и везде. Я прошу элементарного права – чтобы перепечатали нашу старую «Правду». В «Правде» сказано, что провинциальный корреспондент наврал, что дело было так-то и так-то. Рассказана вся правда, рассказано, что было на самом деле. А вот вы печатаете эсеровские показания, а опровержение, сделанное в «Правде» на другой день после этого заявления, – вы этого не печатаете. Ведь так завтра можно напечатать любое обвинение против любого из нас. Я прошу напечатать несколько строчек из «Правды» и показания 26 товарищей.
Каменев говорил очень эмоционально, постоянно возвращаясь к одному и тому же вопросу – если напечатали мнение одних большевиков, почему нельзя напечатать и других?
Арон Александрович Сольц
1927
[РГАСПИ. Ф. 56. Оп. 2. Д. 58. Л. 102]
– Это элементарные права членов партии, – убеждал всех, и в первую очередь себя, Каменев, – но если партии нужно, чтобы я сносил несправедливые обвинения, то я готов с этим согласиться.
Однако Ярославский усомнился в правдивости показаний 26 человек, которые хотел опубликовать Каменев:
– Мы знаем, что есть такие люди, которые будут писать то, что им будет диктовать товарищ Каменев.
Каменев же продолжал защищать и себя, и их, повторяя, что было дано опровержение еще за две недели до начала апрельской конференции.
Про саму телеграмму Каменев объяснял, что он сам голосовал против упоминания приветствия Михаилу Романову. Но на митинге присутствовали в основном офицеры. Для них отказ Михаила Романова от престола являлся революционным шагом, поэтому они и решили упомянуть о нем в телеграмме. «Эта резолюция была принята обывательским офицерским митингом, где ни одного пролетария не было», – говорил Каменев.
Сольц и Орджоникидзе объясняли, что все эти разборки не принесут пользы. Каменев же просил только о том, чтобы напечатали документы[281]. Но достучаться Каменеву до них не удалось.
Записка Л. Б. Каменева членам Президиума ЦКК ВКП(б) о своем несогласии с решением ЦКК
9 января 1927
[РГАСПИ. Ф. 323. Оп. 1. Д. 102. Л. 30–35]
В итоге ЦКК приняла решение: «напечатание новых документов в периодической печати является заменой рассмотрения вопроса в предусмотренном партией и ИККИ порядке – дискуссией». Поэтому удовлетворение просьбы Каменева о публикации документов решили считать нецелесообразным[282].
Каменев был раздосадован, получив постановление Президиума ЦКК. «Как будто не тот текст обсуждали, – думал Каменев, читая постановление. – Первый пункт совершенно изменен, а второй просто совершенно новый. Неправильно излагается мое заявление, неправильно излагаются мои мотивы».
Каменев написал в ЦКК записку о своем несогласии с постановлением: «Я должен категорически протестовать против такого отношения и к существу моей просьбы, обращенной в ЦКК, и к сделанным на заседании заявлениям»[283]. Но он понял, что доказывать что-то ЦКК бесполезно, она превратилась в орудие Политбюро, и только. Сталин вновь победил.
Глава 12Большевики-ленинцы и XV съезд партии. Раскол оппозицииЯнварь 1927 – июль 1928
В конце января 1927 года Каменеву пришлось по долгу службы уехать в Италию.
Его назначили послом СССР. Для него это приравнивалось к ссылке, чего и хотел Сталин. «Позолоченная клетка» – именно так Каменев называл Рим. Прекрасный дом, хорошая погода, интересный город, но абсолютно нечего делать и не с кем поговорить. Удрученный, что все дело кипит в Союзе без него, он писал о своем положении так: «Возможности две: или спиться, или написать работу в 24-х томах»[284].
Проводы Л. Б. Каменева в Италию. Среди присутствующих – Л. Д. Троцкий и Г. Е. Зиновьев
Январь 1927
[РГАСПИ. Ф. 325. Оп. 1. Д. 24. Л. 16]
Письмо Л. Б. Каменева Г. Е. Зиновьеву из Рима о пребывании в Италии на должности посла СССР
5 февраля 1927
[РГАСПИ. Ф. 324. Оп. 2. Д. 79. Л. 18]
При этом он не прекращал общения с членами оппозиции. Шла подготовка к XV съезду. Каменев возлагал на него большие надежды. Оппозиция готовила проект платформы большевиков-ленинцев «Кризис партии и пути его преодоления».
В связи с тем, что Каменев не просто находился в Риме, а являлся все же советским послом, у него были беседы с Муссолини. Которые, кстати говоря, ему припомнят позже, и не в лучшем ключе.
В каждом письме Зиновьеву он писал, что в Риме «абсолютно нечего делать». Он сетовал, что там Советским Союзом вообще никто не интересуется, а оппозицией тем более: «Я чувствую себя здесь так, как чувствовал в первые дни тюрьмы».
Да, он писал статью для энциклопедии, но писать что-то оппозиционное не мог без живых впечатлений[285]. Он жаждал узнать, как идут дела, как пройдет пленум.
«Ты не очень верь доброму тону письма, – писал Каменев, – тоска ужасная, одиночество, злость, кругом все чужое. Завидую вам и нервы держу в порядке прямо-таки силком»[286]. Он очень скучал по русскому духу. Очень ждал официальных извещений о платформе[287]. Скрашивала его дни только переписка с Максимом Горьким и Григорием Зиновьевым.
В начале лета в Рим к Каменеву приехала Татьяна Ивановна Глебова