Такое же письмо написал Сокольников, в котором пытался оправдаться, говоря, что в листовке не стенограмма разговора, а лишь конспект, да еще и с искажениями. Он отрицал, что вел речь о блоке, и вообще утверждал, что занимал позицию невмешательства[368].
Этим дело не закончилось. Политбюро решило досконально разобраться, что творится внутри партии, и постановило срочно провести объединенное заседание Политбюро и Президиума ЦКК и выслушать Бухарина[369].
Бухарин занял свою позицию. Он отрицал практически все, что написано в листовке. «Это гнусная и провокаторская прокламация, – писал он в Политбюро, – делается оружием для того, чтобы подорвать мое партийное имя и подготовить соответствующие оргвыводы “снизу”». Он не отрицал разговора с Каменевым, но признавал его ошибкой. А в целом называл документ неверным и фальшивым. Он отрицал наличие у него разногласий с партией и предложение создания блока [370].
Письмо Н. И. Бухарина в Политбюро ЦК ВКП(б) о переговорах с Л. Б. Каменевым
20 января 1929
[РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 171. Д. 172. Л. 81–87]
Но это ему не помогло. На объединенном заседании Политбюро и ЦКК 9 февраля 1929 года был вынесен вердикт – Бухарин «вел без ведома и против воли ЦК и ЦКК закулисные фракционные переговоры с Каменевым по вопросам об изменении политики ЦК и состава Политбюро ЦК». При этом сам Бухарин, а также Сокольников, Рыков и Томский отделались лишь осуждением их поведения. Последние – за то, что скрыли факт «известных им закулисных переговоров»[371].
Несмотря на то что на заседании постоянно звучало имя Каменева, а листовка называлась не иначе как публикация «Дневника Каменева», в отношении Льва Борисовича никаких санкций не было выработано.
Ознакомившись со стенограммой заседания и возмутившись обвинениями Бухарина, а также «уколами» Менжинского, Каменев не смог промолчать – Бухарин сам к нему пришел, а теперь выставляет его виноватым во всем. Выждав немного, Каменев совместно с Зиновьевым составил письмо членам ЦК и ЦКК[372].
В нем Каменев еще раз выразил свою уверенность, что письмо было украдено троцкистами, – «среди наших ближайших личных друзей нет человека, который решился бы на подобный негодяйский, бесчестный и преступный против партии поступок». Каменев вновь ошибался.
Очень сильно задела Каменева фраза Менжинского о нем и Зиновьеве – «пристали к партии с камнем за пазухой».
«Что за камень, – возмущался Лев Борисович, – в чем проявляется его действие? Когда у нас были разногласия с партией, мы открыто о них заявляли, никогда не делали из своих разногласий и мнений тайн от партии. И сейчас мы не носим за пазухой никакого камня против партии».
Здесь же он пытался донести, что его встреча с Бухариным не означает его нелояльность к партии, как на заседании сказал Молотов: «Неужели кто-либо думает, что лояльность требовала от Каменева, чтобы после посещения его Бухариным он немедленно побежал бы в ЦКК с докладом о том, что ему сказал член Политбюро Бухарин?»
В конце письма Каменев решился упомянуть о своем положении – «в партийных делах мы поставлены в положение “иностранцев на родной земле”, а порученная нам советская работа не соответствует ни кругу наших интересов, ни нашему предшествующему опыту»[373].
Письмо Л. Б. Каменева и Г. Е. Зиновьева членам ЦК и ЦКК ВКП(б) о встрече с Н. И. Бухариным и отношениях с троцкистами
14 марта 1929
[РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 171. Д. 173. Л. 38–41]
Постановление Политбюро ЦК ВКП(б) о включении Л. Б. Каменева в состав редколлегии, готовящей к изданию сочинения Льва Толстого
27 июня 1929
Автографы В. М. Молотова, К. Е. Ворошилова, А. И. Микояна [РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 163. Д. 791. Л. 76]
Изучив письмо, Политбюро все же решило, что объяснения нельзя считать удовлетворительными. А то, что Каменев счел глупостью – а именно бежать в ЦК и передавать разговор с Бухариным, – Сталин отметил скромно: «Почему бы нет»[374]. Для Политбюро лояльность заключалась именно в этом – своевременно предупредить ЦК.
В итоге Бухарин и Томский решением объединенного пленума ЦК и ЦКК 29 апреля 1929 года были сняты с занимаемых ими постов и предупреждены, что в случае малейшей попытки нарушить постановления ЦК они будут выведены из состава Политбюро «как разрушители партийной дисциплины»[375].
По сравнению с «группой Бухарина» Каменев отделался устным порицанием. Правда, ему тоже сменили место работы. 27 мая 1929 года он занял должность председателя Главного концессионного комитета при СНК СССР. Для Каменева что то, что это было одинаково скучным. Размеренная жизнь сменялась встрясками в связи с появлением новых листовок троцкистов и всплывающими в различных показаниях подробностями его беседы с Бухариным. Лев Борисович понимал свое положение, понимал, что подобные документы будут часто возникать и его будут вызывать на допросы[376].
Политбюро все пристальней следило за бывшими оппозиционерами. 18 октября 1929 года оно утвердило директиву ЦК и ЦКК об отношении к бывшим оппозиционерам[377]: «Предоставляя бывшим оппозиционерам работу и возможность на деле доказать свой отказ от троцкизма и преданность партии, необходимо проявить максимальную сдержанность и осторожность при приеме их в партию… От заявляющих о разрыве с оппозицией партийные организации должны требовать открытого письменного заявления не только об отказе от фракционной борьбы и признании правильности решений партии, но и безоговорочного осуждения своих ошибок и платформы оппозиции, снятия подписей с платформы, готовности решительно бороться с троцкизмом, сапроновщиной и другими антипартийными течениями и уклонами и открытого резкого отмежевания от контрреволюционных выступлений Троцкого, удлинить срок сверх шести месяцев для недостаточно проверенных, учитывая внимательно социальное положение, революционное прошлое, прежнюю работу в партии и теперешнее поведение».
Несмотря на то что 25 декабря 1929 года постановление Политбюро ЦК ВКП(б) в связи с поступившими в очередной раз новыми материалами о закулисно-фракционной работе решило применить к Каменеву и Зиновьеву «более строгий курс»[378], жизнь Каменева шла своим чередом – без взлетов и падений. А в мае 1932 года у Льва Борисовича наконец появилась интересная работа, возвращающая его хоть немного к тем годам, когда он занимался изданием сочинений Ленина. 3 мая 1932 года Каменева назначили заведующим издательством «Академия», при этом просили совмещать работу в Главконцесскоме[379].
Т. И. Глебова, Волик (младший сын Каменева Владимир Львович), И. Глебов и Л. Б. Каменев
1932
[РГАКФД. 4-31319 ч]
Для Каменева это была отдушина. Он с удовольствием взялся за издательскую деятельность, составлял планы, редактировал рукописи, все это эмоционально обсуждал с Максимом Горьким. Татьяна Глебова тут же принялась помогать ему во всем и стала сотрудницей издательства. Однако длилась радостная жизнь недолго. И решил все как будто случай, который произошел в сентябре на даче в Ильинском.
Глава 14«Платформа Рютина»Сентябрь – октябрь 1932
У Каменева в Ильинском была дача, на которой он достаточно часто любил бывать. Однако принадлежала она не только ему, он делил ее с семьей Зиновьева.
Каменев как-то в один из сентябрьских дней 1932 года приехал на дачу совсем ненадолго – взять необходимые ему для работы бумаги. Зиновьев, встретив его, протянул ему несколько листков:
– Прочти и скажи, кто, по твоему мнению, написал.
Каменев очень торопился, но все же решил ознакомиться. Бегло прочитав их, он сказал:
– Какие-то троцкисты оголтелые.
Зиновьев, обращаясь к Стэну, сказал:
– Вот видите, как мы совпали, даже не говоря ничего.
Каменев только тогда увидел гостя Зиновьева и немного удивился его словам:
– Что значит совпали?
– Так вот Стэн предполагает, что это от правых – прокомментировал Григорий Евсеевич.
Каменев удивился еще больше:
– Как от правых? Почему? Есть какие-то доказательства? Правые к таким вещам, как печатание нелегальных документов, не прибегали.
Молчавший до этого Ян Стэн, между прочим член Центральной контрольной комиссии, сказал:
– Я получил ее от члена партии, примыкающего к правым.
Мартемьян Никитич Рютин
1927
[РГАСПИ. Ф. 56. Оп. 2. Д. 58. Л. 90]
Каменев, махнув на них рукой, вернул листки Зиновьеву и уехал. А вернувшись через несколько дней, а именно 15 сентября, он узнал, что Стэн был прав.
Только теперь Зиновьев предложил Каменеву почитать достаточно толстую тетрадь.
Каменев отнекивался:
– Да некогда мне, собираться надо. Завтра в отпуск еду.
Зиновьев все же настоял на своем. Каменев, мельком пролистав, понял, что это действительно написано «правыми», но достаточно давно. И тем не менее, памятуя свою прошлую встречу с Бухариным и наказ Политбюро – предупреждать ЦК обо всем, Лев Борисович предложил Зиновьеву рассказать об этом документе:
– По-моему, этот документ старый, но все же надо кому-нибудь из нас переговорить с кем-то из ЦК.
А дальше он уехал в отпуск, который должен был продлиться до 1 ноября, и не вспоминал ни о правых, ни о документе. Пока в начале октября его не заставили явиться на допрос.