Оказывается, тот документ, что показывал ему Зиновьев, был платформой так называемого Союза марксистов-ленинцев, возглавлял который Мартемьян Рютин.
Записка заместителя председателя ОГПУ В. А. Балицкого И. В. Сталину о контрреволюционной платформе организации «Союза марксистов-ленинцев» с приложением схемы платформы «Сталин и кризис пролетарской диктатуры»
16 октября 1932
[РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 171. Д. 187. Л. 6, 22]
И уже гораздо позже, на допросе 3 октября 1933 года, Зиновьев говорил, что летом на даче в Ильинском Стэн показывал ему документы за подписью марксистов-ленинцев. Они их, конечно, расценили как «подлые контрреволюционные документы». Притом Зиновьев не забыл упомянуть, что их читал и Каменев[380].
9 октября 1932 года Каменев уже попал на допрос к Емельяну Ярославскому[381]. Ярославский не просто задавал ему вопросы, он его напрямую обвинял: ознакомившись с воззванием контрреволюционной группы Рютина с призывами к террору, восстаниям, забастовкам (хотя этого в платформе и не было), Каменев не доложил партии о существовании этой группы, тем самым нарушив обязательства, которые дал на XV съезде.
Напор Ярославского выбил Каменева из колеи:
– В ответ на эти обвинения я только расскажу, как фактически было дело.
Он рассказал, что, приехав поздно вечером на дачу, получил из рук Зиновьева несколько листков. Тот, в свою очередь, поинтересовался – кто может быть их автором. Каменев по стилю сразу подумал, что это «озверевшие троцкисты», а самое главное, что это давний документ:
– Все факты, которые там приводились, оканчивались приблизительно весной 1932 года. Все то новое, что было в партии с весны, скажем, вопросы колхозного строительства, колхозной торговли, декреты – не упоминалось. Ян Стэн же указывал на правых, так как документ он получил именно от «члена партии, примыкавшего к правым».
Ярославский настаивал:
– Вы обязаны были немедленно сообщить об этом ЦКК, что распространяется документ, явно контрреволюционный, направленный к террору и забастовкам. Ведь вы сами были членом Политбюро и принимали решение, что член партии не имеет права скрывать от партии о существовании каких-либо группировок.
На что Каменев просил выслушать его. Он рассказывал, как он уехал в город, а когда вернулся на дачу накануне съезда, Зиновьев ему заявил, что действительно тот документ был от «правых», и вручил еще одну большую тетрадь. Каменев отказывался ее читать ввиду занятости, но потом все же взял полистать.
– Я сейчас же зашел к Зиновьеву, – продолжал Каменев, – и заявил, что, по-моему, этот документ хоть и старый, но во всяком случае необходимо, чтобы кто-нибудь из нас переговорил с одним из членов ЦК по этому вопросу. Так как я уезжал на следующий день, то и просил его переговорить с кем-нибудь. После этого я уехал в отпуск в уверенности, что Зиновьев переговорил с кем нужно. К тому же я был уверен, что этот документ, который, по моему мнению, был создан весной, вам давно известен. Я думал, что не совершаю никакого преступления, не говоря никому об этом.
Ярославский настаивал:
– Это совершенно нетерпимое отношение члена партии. В то время как вы читали эти документы, возвращали их Стэну, он передавал их другим, так и делалась работа контрреволюционной группы.
Каменев еще раз повторил: он был уверен, что партия в курсе. И указал, что ему и встречаться-то ни с кем не удается:
– Я десятки раз добивался свидания с товарищами Сталиным и Кагановичем, чтобы поговорить по вопросам более важным, чем писания свихнувшихся троцкистов или окончательно спятивших с ума правых. Нельзя держать людей на положении третьестепенных граждан и ставить это в политическое преступление.
Ярославский не упустил возможность заметить:
– Хорош третьестепенный гражданин – председатель Главконцесскома, имеющий возможность вхождения решительно везде, почти член правительства.
Каменев продолжал, что он в принципе избегает политических разговоров, что ему очень нравится работать в «Академии».
Ярославский не уступал:
– Вопрос стоит о пребывании в партии.
– Моем? – удивленно спросил Каменев.
– Да, конечно!
– В какой связи?
Ярославский, ухмыльнувшись, сказал:
– В связи с этим делом.
Каменев опешил:
– Я не вижу, каким образом можно поставить так вопрос.
– Я считал, что с Вашей стороны будет, по крайней мере, указание, что Вы считаете этот поступок неправильным.
– Я же сказал об этом. Я считал, что, условившись с Зиновьевым о том, что он поговорит с секретарями ЦК о документе, я выполнил свои обязанности. Если ЦКК считает, что я не должен был этим ограничиться, то я готов признать свою вину. Но чтобы из этого вытекало исключение из партии – это совершенно нецелесообразная вещь[382].
Но Ярославский все уже для себя решил и для Каменева тоже.
В тот же день, не откладывая в долгий ящик, вопрос рассматривали на заседании Президиума ЦКК ВКП(б). Там же присутствовал и Каменев[383].
Председатель ЦКК Рудзутак сразу дал слово Ярославскому, который, по его мнению, подробно ознакомился с делом.
Рассказывая об организации «Союз марксистов-ленинцев» и перечисляя его участников, Ярославский добрался и до Каменева и подробно пересказал их разговор:
– Мы имеем здесь дело пока с членами партии, которые заслуживают, конечно, самых строжайших партвзысканий. И считаем необходимым немедленное исключение из партии всех знавших о существовании этой контрреволюционной группы, в особенности читавших ее контрреволюционный документ и не сообщивших ЦК и ЦКК, как укрывателей врагов партии и рабочего класса.
Каменев вскочил с места:
– Я прошу слова!
Говоря, что нельзя «спутывать все в единую кашу», а к исключению из партии необходимо подходить индивидуально, Лев Борисович просил объяснений:
– Дайте же, наконец, понять, что неужели я Рютину писал, содействовал ему, сотрудничал вместе с ним? Объясните же мне, в чем, наконец, дело? Я имею право требовать от ЦКК индивидуального подхода к данному случаю и нахожу доклад Ярославского чудовищно преступным относительно меня.
Каменев вновь и вновь повторял, что документ явно старый, поэтому он был уверен, что партия в курсе его существования. При этом он обвинил Ярославского в умалчивании важного факта – Зиновьев звонил Кагановичу, чтобы сообщить об этом документе, три раза звонил, и это может подтвердить его секретарь.
– Что же остается от настоящего обвинения? Да, мы читали эту штуковину, мы знали, что это контрреволюционная дребедень и с нами ничего общего не имеет! Что же остается? Обвинение в том, что я не пришел к Ярославскому и не рассказал эту историю. Вот это обвинение! Что же, товарищи, за это вы будете меня исключать? Я считаю, что это будет неслыханно. Я повторяю, мы пережили этот момент, вы нас исключали, партия исключала. Это было результатом борьбы против партии, против ее руководства, против определенной политической линии. Это была резкая мера, оправданная нашим поведением. Ни одного движения за последние годы против партии я не сделал. Вы знаете, я систематически воздерживаюсь от всякой беседы, от всякого разговора с элементами, связанными с оппозицией.
В полемику включился Ройзенман:
– Вы должны были позвонить в ОГПУ.
Каменев, уже соглашаясь с тем, что должен был позвонить в ОГПУ, закончил свое выступление вопросом:
– Так что же, вы считаете, что меня надо исключить из партии за то, что я прочел контрреволюционную прокламацию?
Далее слово дали Угланову[384].
После выступления Шкирятова, Енукидзе и всех остальных Каменев еще пытался спорить, убеждать, что не в интересах партии «провозгласить перед рабочими всех стран, что Зиновьев и Каменев оказались способными укрывать контрреволюционеров». Видя нежелание услышать его, Каменев подытожил:
– От кого вы обороняетесь? От нас, что ли? Мы не враги партии, мы хотим работать для партии[385].
Постановление Оргбюро ЦК ВКП(б) об освобождении Л. Б. Каменева и Г. Е. Зиновьева от занимаемых должностей
20 октября 1932
[РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 163. Д. 961. Л. 102]
ЦКК постановила исключить из партии участников и пособников контрреволюционной организации[386].
А 10 октября 1932 года Политбюро приняло постановление «О контрреволюционной группе Рютина, Галкина, Иванова и др.». Кроме участников группы из партии были исключены Каменев и Зиновьев, как «обманувшие оказанное им доверие партии, изменившие ей». Вина их заключалась в том, что они, зная о существовании контрреволюционной группы Рютина и получая ее документы, не рассказали об этом партии, а значит, содействовали этой группе.
Т. И. Глебова и Л. Б. Каменев
1932
[РГАСПИ. Ф. 323. Оп. 1. Д. 9. Л. 49]
Коллегии ОГПУ предлагалось «по отношению ко всем организаторам и участникам деятельности контрреволюционной группы… принять соответствующие меры судебно-административного характера, отнесясь к ним со всей строгостью революционного закона»[387].
Вот так быстро, без особых разбирательств участь Каменева была решена. Два года жизни, два года убеждений в лояльности к линии Сталина закончились ничем. Вновь исключение из партии, вновь ссылка.
Тогда Каменев был очень зол на Зиновьева. Если бы тот не заставил его читать эти документы или хотя бы никому об этом не растрепал, он мог бы спокойно дальше работать в издательстве и наладить нормальную жизнь. Лев Борисович просил тогда одного – не отправлять его в ссылку вместе с Зиновьевым. Ни видеть, ни слышать его он не хотел. Да и супруга Каменева Татьяна убеждала Льва Борисовича, что Зиновьев его просто подставил. И с ней сложно было не согласиться. В итоге Зиновьева отправили в Кустанай, а Каменев с женой и маленьким сыном Воликом оказался в Минусинске.