После первого же допроса Каменев понял всю серьезность своего положения. Его обвиняли не просто в руководстве несуществующей контрреволюционной антипартийной организацией, его практически обвиняли в убийстве Кирова.
«Нужно срочно писать Сталину, – подумал Каменев, – удалось ли Тане поговорить с ним? В любом случае надо писать. Он должен и от меня услышать правду, иначе будет поздно».
Каменев понимал, что письмо может и не дойти до Сталина, но попробовать стоило: «Пишу Вам в самую трагическую минуту моей жизни и умоляю Вас прочесть это письмо, которое будет, вероятно, последним… Я хочу заявить Вам и всему руководству партии, что я неповинен в той позорной и преступной деятельности, за которую привлечена ленинградская группа. Это люди, с которыми я с момента возвращения в партию порвал… потому что убедился, что это болтуны и политические онанисты. Я был в их рядах, и это величайшая ошибка моей жизни».
Каменев хотел, чтобы Сталин понял, что он ни с кем из бывших соратников по оппозиции после возвращения из Минусинска не только не общался, но и не виделся. Что он очень доволен своей работой в книжном издательстве и Институте литературы и благодарен партии за нее. «Надо быть сумасшедшим, авантюристом или истериком, – писал Каменев, – чтобы предпочесть той дороге, которую мне открыла партия, и в первую очередь Вы, товарищ Сталин, чтобы предпочесть ей онанистическую болтовню с Гертиком или Куклиным».
При этом Каменев признавал, что совершил «трагическую ошибку» – не порвал личные связи с Зиновьевым. Объяснял это только наличием общей дачи: «Чтобы покончить это положение, еще летом начал строить себе отдельную дачу по другому шоссе. Этим порвалась бы та тоненькая нитка, на которой еще держатся наши отношения, ибо для меня эти отношения давно были в тягость… Но теперь эта тоненькая нить и душит меня!.. Товарищ Сталин, спасите меня от позора быть втянутым в одно дело с людьми, с которыми я не имею ничего общего… у меня в уме и в сердце выветрились до дна какие бы то ни было остатки оппозиции».
Каменев просил, чтобы Сталин просмотрел показания ленинградцев. Он был уверен, что там нет никаких фактов, подтверждающих его общение с бывшими оппозиционерами после его минусинской ссылки. Как же он ошибался. «Помогите мне, товарищ Сталин, выключите меня из этого чужого мне, позорного и отвратительного дела, – продолжал в письме Каменев. – Мысль, что я могу быть предан суду по подобному делу рядом с этими людьми, терзает меня величайшей мукой… Искренне преданный партии и Вам»[428].
Письмо Каменев передал следователю Рутковскому, а тот, в свою очередь, как и просил Каменев, – заместителю наркома внутренних дел Якову Агранову для отправки Сталину. Сталин письмо получил и даже прочитал, но реакции на него никакой не последовало. Красным карандашом он черкнул в углу листа – «мой архив» и передал его своему секретарю. Каменев мог писать что угодно, Сталин уже все решил для себя.
Следующий допрос у Каменева состоялся уже 20 декабря. Тот же следователь, те же вопросы, та же цель – добиться от Каменева признательных показаний, что он является руководителем контрреволюционной организации. Именно эта «директива» была спущена сверху.
При этом Рутковский уверял, что дело ясное, так как имеются признательные показания других осужденных.
– Следствием установлено, что после подачи Вами заявления руководящим партийным органам об отказе от борьбы с партией Вы, ставя себе задачей продолжать борьбу с партией и советским правительством, стали на путь создания контрреволюционной организации. Что Вы можете показать по этому поводу?
– Категорически это отрицаю, – говорил Каменев.
– Следствие располагает данными о том, что Вы возглавляли до последнего времени созданную Вами, Зиновьевым и другими вашими единомышленниками организацию. Что Вы можете показать по этому вопросу?
– На этот вопрос мною даны показания 17 декабря.
Рутковский настаивал:
– Показаниями Куклина и Горшенина установлено, что Вы и Зиновьев в 1929 году внедряли среди участников Вашей организации контрреволюционные антипартийные убеждения, руководя одним из созданных Вами для этих целей семинаров. Что Вы можете показать по этому вопросу?
– Никаких контрреволюционных антипартийных убеждений после возвращения в партию я никому не внедрял.
– Следствие располагает данными о том, что Вы, Зиновьев и лица с Вами связанные, официально выступая за линию партии, в своем кругу враждебно относились к политике партии и партийному руководству. Подтверждаете ли Вы это?
– Нет, не подтверждаю, – стоял на своем Каменев.
Далее следователь задавал разные вопросы, которые касались темы возможной смены руководства партией. Каменев очень эмоционально реагировал на них, отвечая, что «разговоры на подобные темы считает абсолютной глупостью» и о смене правительства ни с кем не говорил и не думал, и вообще считает такие разговоры преступными.
– Я вел пропаганду против политической линии руководства партии во время антипартийной борьбы, не придавая этой борьбе никакого личного характера, – объяснял Каменев. – С момента прекращения моих разногласий с политической линией руководства я целиком поддерживал данное руководство.
Тогда Рутковский у него напрямую спросил:
– Признаете ли вы себя ответственным за то, что Ваши враждебные выпады привели к убийству Кирова членами возглавлявшейся Вами контрреволюционной организации.
Каменев продолжал все отрицать:
– Я не могу признать себя виновным в гнуснейшем преступлении, совершенном злодеями, с которыми я не имел и не мог иметь никакой связи.
Надо запомнить этот момент, потому что на судебном заседании он будет говорить противоположное. Однако уже на этом допросе он скажет о своей моральной ответственности за произошедшее:
– Я недостаточно активно и энергично боролся с тем разложением, которое было последствием этой борьбы и на почве которого могла возникнуть и осуществить свое преступление шайка бандитов из подонков бывшей антипартийной организации.
Это высказывание и загонит его позже в тупик. А пока он согласился с обвинениями, что Кирова убили его бывшие соратники по антипартийной борьбе[429].
Несмотря на то что дело только начали рассматривать, Комиссия партийного контроля не стала ждать окончания следствия. В то время как Каменев на всех допросах отрицал свою причастность к контрреволюционной организации, КПК объявила его контрреволюционером. 20 декабря 1934 года Каменева за контрреволюционную работу вновь исключили из рядов партии. Этот раз оказался последним[430].
В тот же день в Военную коллегию Верховного суда СССР были переданы результаты предварительного расследования по делу «Ленинградского центра»[431].
21 декабря Сталин у себя в кабинете собрал на совещание Ягоду, Ульриха, Акулова, Вышинского и Агранова. Он знал, как идет следствие, ему ежедневно отправляли копии протоколов допросов. И он был недоволен. Именно на этом совещании Сталин принял решение проводить не один процесс, а два: дело ленинградского центра и дело московского центра. Здесь же написан и утвержден проект сообщения НКВД для печати, опубликованного 22 декабря, «о предварительном расследовании» по делу об убийстве Кирова – оно якобы совершено Николаевым как членом «террористической подпольной антисоветской группы, образовавшейся из числа участников бывшей зиновьевской оппозиции в Ленинграде»[432].
Постановление Комиссии партийного контроля об исключении из партии бывших оппозиционеров, в том числе Л. Б. Каменева
20 декабря 1934
[РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 171. Д. 199. Д. 124]
Получив установки руководства, Ягода через своего помощника Льва Миронова передал следователям задание – в течение одного дня 22 декабря опросить всех и вытребовать «утвердительные» показания о том, что Николаев примыкал к оппозиции в 1920-е годы и являлся членом контрреволюционной зиновьевско-троцкистской организации. Было необходимо доказать связь Николаева с зиновьевцами. После этого уже становилось возможным обвинять Зиновьева и Каменева в убийстве Кирова.
В это время Льва Борисовича не допрашивали, но ему приносили материалы следствия «для ознакомления». И только те, которые, по мнению работников НКВД, могли бы убедить Каменева в виновности зиновьевцев в смерти Кирова и существовании «центра».
Агранов понимал, что так просто от Каменева не добиться признания вины. В итоге к нему в камеру под видом арестованного «подсадили» своего человека, Л. Д. Радина, в надежде, что Каменев разболтает ему что-нибудь. Но и ему Каменев постоянно говорил о своей непричастности к убийству Кирова: «Я никакой подрывной деятельности против партии никогда не вел»[433].
После этого Агранов решает поговорить с ним сам. Он пришел в камеру Каменева с предложением обдумать все еще раз, повспоминать и подробно изложить все, что ему известно о деятельности «ленинградской группы».
– Это Ваш партийный долг, – убеждал его Агранов.
Каменев был уверен в своей невиновности. Но бывшее оппозиционное прошлое порождало в нем чувство вины за нынешние события. Поэтому Лев Борисович, не задумываясь, согласился подробно рассказать все, что знает. Он преисполнился решимости, особенно после того, как узнал о высказываниях других арестованных о нем. «Надо постараться вспомнить, чтобы путаницы не было, – думал Каменев. – Итак, ленинградская оппозиция. И документов под рукой никаких нет… Как бы не запутаться». И он начал писать: «В категорической форме вопрос о дальнейшем поведении “ленинградской оппозиции” встал к концу XV съезда. Троцкий и его группа фактически становились на путь второй партии. Ленинградцы колебались. Я решительно выступал за прекращение всякой подпольной деятельности и за подчинение партии… Я занимал “правые” позиции, а вся оппозиция под влиянием Троцкого и подчинившегося ему Зиновьева была в “боевом”, “наступательном” настроении… Произошел раскол. Сафаров, Наумов, Саркис объявили нас “капитулянтами” и “изменниками”. Из троцкистов на нашу точку зрения встал лишь Пятаков. Помню, что основным моим аргументом было следующее рассуждение: нам не удалось изменить линию партии в желательном для нас направлении в открытой борьбе, но если мы останемся в партии и подчинимся ей, то мы, несомненно, с течением времени получим возможность влиять на ее политику… Ради этого надо отказаться от так называемой “платформы”. Я искренне верил, что партия, натыкаясь на неизбежные трудности, прибегнет к нашей помощи. Что наша политическая роль в партии бесповоротно сыграна, мне тогда еще не приходило в голову».