Здесь же Каменев поделился своими мыслями, которые он вынашивал в 1929 году: «…политическая линия Сталина по существу казалась и мне, и Зиновьеву, и другим гораздо правильнее линии Бухарина с его “врастанием кулака в социализм”, недоверием к индустриализации. Несмотря на все столкновения, раздражения и “обиды”, я считал товарища Сталина гораздо более достойным поста руководителя партии, чем кого бы то ни было из правых. Я никогда не верил в победу правых».
Каменев в записке дал нелестную характеристику Зиновьеву, помня, что именно из-за него попал в Минусинск: «Отсутствие воли, отсутствие последовательности, способность под влиянием случайных впечатлений то загораться необоснованными надеждами и оптимизмом, то впадать в мрачнейший пессимизм. Лучшая формула его поведения – “и хочется, и колется, и маменька не велит”», – вот что думал Каменев о Зиновьеве, сидя в тюрьме. По его мнению, Зиновьев именно из-за своей обиды на партию проявлял внимание ко всяким слухам и «политическим сплетням», выказывал готовность выслушать всякого, кто к нему обратится.
Про себя Каменев настойчиво писал, что после возвращения из Минусинска он порвал отношения со всеми «бывшими единомышленниками по ленинградской оппозиции», добавляя при этом, что, «к великому своему горю и несчастию, не порвал личных связей с Зиновьевым».
«Я еще раз подтверждаю, – писал Каменев, – что с момента возвращения в партию я не имел ничего общего с бывшей ленинградской оппозицией и ничего не знал о ленинградской группе… Я еще раз заявляю: я не играл словами, и в моих письмах из Минусинска в ЦК к товарищу Сталину, в моих статьях в “Правде” и в речи на 17 съезде я выразил все свои мысли до конца и без остатка и не изменял им с тех пор ни на йоту»[434]. 24 декабря 1934 года Каменев через конвой передал Агранову свое письмо.
А в это время 23 декабря 1934 года в «Правде» было опубликовано сообщение под заголовком «В народном комиссариате внутренних дел СССР». В нем говорилось, что «кроме лиц, привлеченных к суду по делу Николаева (убийство т. Кирова), органами НКВД арестованы в связи с этим делом в Москве 16 декабря следующие участники бывшей зиновьевской антисоветской группы: Шаров Я. В., Куклин А. С., Файвилович Л. Я., Бакаев И. П., Вардин И. В., Залуцкий П. А., Горшенин И. С., Зиновьев Г. Е., Булах В. С., Гертик А. М., Евдокимов Г. Е., Каменев Л. Б., Федоров Г. Ф., Костина А. П., Сафаров Г. И.».
При этом указывалось, что в отношении Федорова, Сафарова, Зиновьева, Вардина, Каменева, Евдокимова «следствие установило отсутствие достаточных данных для предания их суду» и принято решение передать их дела на рассмотрение особого совещания при НКВД для ссылки их в административном порядке[435]. На самом деле никакое особое совещание дело не рассматривало. Все было решено заранее.
Письмо Л. Б. Каменева Я. С. Агранову о деятельности «ленинградской оппозиции»
24 декабря 1934
[РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 171. Д. 200. Л. 93–102]
Глава 19Дело «Ленинградского центра». Первые признания Каменева25 декабря 1934 – 13 января 1935
Началась подготовка к процессу по делу Николаева или так называемого «Ленинградского центра». Проект обвинительного заключения писал заместитель прокурора СССР Андрей Вышинский[436], но Сталин два раза вносил в него исправления и дополнения. 25 декабря обвинительное заключение было одобрено членами Политбюро, а через два дня, 27 декабря, опубликовано в газете «Правда»[437].
Перед началом судебного заседания председателя Военной коллегии Верховного суда Василия Ульриха и Вышинского вызвали в Москву к Сталину. Ульрих получил указание весь процесс провести за 2 дня, а всех обвиняемых приговорить к расстрелу. Приговор был заранее согласован в Москве и там же отпечатан на машинке.
28 декабря в 14 часов 20 минут в Ленинграде начался закрытый судебный процесс. Председательствовал на суде В. В. Ульрих, членами Военной коллегии выступили И. Матулевич и А. Горячев, секретарем коллегии являлся Батнер.
Несмотря на отсутствие Сталина в Ленинграде, он был в курсе всего происходящего. В день по несколько раз он получал от Ягоды подробную информацию о ходе судебного заседания и показаниях обвиняемых. К Ягоде она поступала от Агранова по высокочастотной связи из Ленинграда[438]. Кроме того, сам Ульрих два раза звонил Сталину[439]. Первый раз он просил разрешения отправить дело на доследование, так как Николаев в первом признании на суде указывал, что действовал в одиночку. Второй раз – перед вынесением смертного приговора. Ульрих сомневался, так как Сталин на допросе Николаева 2 декабря обещал сохранить ему жизнь, если он выдаст участников заговора против Кирова. Но Сталин был непреклонен: всем должна быть одна мера – расстрел[440].
Сообщение Н. И. Ежова и И. А. Акулова И. В. Сталину об отправке в Секретариат ЦК обвинительного заключения по делу Николаева
25 декабря 1934
Автографы И. В. Сталина, В. М. Молотова, Л. М. Кагановича, Г. К. Орджоникидзе, К. Е. Ворошилова, М. И. Калинина, В. В. Куйбышева, А. А. Андреева, В. Я. Чубаря, А. И. Микояна [РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 171. Д. 201. Л. 139]
Сообщение Я. С. Агранова о судебном заседании в Ленинграде и вынесенном четырнадцати обвиняемым приговоре
29 декабря 1934
[РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 171. Д. 201. Л. 6–65]
На суде Леонид Николаев подтвердил все свои последние показания. Обвиняемые Толмазов, Ханик, Левин и Сосицкий признались, что являются членами контрреволюционной организации. Кроме того, все они указали, что были сторонниками смены партийного руководства на Зиновьева и Каменева. Сосицкий утверждал, что именно деятельность Зиновьева и Каменева «приводила к террористическим тенденциям среди отдельных членов организации». Большинство подсудимых заявили, что именно Зиновьев и Каменев должны нести главную ответственность за убийство Кирова.
29 декабря в 6 часов 40 минут суд огласил приговор, который признавал всех 14 обвиняемых виновными в совершении преступлений, предусмотренных статьями 58-8 и 58–11 УК РСФСР: «На основании изложенного и руководствуясь постановлением Центрального Исполнительного Комитета Союза ССР от 1 декабря 1934 года, выездная сессия Военной коллегии Верховного суда Союза ССР приговаривает всех четырнадцать к высшей мере наказания – расстрелу. Все лично им принадлежащее имущество конфисковать. Приговор окончательный, обжалованию не подлежит и приводится в исполнение немедленно».
После оглашения приговора всех подсудимых в наручниках вывели из зала и увезли в Управление НКВД. Уже в машине Николаев, словно очнувшись от гипноза, кричал, что он оклеветал товарищей. Ему обещали сохранить жизнь, но его обманули. В 6 часов 45 минут приговор был приведен в исполнение. Перед расстрелом Мандельштам и Румянцев кричали: «Да здравствует Коммунистическая партия большевиков». Котолынов, стоя уже у трупов расстрелянных осужденных, заявил: «Весь этот процесс – чепуха. Людей расстреляли. Сейчас расстреляют и меня. Но все мы, за исключением Николаева, ни в чем не виноваты. Это сущая правда. Я умираю с чистой совестью перед партией и Родиной»[441].
Сообщение Я. С. Агранова И. В. Сталину по прямому проводу о расстреле четырнадцати осужденных за убийство С. М. Кирова
29 декабря 1934
[РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 171. Д. 201. Л. 71]
Сразу после этого Агранов из Ленинграда по прямому проводу сообщил, что приговор приведен в исполнение. 30 декабря 1934 года об этом было напечатано в газете «Правда». Тогда Каменев и узнал о случившемся. Однако к нему с допросами следователи не торопились.
С 3 по 7 января 1935 года следователям удалось «раздобыть» развернутые показания у Бакаева. Он подтверждал, что бывшие зиновьевцы ведут антисоветскую деятельность, представляют собой контрреволюционную организацию, имеют руководящий центр. При этом никаких конкретных фактов антисоветской деятельности он не приводил. Но именно эти показания дали возможность получить от других обвиняемых формальные признания своей виновности.
Следующий допрос у Каменева был только 9 января. На все вопросы Лев Борисович повторил все то, что изложил в записке Агранову[442]. Однако в этот раз, под давлением, он не просто рассказал о том, что после XV съезда зиновьевская группа надеялась со временем вернуть свое влияние на политику. Он заявил:
– Так как мы скрывали от партии это наше убеждение в правильности своей линии и эти свои надежды на возврат к руководству, то это поведение я признаю двурушническим и глубоко враждебным интересам партии.
При этом Каменев уверял, что после возвращения из ссылки он «ни словом, ни делом не отклонился от того, что писал из Минусинска в ЦК», что писал в своих статьях в «Правде», что говорил на XVII съезде, потому что все это выражало его подлинное убеждение.
Докладная записка В. Ульриха И. В. Сталину о соучастии М. Драуле, О. Драуле и Р. Кулишера в убийстве С. М. Кирова и их расстреле
11 марта 1935
[РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 171. Д. 213. Л. 63]
Что именно заставило Каменева так оговорить себя, остается загадкой. Но это признание о двурушническом, глубоко враждебном поведении сделало свое дело.
На следующий день, 10 января, Каменева допрашивали Миронов и Люшков. Они требовали, чтобы Каменев признал существование подпольной контрреволюционной организации. Приводили показания уже расстрелянных осужденных. А главное, указывали на то, что Зиновьев во всем сознался и все обвинения подтверждает. На самом деле Зиновьев таких показаний не давал.