– У меня есть такая просьба: не прибегать к тем уже изложенным словам и предложениям, чтобы не затягивать судебное заседание. Последнее слово будем слушать в том же порядке, как и допрос.
Каменев с последним словом выступал после Зиновьева. Ему дали на это 10 минут[451]:
– Товарищи, никакая речь сейчас, конечно, не изменит ничего в прошлом, и, я полагаю, никакая речь не может ничего изменить и для будущего. Но я бы хотел когда-нибудь, в последний час, иметь право не иметь тайн от партии. Мне хотелось и хочется сейчас иметь чувство, что вот все, что больше ничего нет. Весь навоз выкинут!
Каменев вновь и вновь признавал себя ответственным за то, что превратил группу людей из бывшей зиновьевской оппозиции «в жалкую прогнившую до конца грязь».
– Насколько глубоко зашло моральное разложение. И эти люди, – говорил Каменев, – считали меня своим руководителем до последнего момента. Они считали, что я их единомышленник. Я в камере имею перед собой доклад товарища Куйбышева об итогах… С одной стороны, у меня в камере лежит обвинительный акт по делу контрреволюционной группы Зиновьева и Каменева, с другой – этот отчет, которым подведен итог десятилетней работы партии. Таков первый, общий, теоретический итог, а второй практический – труп Сергея Мироновича Кирова…
Нервы Каменева были на пределе. Голос его дрожал, но он продолжал говорить:
– Когда мы, люди, которые имеют седые головы, начинали учиться и учить социализму, мы знали великое учение Маркса. Это была теоретическая подготовка. Потом пришел Ленин, и эта теоретическая подготовка воплотилась в жизнь. Потом, когда время… время сняло Ленина, его сменил Сталин, который продолжает дело…
Дальше Каменев продолжил анализировать свою деятельность за последние 10 лет. Эмоции захлестывали его. Пару раз он сорвался на слезы, говоря, что фактически стал руководителем бандитской контрреволюционной группы и бесславно закончил свой путь.
Несмотря на пафосные речи, Каменева нельзя заподозрить в неискренности. Слишком сильно ударила по нему смерть Кирова. И его убедили, что именно он виноват в ней. Сидя в камере, анализируя все материалы следствия, которыми его снабжали, он сломался психологически. Как бодро он отрицал на первых допросах свое участие в контрреволюционной организации, и как в последнем слове, душимый слезами, признавал свою вину в руководстве несуществующим «Московским центром» и гибели Кирова.
После всех высказанных последних слов суд удалился на совещание. Вернувшись, председатель огласил приговор. Он не сильно отличался от обвинительного заключения. Ульрих зачитал, что все подсудимые по данному делу полностью признали свою вину, а Военная коллегия признала их виновными в совершении преступлений, предусмотренных статьями 17, 58-8 и 58–11 Уголовного кодекса РСФСР. Каждый из них, по решению суда, был либо руководителем, либо активным участником так называемого «Московского центра». Руководствуясь постановлением ЦИК СССР от 1 декабря 1934 года, Военная коллегия Верховного суда СССР приговорила: Зиновьева, Гертика, Куклина, Сахова к 10 годам тюремного заключения; Шарова, Евдокимова, Бакаева, Горшенина, Царькова – к 8 годам; Федорова, Герцберга, Гессена, Тарасова, Перимова, Анишева, Файвиловича – к 6 годам; Башкирова, Браво – к 5 годам. И, наконец, Каменева Льва Борисовича, «являвшегося одним из руководящих членов “Московского центра”, но в последнее время не принимавшего в его деятельности активного участия», к тюремному заключению на 5 лет[452].
Заканчивая приговор, Ульрих огласил:
– Имущество всех осужденных, лично им принадлежащее, конфисковать. В срок отбывания наказания зачесть осужденным предварительное заключение. Приговор окончательный и обжалованию не подлежит.
Сообщение ТАСС о приговоре Военной коллегии Верховного суда СССР по делу «Московского центра»
18 января 1935
[РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 171. Д. 209. Л. 111–113]
Стоит сказать, что приговор с указанием мер наказания Ульрих уже имел на руках до начала судебного заседания. Не располагая никакими фактами, упирая на долг перед партией и цель ее укрепления, от подсудимых требовали выступить с саморазоблачением, признать антисоветскую деятельность всех участников бывшей зиновьевской оппозиции и моральную ответственность за действия Николаева. Это удалось. Все речи обвиняемых – просто покаяния. Не только Каменев поверил в свою вину.
Как и суд над «Ленинградским центром», это заседание было закрытым. По ходу заседания Сталин получал сообщения от Ягоды о том, как проходит суд, что говорят, как воспринимают. Ягода, в свою очередь, получал их от Агранова по прямому проводу: «Спецсообщение № 1. О начале судебного процесса по делу Зиновьева, Евдокимова, Бакаева, Каменева и других… Председатель товарищ Ульрих приступил к опросу подсудимых»[453]. Всего насчитывается 22 подобных сообщения.
15 января 1935 года Агранов отправил 7 таких спецсобщений, еще 7 – 16 января и 8 – 17 января. Последние слова подсудимых были переданы полностью.
Полученные сведения по распоряжению Сталина тут же направлялись членам и кандидатам в члены Политбюро: Андрееву, Ворошилову, Кагановичу, Калинину, Косиору, Куйбышеву, Микояну, Молотову, Орджоникидзе, Петровскому, Постышеву, Рудзутаку, Сталину, Чубарю[454].
16 января 1935 года Особое совещание при наркоме внутренних дел СССР рассмотрело еще одно уголовное дело против самого мифического центра – «ленинградской контрреволюционной зиновьевской группы». По нему проходили 77 человек. Все они были приговорены к разным срокам тюрьмы и ссылки [455].
Протокол № 12 заседания Комиссии ЦК КПСС по проверке материалов о троцкистско-зиновьевских судебных процессах с приложением выводов об убийстве С. М. Кирова
4 декабря 1956
[РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 171. Д. 457. Л. 75–76
Глава 21Жизнь в заключении16–25 января 1935
После судебного процесса Каменев был опустошен, чувствовал отвращение к самому себе. При этом морально он был готов к более жесткому приговору. Даже к пуле.
«Неужели это мы, – думал Каменев, – что мы сделали с собой, с людьми… Мы же просто гнойное ведро исторических отбросов революции. Каких прекрасных пролетариев мы завели в болото».
Вернувшись с судебного заседания в тюремную камеру, Каменев написал два письма: своей жене Татьяне и своему другу Максиму Горькому. Ему нужно было поделиться своими мыслями и чувствами. «Они должны знать, – подумал Каменев, – что все сказанное мной на суде является правдой».
Письмо к жене было полно раскаяния, горечи и надежды. Он описывал свое состояние на процессе: «ощущение такое, как будто тебя заставляют глотать содержимое помойного ведра, а это содержимое плоды твоей “исторической” работы. Без суда я, вероятно, никогда так живо и глубоко не ощутил бы этого… К концу у меня было такое состояние отвращения к себе, что я абсолютно спокойно принял бы приговор к расстрелу и спокойно пошел бы под пулю, которая прекратила бы это ощущение искаженной жизни своей и своих “политических” друзей».
Каменев искренне раскаивался, верил и принимал тот факт, что он вместе с Зиновьевым «завел в болото» своих однопартийцев, а последствием его «поведения за 10 лет был труп Кирова»[456].
Жену Каменев просил не быть к нему «суровее, чем партия»: «Не лишай меня окончательно своего доверия. Не бросай меня… Для меня было бы великим счастьем знать, что и ты не окончательно отошла от меня, не отнимаешь окончательно своей руки от меня, что я могу тебе сказать не “прощай”, а “до свидания”».
Маленькому шестилетнему сыну Волику Каменев просил все рассказать, иначе он узнает от других. Это письмо он просил показать двум сыновьям Александру и Юрию. Каменев рассчитывал на свидания с семьей. Но на следующий день его старший сын Александр отрекся от отца. Он отправил письмо наркому обороны СССР Клименту Ворошилову, в котором написал, что приговор его отцу – это «приговор всех трудящихся, всех преданных делу социализма»: «Вместе со всей страной, тесно сплоченной вокруг большевистской партии, я с глубоким возмущением осуждаю всю подрывную работу, которую вел мой отец, будучи в рядах партии»[457].
Стоит сказать, что к тому времени из-за суда над Каменевым Александра уже сняли с должности начальника-инженера 4-го сектора спецотдела Главного управления Гражданского воздушного флота. Это письмо не спасло его. Он был не только сыном Каменева, но и племянником Троцкого. Его арестовали 5 марта 1935 года и сослали в Алма-Ату. Второй раз арестовали 17 августа 1936 года. Расстреляли по приговору Военной коллегии Верховного суда СССР 10 мая 1937 года за создание у себя на работе диверсионно-вредительской группы «по прямым заданиям отца». Только спустя много лет удастся доказать, что ничего подобного не было.
В письме Максиму Горькому Каменев просил, чтобы тот не усомнился в правдивости и искренности его отношения к нему, в том, что он ему говорил при встречах. Сам себя он называл «отбросом исторического процесса и революции».
«Алексей Максимович, с Вами я не фальшивил, – писал Каменев, – когда я говорил Вам о возродившемся во мне чувстве любви и уважения к Сталину и моей готовности искренно работать с ним, о том, что во мне перегорело всякое чувство обиды и раздражения, я говорил правду, говорил то, что действительно родилось во мне в последние годы – после долгой борьбы, – и говорил без всяких целей и расчетов, потому что так сложилась моя история»[458].
Заявление А. Л. Каменева наркому обороны СССР К. Е. Ворошилову с осуждением деятельности своего отца Л. Б. Каменева