Близкие поняли, не близкие нет».
Впрочем, мы забежали вперед. Наше повествование дошло до осени 1962 года.
В сентябре Дау перевели в больницу Академии наук. Здесь академика Ландау застали две большие награды: Ленинская премия ему и Е.М. Лифшицу за цикл книг по теоретической физике и Нобелевская премия по физике за 1962 год.
1 ноября Лев Давидович получил телеграмму:
«Москва, Академия наук,
профессору Льву Ландау.
1 ноября 1962 года.
Королевская академия наук Швеции сегодня решила присудить Вам Нобелевскую премию по физике за пионерские работы в области теории конденсированных сред, в особенности жидкого гелия. Подробности письмом.
Эрик Рудбер, постоянный секретарь».
Утром 2 ноября в больницу приехал посол Швеции в Советском Союзе Рольф Сульман. Он поздравил Ландау с премией.
— Вам не трудно говорить по-английски? — спросил посол по-русски.
— Just the same [1], — ответил Ландау.
Дау начали осаждать корреспонденты. Медики боялись, как бы журналисты не навредили больному своими разговорами, но Дау охотно всех принимал, отвечал на вопросы каждого.
Иностранным корреспондентам Дау сказал:
— Присуждение премии рассматриваю как еще одно всеобщее признание великого вклада советского народа в мировой прогресс. — И, неожиданно улыбнувшись, добавил: — Передайте на страницах ваших изданий благодарность моему учителю Нильсу Бору. Я многим ему обязан и сегодня вспоминаю о нем с особой благодарностью.
Телеграфное агентство Советского Союза передало сообщение о необычайных событиях в академической больнице на Ленинском проспекте. Оно начиналось словами:
«Только немногим избранникам выпадает жребий стать лауреатом Нобелевской премии. Для этого надо прочертить сверкающий след в науке, сделать открытие поистине мирового значения. Среди русских ученых Нобелевской премии были удостоены И.И. Мечников, И.П. Павлов, Н.Н. Семенов, П.А. Черенков, И.Е. Тамм, И.М. Франк и в этом году — Лев Давидович Ландау.
10 декабря в Москве прославленному советскому физику были вручены диплом и золотая медаль лауреата Нобелевской премии.
В зале, за столом, покрытым зеленым сукном, разместились ученые: президент Академии наук СССР Мстислав Всеволодович Келдыш, академики Петр Леонидович Капица, Лев Андреевич Арцимович, Николай Николаевич Семенов, Игорь Евгеньевич Тамм, посол Швеции в СССР господин Рольф Сульман. В центре занимает место лауреат — академик Лев Давидович Ландау. Он еще не вполне оправился от тяжелой травмы, но все же это тот самый Дау, которого любят физики в разных странах за его редкий теоретический дар, добродушие, товарищескую отзывчивость, скромность. Таким, вероятно, помнят его физики Копенгагена, куда в тридцатых годах он приезжал к своему любимому учителю, знаменитому Нильсу Бору.
Сейчас Ландау пятьдесят четыре года. Быть может, воля, огромная любовь к науке помогли ему выстоять в дни болезни…»
Вся страна узнала о празднике советской науки — о вручении награды Л.Д. Ландау, которое состоялось в стенах больницы в день рождения Альфреда Нобеля, 10 декабря, когда обычно вручаются премии его имени.
Многочисленные друзья и коллеги Дау откликнулись на эту награду целым потоком писем и телеграмм. Первыми прислали свои поздравления Нильс Бор, Вернер Гейзенберг и Макс Борн. Затем были получены телеграммы от Фрица Ланге, Ли, Янга, Шенберга, потом — письма, бесчисленные письма.
В эти дни американский журнал «Лайф» напечатал большую статью под сенсационным заголовком «Нобелевская премия после смерти». Как бы то ни было, многие сожалели, что эта почетная и заслуженная награда пришла к Ландау слишком поздно.
Дау нельзя было узнать. Он был оживлен, весел, без конца шутил и совершенно перестал повторять унылые фразы вроде: «Конечно, кому нужен такой жалкий калека, как я». Он и внешне изменился: стал энергичным, подтянутым.
18 декабря Дау сказал:
— Я потерял год, но за это время я узнал, что люди гораздо лучше, чем я полагал.
Год 1963-й, так же как и предыдущий, Ландау провел в больнице. И только 25 января 1964 года он снова переступил порог своего дома. Вечером квартира Льва Давидовича наполнилась людьми. Было шумно, то и дело раздавался смех. Кто-то из присутствующих вспомнил, что три дня назад был день рождения Дау, и поздравил его с прошедшим днем рождения.
Дау с улыбкой спросил:
— А вы знаете, как поступил один находчивый губернатор, когда он забыл вовремя поздравить императора с днем рождения? Он отправил царю телеграмму: «Третий день пью за здоровье вашего императорского величества» — на что царь ответил: «Пора бы и перестать».
Последовал взрыв хохота.
Когда все ушли, Дау вдруг сказал:
— Я только сегодня понял, что болен. Это защитная реакция памяти: не помню, что было раньше. Начал болеть сегодня.
Но прошло уже семьсот сорок восемь дней с того воскресенья, когда Дау отправился в Дубну по скользкой, покрытой льдом дороге…
Глава пятнадцатая. Последние дни
Между нами жило чудо, и мы это знали.
Лето1964 года было жаркое, с частыми грозами, с проливными дождями, чудесное, быстро промелькнувшее лето.
Дау не работал. Близкие не теряли веры в его полное выздоровление. Врачи возлагали большие надежды на терпеливый уход в спокойной домашней обстановке и настойчиво рекомендовали Льву Давидовичу провести лето на даче. Вначале он отказывался, но потом согласился.
До болезни Дау и двух дней не мог усидеть на даче — темп его жизни был слишком стремителен. Но с тех пор прошла целая вечность. Теперь он безвыездно прожил за городом три месяца.
Дау приехал на дачу 26 июня. Дорогу он перенес плохо, вышел из машины бледный, обессиленный. Надо было пройти по дорожке метров сто, и он с трудом передвигался в тяжелых протезных ботинках, опираясь на палку и на руку санитарки.
Вдруг Лев Давидович увидел свою восьмидесятилетнюю тещу, и лицо у него преобразилось. Он улыбнулся и спросил:
— Татьяна Ивановна, как вы поживаете? Вам здесь не плохо? Не хотите в Москву?
— Нет, здесь мне лучше. Обо мне не волнуйтесь. Как вы себя чувствуете?
— Плохо. Не видно конца моим мучениям.
— Здесь вы поправитесь. Здесь вам сразу станет лучше.
— Иногда я теряю надежду…
До приезда Дау Татьяна Ивановна жила одна в большом деревянном доме, и одиночество ее не тяготило. Все необходимое ей привозили, забот почти никаких. Ее последняя привязанность — младший из внуков, Гарик. Молчаливый и необщительный, он подолгу сидел возле бабушки, когда приезжал на дачу, очень трогательно заботился о ней и оберегал ее покой.
Вид больного зятя потряс Татьяну Ивановну. Трагическая нелепость аварии, страдания раненого — все это подорвало ее силы. В конце лета Татьяна Ивановна умерла от сердечного приступа.
Дача академика Ландау стоит в лесу под Звенигородом. Вековые ели подходят к самому порогу. Тишина, покой… Но журналисты и тут отыскали Дау. Иной раз приедет корреспондент, а Дау, хотя чувствует себя плохо, говорит:
— Пусть зайдет. В такую даль ехал, как же после этого его не принять?
— Лев Давидович, в Москву прибыл американец, он пишет о вас книгу, на которую у него заключен договор с издательствами в Нью-Йорке и в Париже.
— Ка-а-кая животрепещущая тема! — не без ехидства отвечает Дау.
Дау осаждали иностранные корреспонденты. Их интересовало, на что академик собирается потратить Нобелевскую премию, что из прожитого ему больше всего запомнилось, какой день в своей жизни он считает самым счастливым…
— Ваши основные жизненные принципы?
— Не мешать другим, — без запинки отвечает Дау.
— После выздоровления вы, вероятно, захотите отдохнуть. Как вы намерены провести свой отпуск?
— Я так устал отдыхать, что не потрачу на отдых ни одного дня. Как только выздоровлю, примусь за научные журналы. Надо ознакомиться с журналами, вышедшими за время моей болезни.
— Расскажите, пожалуйста, о вашей творческой лаборатории.
— Такого вообще не существует, — хмыкает Дау.
— Но ведь хочется знать, как работает физик, что его интересует.
— Меня интересуют только те явления, которые пока еще не объяснены. Исследование их я не могу назвать работой. Это наслаждение, радость. «Творческая же лаборатория» могла бы привлечь внимание разве что науковедов, если бы такие существовали.
Однажды в воскресенье в доме Ландау появился молодой журналист из «Комсомольской правды» Ярослав Голованов. Вначале он держался робко, почти не поднимал глаз от своего блокнота, а потом разговорился. Дау слушал его чрезвычайно внимательно. Голованов рассказывал, что в Париже он встречался с Луи де Бройлем.
— Это очень известный физик, но сделал он мало, — заметил Лев Давидович.
По просьбе редакции Дау написал для «Комсомольской правды» небольшую статью к семидесятилетию Петра Леонидовича Капицы, вернее, продиктовал ее, потому что писать ему было трудно.
8 июля 1964 года, в день рождения Капицы, в газете появилась статья, озаглавленная «Дерзать рожденный»:
«Академик П.Л. Капица — один из крупнейших физиков-экспериментаторов нашего века. Но с полным основанием можно назвать его и выдающимся инженером современности, поскольку решение тех задач, которые были им блестяще решены, невозможно без инженерной изобретательности, без высокого технического вдохновения. А число таких задач весьма велико.
После окончания в 1918 году Политехнического института в Петрограде он увлекся изучением радиоактивного излучения и инерции электронов. Его первым большим учителем был “папа Иоффе” — академик Абрам Федорович Иоффе, звезда первой величины на небосклоне экспериментальной физики, во многом определивший путь своего талантливого ученика.
В 1921 году Капица уезжает в научную командировку в Англию, где проводит четырнадцать лет. И опять молодому ученому везет: его вторым учителем становится Эрнест Резерфорд, сын новозеландского пасечника, ставший классиком физического эксперимента.