дашом по папке с донесениями Бибикова. – Граф Орлов прав, сведения неутешительные. В Невьянске мастеровые уже льют Злодею мортиры. Сколько там взято ружей, сабель и прочего снаряжения, пока неизвестно, но думаю – много. Мы упустили шанс задавить мятеж в зародыше – у нас не было войск – теперь положение еще хуже: перед нами целая армия казаков, каторжан, башкир и прочей сволочи. Если Самозванец прорвется в хлебные губернии Поволжья, к нему присоединятся еще и крепостные. Тогда нас ждет второй Разин. Этого допустить нельзя. Генерал-аншеф Бибиков…
– Для чего вообще туда послан генерал Бибиков? – граф Панин, не стесняясь, перебивал Екатерину, и это было дурным знаком. Ее противники чувствовали силу. Их не смущало, что сегодняшнее преимущество основано на слабости государыни. И государства. – Я предлагал на это место моего брата генерала Панина. Почему меня не послушались?
– Генерал Бибиков верный человек, – отчеканила Екатерина. – Он прекрасно показал себя в Польше. Там тоже приходилось действовать где пушками, где уговорами. А ваш брат так привык сжигать города и сажать турок на кол, что боюсь, как бы не принял Поволжье за вражеский редут.
– Не вижу разницы, – нарочито резко отозвался Панин. – И там, и там злодеи. Наши, может, и похлеще турок…
О, как в этот момент Екатерина была с ним согласна! Но она ни звуком не выдала своих чувств. Нет, и не может быть равенства между отечеством и чужбиной. Ей и турок-то разоренных бывало жалко до слез. Что говорить о своих?
– Ее Императорское Величество делает что хочет, – поддержал Като гетман Разумовский, к месту ввернув памятные слова Панина. – Бибиков – прекрасный выбор. Надобно еще пресечь все коммуникации между яицкими казаками и запорожцами. Бывает, одни соберутся в поход и других кличут пособить. Добычу делят. Разбойники с Дона и Яика утекают в Сечь.
– Разве запорожцам в Турции добычи мало? – осведомился Алексей Орлов.
– То-то и оно, что сейчас, пока война, из Малороссии никто на Яик не сунется. Свои зипуны богаты. А как мир заключим? Тут-то многие с Сечи поворотят коней и пойдут искать, где гуляет казацкая сабля.
«Гетман прав, – кивнула Екатерина, – он хорошо знает своих».
– Спасибо, – вслух сказала она. – Я об этом не подумала. Будет послан приказ в армию Румянцева отслеживать пересылки казаков с мятежниками. На генерала же Бибикова следует возложить дополнительные полномочия…
– Но этого мало! – снова перебил ее Панин. Его поведение становилось оскорбительным. – Полномочия должны быть диктаторскими. Казнить разбойников на месте. Без суда и следствия. Возня затягивает дело.
«Вот куда вы клоните, любезнейший Никита Иванович! Самый человеколюбивый из моих вельмож!» Екатерина широко улыбнулась:
– По твердой руке соскучились, граф? Я дам вам твердую руку.
После Совета Алехан догнал императрицу на лестнице.
– Прошу прощения, Ваше Величество, – он низко поклонился, но его взгляд был требователен и недобр. – Как лицо, наделенное некоторой властью, я хочу осведомиться, что означает пребывание в столице в военное время генерала-поручика Потемкина?
– Он привез донесения фельдмаршала Румянцева, – не замедляя шага, ответила Екатерина.
– Вот как? И более ничего? – Орлов побелел.
– Я хочу посоветовать вам, Алексис, – отчеканила женщина, – в военное время заниматься своим непосредственным делом и поспешить в Ливорно, где вас ждет флот.
– Добро-о, – Алехан отступил. Ничего доброго в его тоне не было.
В первые дни по приезде Потемкин поминутно ждал вызова в Совет. Но о нем, казалось, забыли. Сначала он метался в четырех стенах. Потом им овладело равнодушие. Свет стал не мил.
На исходе недели у дома Самойловых остановились щегольские дрожки, и из них, презрительно оглядываясь по сторонам, вышел Алексей Орлов. От такой чести госпожа Самойлова сомлела и не знала, куда себя деть.
– Где брат-то твой? – не удостоив Марью Александровну даже кивком, осведомился Алехан. И, не дожидаясь ответа, стал подниматься по лестнице.
Потемкин в одной рубахе лежал на атаманке и читал «Слово о Законе и Благодати» митрополита Иллариона. Он не сразу оторвался от книги, обернулся к вошедшему и поднял бровь. Не дожидаясь приглашения, Алехан сел.
– Я приехал передать вам, что едва ли у Ее Величества среди множества неотложных дел найдется время на ваш рапорт, – веско сказал он. – Лучшим для вас было бы немедленно вернуться в армию.
– Вы советуете от себя лично? – Потемкин так и не пожелал встать. Привези подобное известие любой другой, и он не сдержал бы досады. Но слишком велика была его неприязнь к этому человеку, чтобы демонстрировать при нем свои чувства.
– Я передал то, что считал нужным, – веско подытожил Алехан. – В остальном можете пенять на себя.
– Иными словами, если меня найдут в канаве с перерезанным горлом, моим родным знать, кого благодарить?
Орлов подавил усмешку.
– Вас не найдут.
Оба знали, что сейчас в Петербурге мало кто даст за жизнь Потемкина медный грош. Алехан кивнул, давая понять, что уходит. Гриц не поднялся. Дверь хлопнула.
Дело принимало неприятный оборот. Даром младший из Орлов ездить бы не стал. За то время, пока Потемкин его не видел, тот сделался еще грузнее и вальяжнее. Даже шрам во всю щеку, изящно затушеванный пудрой, приобрел вид благородного знака воинской доблести.
Ночь Гриц провел без сна. Следующее утро ознаменовалось явлением прекрасной графини Брюс. Она была в лиловом платье с глубоким декольте, по английской моде обнажавшим грудь чуть ниже сосков. Газовый шарф не столько скрывал, сколько подчеркивал бесстыдные прелести Парас.
Марья Александровна, не привычная к вольностям придворного туалета, то и дело отводила глаза от райской гостьи. Брюсша заехала на правах старой приятельницы Потемкина и щебетала не умолкая. Вскоре после потери глаза у Григория был с ней короткий роман, закончившийся, как и все романы графини, ничем. Они остались друзьями. Гриц многому у нее научился и ничего не потерял.
– И веришь ли, голубчик, – тараторила Брюс. – Никогда еще при дворе не было так весело. На обедах у государыни в иные дни до семидесяти человек собирается самой тесной компании. Умора посмотреть, как Орлов с Васильчиковым друг на друга пялятся!
Григорий до боли в пальцах стиснул крышку стола. Зачем Като подослала к нему эту дрянь? Хочет знать, что он ответит на подобные откровения? Или ей надо заставить его сходил с ума от ревности? А, может, наоборот, – чтобы ему было уже все равно и он с покорностью принял возлюбленную какая есть?
Брюс извлекла из-за корсета плотный листок и развернула.
– Полюбуйся. Английская карикатура на наши дела.
Картинка перекочевала через стол в руки к Григорию. Он увидел на ней грубо намалеванную Като с шашкой в руке. Императрица наступала на турка, стоявшего на коленях. Внизу была подпись: «Османы запирают женщин в гаремах. Мы их освободим, и у каждой будет по гарему мужчин!»
Марья Александровна покраснела до корней волос. Потемкин знаком приказал сестре выйти. Та с облегчением вздохнула и исчезла из-за чайного стола.
– Вот спасибо, голубчик. Выпроводил свою гусыню. Нам с тобой всегда найдется, что вспомнить!
Брюс неожиданно оказалась возле него и сдернула газовый шарф. Ее руки обвили шею старого любовника, и он почувствовал, что к тонкому батисту рубашки прижимаются острые, как у козы, груди графини. Гриц никогда не был непоколебим, однако Брюсши ему не хотелось. Ему вообще уже с месяц никого не хотелось, ибо чувство, которое гнало Потемкина в Петербург, легче было назвать злобой, чем желанием.
Генерал поморщился и отстранился. Оливковые глаза Парас вспыхнули обидой, но ее смуглая ладонь не собиралась исчезать с его плеча.
– Что тебе в ней? – нежно проворковала она, пристраивая голову у Григория на груди. – Ни первым, ни последним ты не будешь. Сласти прежней нет. Я хоть сегодня тебя с Васильчиковым сведу, он расскажет. Да и какая сласть на четвертом десятке лет, после двенадцати мужиков. А уж они ее стелили. И в хвост и в гриву. Один Орлов чего стоил. Или правду говорят: остатки сладки?
Потемкин почувствовал, что сейчас ударит эту женщину. Он с трудом оторвал от себя Параскины руки и почти крикнул:
– Я вас больше не задерживаю, сударыня!
Брюсша хмыкнула и, шелестя шелком, выпорхнула из комнаты. Она продолжала смеяться до самого возка. Като права, он ей верен. И ему все равно. Вдруг Прасковье Александровне сделалось обидно. Ради нее никто не терпел таких унижений. Ничего не прощал. Не ждал годами…
Уже в карете графиня освободила предплечье от кружев и чуть выше локтя, как раз там, где начиналась ткань рукава, впилась губами и зубами себе в кожу. Возникло ровное, похожее на кровоподтек, пятнышко. «Кто теперь тебе поверит?» – мстительно улыбнулась она.
После Совета императрица направилась к себе. В диванной, как кокон, укутанная в лионский шелк, сидела Прасковья, многократно отраженная стенными зеркалами.
– Bon jour, дорогая! – Графиня звонко чмокнула воздух справа и слева от щек Като. – Я заезжала к одному затворнику… По старой дружбе… Подурнел, сказать нельзя. Худой, лохматый… А какой душка был!
«Подурнел, это жаль, – вздохнула императрица. – Но не поглупел же».
– Ну и о чем вы говорили? – осведомилась она.
– Ой, да обо всем! – взмахнула кружевами Брюс. – Я сказала, что нынче при дворе сильно весело, что ты скучать не любишь, что генерал Васильчиков всякий день дежурит вместо других. А он вдруг озлился и сказал… О, ma chere, прости за подробность… Что против двенадцати кобелей идти тринадцатым не хочет! А я сказала, что тот, кто мечтал быть пятым, может и тринадцатым. Здорово я его уела?
Като кивнула и, заложив руки за спину, впилась ногтями себе в ладонь.
– А он?
– А он так взвился, что я думала: живой не выберусь! – Прасковья откинула рукав, обнажив смуглую золотистую кожу, на которой чуть выше локтя красовался маленький пунцовый укус. – Чуть не разорвал! И знаешь, – она понизила голос, – сравнительно с прежним, он стал гораздо лучше…