— Немецкий метод, — пояснил он. Увидев недоумевающие взоры, рассмеялся и пришпорил коня, так что только Киркпатрик заметил дрожь рук, державших поводья легко и непринужденно, ибо он знал Брюса как свои пять пальцев, знал, что его одолевают те же страхи, что и всех остальных, и величайший из них — отнюдь не Проклятие Малахии, а хоть на волосок недотянуть до роли лучшего из лучших.
Сверх того Киркпатрик знал, что Брюс, хоть и относится к своему оруженосцу как к верному псу, давным-давно безоглядно полагается на щедро расточаемые им умения, прозорливость и заботу. Брюс считает, что знает, почему клоузбернский дворянин так поступает, и был бы весьма удивлен, прознав, что Киркпатрик, хоть и некогда думал точно так же, больше не уверен, что только ради возвышения.
В ту ночь, когда костры распустились во тьме алыми цветами, Роберт пришел к Хэлу, сидевшему в кругу остальных хердманстонцев. Это было странно уже само по себе, ведь у него есть шатер, чтобы укрыться, — грандиозная сине-белая штукенция с хитросплетениями веревок чуть ли не сложнее корабельной оснастки, с целой кроватью на раме внутри — он ведь титулованный граф державы и привык к роскоши.
И все же Брюс пришел в гущу хердманстонского гвалта, так что болтовня тотчас угасла, как задутая свеча.
— Я бы разделил с вами костер и чашу, коли она у вас есть, — сказал он на безупречном английском с кривой усмешкой, а потом взмахнул рукой с кожаной флягой, в которой что-то заплескалось. — На случай, если чаша пуста, у меня тут есть чем ее наполнить.
— Милости просим и благодарствуем, — ответил Хэл, сообразив, что Брюс навеселе. Ничего не поделаешь, надо было проявить вежливость, так что он с улыбкой предложил графу собственное место у огня. Однако Куцехвостый и остальные сидели в неловком молчании, даже когда подносили свои роговые чашки к раскачивающейся фляге.
— Разве Фитцварин не присоединится к нам? — вежливо поинтересовался Хэл, и Брюс, явив взор чистый, как подштанники священника, объявил, что государь Фитцварин играет в шахматы с Киркпатриком. Больше Хэл эту тему не затрагивал, уже зная — как и все остальные, — что высокомерный зануда Фитцварин, тянущий нескончаемую волынку о своем родстве с самим де Варенном, допек Брюса до печенок. Никто не пожалеет, когда его задница скроется за горизонтом.
Но разговор на том и захлебнулся, и люди беспокойно ерзали, не осмеливаясь рта раскрыть.
— А что такое немецкий метод?
Вопрос Псаренка прозвучал звонко, как колокол, сломав лед. Люди захмыкали.
— Истинно, — с энтузиазмом возгласил Долговязый Тэм Лоудон; плотина в его душе рухнула, и слова так и хлынули. — Я слыхал, ваша светлость сказывали сие про схватку с оным гасконцем. Мне взаправду жалко, же я ее пропустил, ибо сказывали мне, потасовка была славная — все одно что глядеть, как девки пляшут…
Он вдруг осекся, спохватившись, что заболтался, смущенно потупился и наконец сунул нос в чашку и захлюпал.
— Немецкий метод, — медленно проговорил Брюс Псаренку, — это как рыцари дерутся. Это один способ. Турнирный способ боя, хоть и не слишком широко употребимый, в противоположность французскому методу, коим в наши дни, похоже, пользуются все без изъятия.
Граф замолчал при виде восторженного, озадаченного лица Псаренка, слушавшего во все уши, но ничего не понимавшего.
— Есть два способа рыцарского поединка, — продолжал он, с пьяной тщательностью выговаривая слова, обращаясь только к Псаренку, хотя Хэл видел, что все смотрят только на него. — Один — научить человека и коня атаковать в лоб кого бы то ни было и валить наземь, даже если промахнулся копьем. Некоторые даже поговаривают, что подобный рыцарь на достойном коне может проломиться даже сквозь крепостную стену.
Послышался ропот — отчасти устрашенный, отчасти благоговейный — со стороны тех, кому доводилось повидать подобных тяжелых коней.
— Сие называют французским методом, — повел дальше Брюс. — Немецкий метод требует более легкого коня, обученного избегать контакта с противником. Отскакивать в сторону. Плясать. Как только враг миновал тебя, езжай за ним, и прежде чем он сможет поворотить свое громадное животное, бей его туда, где он меньше всего ждет.
Раздалось коллективное «а-а-ах» понимания, и все закивали друг другу.
— Как вы сделали с гасконцем, — добавил Псаренок.
— Истинно, — ответил Брюс. — Так меня учил Древлий Храмовник. Но немецкий метод предназначен для войны, а не для турниров. Так что сейчас им не слишком-то пользуются, потому что турнирные рыцари не любят его. Неблагородно. Его и немецким-то зовут, чтобы оскорбить этот народ, потому что по-настоящему его надлежит называть сарацинским. Именно этот народ научил ему рыцарей христианского мира, и урок сей достался дорогой ценой, однако близко к сердцу его приняли немногие, и Древлий Храмовник Рослинский — один из них. Не так должны сражаться рыцари — gentilhomme предпочитают французский способ, просто потому, что он французский. L’âne du commun est toujours le plus mal bâtе́.
«Осел простолюдина почти всегда оседлан скверно», — Хэл не знал, стоит ли это переводить, но выпивка помогает находить общий язык.
— Уоллес дерется не как французик, — произнес голос из темноты, и остальные засмеялись.
— Сэр Уильям, — выговорил Брюс, подбирая слова, словно нашаривая в кошеле среди поллардов полновесные монеты, — присоединился к нобилям совсем недавно. Остается уповать, что он усвоит обычаи рыцаря на славу, — но только не французский метод.
— А трудно быть рыцарем? — спросил Псаренок, вызвав тем смешки считавших, что отрок задает слишком много вопросов.
Брюс ощутил, как его затягивают эти темные, чистые глаза, будто увлекая далеко прочь от центра; его вдруг охватил страх, мешающийся с ликованием, будто едва оперившегося птенца на высоте, собирающегося впервые сорваться на крыло.
— Вынашиваешь планы податься в рыцари? — вопросил Уилл Эллиот, и хотя вопрос сочился сарказмом, все изумились, когда Псаренок яростно затряс головой:
— Нет. Я оставлю это Джейми. Я буду копьеносцем. Это они выигрывают сражения.
— Устами младенца, — напыщенно возгласил Сим.
— Какому Джейми? — поинтересовался Брюс. Хэл объяснил ему, и Роберт осовело кивнул.
— Юный Джеймс Дуглас во Франции, у епископа Ламбертона. Ныне он государь Дугласский, хоть и не вошел еще в возраст, и сейчас его земли у Клиффорда.
— Джейми их вернет, — непререкаемо заявил Псаренок. — Когда будет рыцарем. Трудно ли быть рыцарем, государь?
— Достаточно трудно, хоть обучение этому — отнюдь не самое трудное. — Отвечая, Брюс сам подивился собственным словам. — Труднее всего соблюдать обеты.
— Какие обеты, господин?
Вопрос обрушился с неизбежностью камня, катящегося с горы. Хэл уже хотел было встрять, видя странное, полуошеломленное выражение лица Брюса, когда граф заговорил.
— Какие же обеты ты потребовал бы от рыцаря? — вопросил он, и все примолкли, пристально глядя на Псаренка, ощутив, что что-то затевается, да не понимая, что именно. — Говори! — потребовал Брюс, пуча глаза. — Jamais chat emmitouflе́ ne prit souris[68].
Мыши в безопасности, потому что все коты закутаны. Кроме одного.
— Никогда не лгать, — ответил Псаренок, наморщив свое юное лицо и вспоминая всю ложь, выслушанную прежде, — в первую голову сказанную матушкой, когда она ввела его через ворота замка Дуглас. «Лишь малую капельку, — поведала она, — и я ворочусь».
Окружающие закивали с одобрительным хмыканьем, хоть и не знали, какие причины побудили отрока к такому выбору.
— Не травить собак, — сказал Псаренок, и ропот стал сердитым, потому что тут причину знали все.
— Николь не конфузить даму, — провозгласил Псаренок, смутно припоминая кое-что из рассказанного Джейми, и вдруг в замешательстве отчетливо вспомнил Агнес, когда Мализ пришел за ней — и графиней Изабеллой. И вспышкой мелькнувший образ подпрыгивающей ноги Агнес с туфелькой графини, колеблющейся на грани падения.
— Николь не конфузить даму, — эхом повторил Куцехвостый и засмеялся. — Сие будет тож, что заставить бабу зардеть?
— Даже коли ты скажешь сей обет, аки надлежит, тебе оного не сдержать, Куцехвостый, — в лад отозвался Уилл Эллиот, и все захохотали. Хэл увидел, как Псаренок насупился, не понимая, что такого он сказал, и думая, будто смеются над ним. И изумился, обнаружив, что Брюс тоже это заметил и протянул руку, чтобы положить ладонь на понурившееся плечо мальчугана.
— Страшиться Бога и отстаивать Его Храм, — возгласил граф, обращаясь к Псаренку и почти в равной степени к самому себе. — Служить сеньору с доблестью и верой. Оборонять слабых и беззащитных. Оделять помощью вдов и сирот. Воздерживаться от несправедливых оскорблений. Жить с честью и славой. Презирать денежную мзду. Сражаться за общее благоденствие. Повиноваться властям предержащим. Оберегать честь сотоварищей-рыцарей. Чураться несправедливости, подлости и обмана. Хранить веру. Всегда говорить правду. Упорствовать в каждом предприятии до самого конца. Чтить честь женщин. Никогда не отвергать вызов равного. Никогда не показывать врагу спину.
Он остановился; молчание окутало всех плащом.
— Таковы наши обеты, — закончил Брюс почти шепотом, ибо вставший перед ним образ Древлего Храмовника и лицо родного отца растрогали его почти до слез.
— Истинно, — бухнул Сим, сокрушив момент, как бык, ломящийся сквозь стадо. — Паче подобающе, нежели блюдется в наши дни, ваша светлость.
— Стоит ли дивиться, что лишь Уоллес может нами предводительствовать, — резко докинул Долговязый Тэм Лоудон, — аже великие gentilhommes державы что ни день тщатся сим жонглировать.
Хэл осадил его резким словом, и Долговязый Тэм прикусил язык, но Брюс расслышал, и Хэл ждал свирепо выпяченной губы. Однако вместо того граф поднял лицо, прежде потупленное к земле с выражением безысходным, как цветок, изнывающий в пустыне от жажды.