Она последовала за настоятельницей по темным коридорам до трапезной, казавшейся забитой мужчинами. При виде высокого, сумрачного Маленфонта, небрежно облокотившегося о стол и изучающего документ, сердце Изабеллы отчаянно заколотилось. Когда она переступила порог, ее тюремщик поднял голову и улыбнулся.
— Государь мой граф, ваша жена, цела и невредима.
Изабелла в недоумении воззрилась на Брюса, поглядевшего на нее в ответ и изобразившего чопорный полупоклон.
— Добрая жена, — обходительно произнес он. Потом Изабелла увидела Хэла, и сердце ее так подскочило, что едва не выпрыгнуло через горло, и ей пришлось зажать рот ладонью, словно в попытке удержать его. Она прочла предупреждение в прищуре его глаз, увидела громадную бородатую физиономию Сима позади и услышала колоколом раскатившееся в голове слово «спасение».
— Муж, — выдавила она.
— Так и есть, значит, — провозгласил Маленфонт по-французски с довольной улыбкой триумфатора. — Мы расстаемся по-дружески, так сказать.
Брюс обратил к нему ледяной взор.
— Покамест, — отвечал и протянул руку. Полупарализованная, чуть запинающаяся Изабелла приняла ее, позволив вывести себя. Подошедший сзади Хэл набросил ей на плечи теплый плащ и капюшон, чтобы защитить от холодного благословения дождя.
В темном дворе монастыря стояли лошади и еще группа всадников. Изабелла почувствовала руку, вздергивающую ее длинные юбки выше колен, а потом Сим поднял ее, бормоча извинения.
— Затейливого седла нет, графиня. Езжайте, как обычно ездите.
Его ухмылка казалась ярким светом, а потом рядом с ней оказался Хэл, и Брюс повел кавалькаду прочь по булыжникам, корням и вонючему мусору улицы, к свежему ветру с моря, кружащему голову и уносящему ее замешательство прочь.
— Изабелла, — сказал Хэл, и она подалась к нему, а затем встретила его лицо солеными, ищущими, омытыми дождем губами, впившимися так же яростно, и его собственные, пока лошади не разделили их.
— Да уж, — иронично заметил Брюс по-французски, — не обращайте ни малейшего внимания на мое участие, право, ибо подобная галантность и отвага для подобных Брюсам — старая ветошь да гороховая похлебка.
Изабелла, рассмеявшаяся от пьянящего осознания всего этого, повернулась было ответить и вдруг услышала голос из тьмы, от крохотной фигурки на большом коне поблизости.
— Нельзя конфузить даму.
— Псаренок! — сказала графиня и увидела его широченную улыбку, просиявшую во тьме. Потом внезапно, как удар, пришла мысль о Клотильде, томящейся в неволе, как птаха в силках. Но, поняла Изабелла, как бы ни жаждала она освободить девочку, ей нипочем не уговорить этих людей на такое — да и не следует.
Она плакала так горько, мешая слезы и сопли с дождем, пока Хэл пытался подвести лошадь достаточно близко, чтобы утешить ее, что пропустила горестное ворчание Киркпатрика. Но Хэл слышал.
— Доведется заплатить дьявольскую цену, когда Бьюкен прознает, что его жену умыкнули, аки говяду из загона, а его сребро кануло втуне.
И уж вовсе никто не прозевал дождевые брызги ликования Брюса, обернувшегося к ним с ухмылкой до ушей.
— Раны Господни, как бы мне хотелось увидеть его лицо, когда ему скажут!
Смех его утонул в яростном набате. Разрушитель Миров, смятенно подумал Хэл.
Глава 11
Хердманстонская башня
Праздник Святой Теневы, Матери Кентигерновой, июль 1298 года
Она пробудилась под пение птиц в окружении легкого аромата свежей зелени камыша, вливающегося через высокое окно с распахнутыми из-за ночной духоты ставнями. Однако прошел дождь, жара спала, и насекомые с жужжанием мельтешили туда-сюда. Но грубая беспардонность древесного дыма попрала краткий миг небесного блаженства.
Ее нога была поверх его ноги, покрывало отброшено в сторону; он пробудился, когда она смотрела на пульсацию жилки у него на шее. Ложбинка шрама от оспы поманила ее взор вниз вдоль мускулистого плеча к другому шраму — более глубокому бледному рубцу. Рана от ристалищного копья — по счастью прошедшего вскользь; ударь оно в полную силу, оторвало бы руку целиком.
При мысли об этом кожа у Изабеллы похолодела, покрывшись мурашками. Даже за столь краткое время она изучила тело этого мужчины почти так же хорошо, как собственное, каждую родинку и каждый шрамик — а шрамов немало, заметила она, поддразнивая его за беспечность.
— Но ни единого на моем лике, ласточка, — ответил Хэл чуть ли не с прискорбием. — У каждого, кого считают великим рыцарем, лицо вроде смятой льняной простыни, насколько я ведаю.
Он зашевелился, проснувшись от ее игривых пальцев, и наконец закряхтел, когда она дошла до его ажитации.
— Мощи Христовы, женщина, нежли нет церковных законов, управляющих этим? — гортанно проворчал Хэл, когда она накрыла его собой. — Коли есть, мы обречены.
— Дни пиров, дни постов да регулы, — пробормотала Изабелла. — Тягость, отнятие от груди и сорок дней после родов.
Прекратив лобызать его, она подняла глаза.
— Я знаю их все, ибо сие дало мне возможность уклоняться от супружеских обязанностей не реже раза в неделю по каноническому праву и чаще того с помощью ухищрений.
— Уже обречены, — слабо простонал Хэл, — так что грех останавливаться теперь.
— Поганки, — пробормотала Изабелла, и Хэл, не без труда собравшись с мыслями, в конце концов нашел ответ.
— Мухоморы, — выдохнул он и тотчас же парировал, пока не вылетело из головы. — Сучка.
Изабелла тут же остановилась, игнорируя негодующие возгласы Хэла.
— При подобных обстоятельствах, — чопорно заявила она, — мог бы подыскать чего получше.
— Ты просто не знаешь, — уколол он, и Изабелла нахмурилась, рассеянно вернувшись к тому, чем занималась, хотя и без энтузиазма, ломая голову над загадкой.
— Течка, — в конце концов проговорила она, тут же завизжав, когда Хэл перевернулся, опрокинув ее на спину.
— Нет, — выдохнул он, меняя изгиб губ, пока она не начала тихонько охать. — Я победил. Вязка.
Случка для сохранения породы — к месту, подумала Изабелла, порывисто вдыхая, когда он принялся вспахивать длинную глубокую борозду, отчего ее сознание надолго потонуло в ослепительно-белом сиянии. В последовавшей за этим дремоте, чувствуя кожей приятно холодящий пот, она смутно слышала топот и откашливание внизу.
Господская спальня в Хердманстоне расположилась на вершине квадратной башни, и выше ее возносится только зубчатая галерея, подняться на которую можно лишь по приставной лестнице. Двери в покое государя нет, и подниматься к нему надо снизу по винтовой лестнице, выходящей к мощной резной балюстраде.
В нем есть собственное отхожее место, крепкая дубовая кровать с четырьмя столбами и тяжелыми выцветшими занавесами — синими, с золотыми совами, увидела Изабелла, — столом, стулом, лавкой и двумя большими сундуками; но что лучше всего для Изабеллы — одним окном в человеческий рост с врезанными сиденьями, позволявшими усесться с шитьем на ярком солнышке. Такого могла пожелать женщина, и Хэл подтвердил это.
— Моя мать, — поведал он. — Она умерла, когда я был юн, но даже тогда знал, что отец ни в чем не может ей отказать — даже в такой блажи, как это окно, проделавшее дырищу в доброй крепкой стене.
Дыра и в самом деле немалая, с бархатными занавесами, выцветшими от былого малинового до пыльно-розового цвета. И снабжено прочными ставнями для таких дней, когда в Лотиане хлещет дождь, то есть, почитай, на каждый день.
Ниже, в футе от верхней площадки, спал Псаренок, будто сторожевой пес, и если он и слыхал их отчаянное пыхтение и ее визги, это не имеет особого значения, ибо большей приватности Изабелла не знала за всю свою жизнь — и это больше, подумалось ей, чем она заслуживает.
Ниже расположились главная зала и главный вход, укрепленный стальными вратами и толстой дверью в двадцати футах вверх по толстой стене, до которых приходится добираться по мощенной булыжником дорожке, а затем через съемную деревянную платформу.
Еще глубже находятся подземные этажи — два глубоких яруса прохладных, темных подвалов, а вокруг широкого квадрата — крепостная стена высотой в четыре фута, окружающая, помимо прочего, конюшни, пивоварню, пекарню и кухни. Рядом пристроилась каменная часовня, одиночество которой делит только высокий крест поблизости.
Нарочитое покашливание стало громче.
— Да выходи уж, олух, — буркнул Хэл, уже натянувший рубаху и штаны, бросив предупреждающий взгляд на Изабеллу, надувшую губы и накрывшуюся покрывалом как раз в тот момент, когда здоровенная всклокоченная черная голова Сима поднялась над уровнем пола.
— Истинно, государь Хэл? Сказывали, хотите выступить поране, — проворковал он, дружелюбно кивая Изабелле. — Графинюшка. Разумею, отчего он мешкотный.
— Не могу же я отправить мужа на войну полувзведенным, как плохо натянутый лук, — ответила она беззаботно, насколько сумела, и была вознаграждена смехом Сима — утробным уханьем из глотки запрокинутой головы.
— Славно сказано, графинюшка, — изрек тот, снова скрываясь из виду.
Изабелла смотрела, как Хэл облачается в доспехи, от кольчуги до гербовой накидки, только что сшитой двумя главными женщинами хозяйства — Пивной Мэгги и Хлебной Бет, — и наконец оборачивается к ней, внезапно охваченный неловкостью и косноязычием.
— Тебе надобно позавтракать, — упрекнула она, и Хэл кивнул, как дитя.
— Коли придет беда… — начал он, и Изабелла прижала палец к его усатой губе.
— Здесь я в безопасности, — заявила она, — будь то от англичан или шотландцев моего муженька. Ты оставил мне Уилла Эллиота, доброго человека, не говоря уж о Псаренке.
При упоминании этого имени оба примолкли. Псаренок выглядел все так же, но и Хэл, и Изабелла знали, что убийство человека в лазарете что-то надломило в мальчике, и пришедший ему на смену мужчина пока с убийствами не обжился. Они слышали, как паренек вскрикивает во сне, будто встревоженный щенок; потому-то Хэл и решил оставить его в поместье.