— Решу завтра, — изрек Эдуард, недовольный собственной примирительной интонацией, и отвернулся, пока кто-нибудь из государей не надумал сдуру настаивать. Вернувшись в прохладу шатра, он рухнул в курульное кресло и хлебнул вина.
И до конца дня в гнетущей жаре, в пелене древесного дыма и запахов кожи, конского навоза и дерьма армия сидела, ворчала и мечтала о еде.
Всадники прибывали и убывали; солнце устало клонилось к великолепной гибели, и в факелах заскворчали гибнущие насекомые.
Потом, словно благословенный дождь, из тьмы появились всадники, понукая понурившихся коней к королевскому шатру. Они были шотландцами, и стража отнеслась к ним с подозрением, но в конце концов их предводители, чумазые от пота трудной поездки, предстали пред ликом короля.
Хотя шотландские нобили граф Патрик Данбарский и Жильбер д’Умфравилль, граф Ангус, и претендовали на то, что они такие же англичане, как сам Эдуард, тот смотрел на них с озлоблением, не доверяя ровным счетом никому. Они увидели синеву вокруг его глаз, зловеще набрякшее веко и перешли к делу без экивоков.
— В тринадцати милях, — провозгласил Данбар.
— В Каллендарском лесу, — присовокупил д’Умфравилль. — Под Фолкерком.
Эдуард позволил себе улыбнуться. Вероломство, как всегда, пустило свои козни в ход, и он отыскал Уоллеса.
Глава 12
Каллендарский лес, близ Фолкерка
Праздник Святой Марии Магдалины, июль 1298 года
Они пели, напомнив Хэлу, как он последний раз слышал голоса, воздающие хвалу Господу, — в Стерлинге, когда они сладостно разносились в воздухе, напитанном запахами взрытой земли и свежей крови, смрадом лошадиного и человеческого дерьма и пронзительной, тонкой едкой вонью страха.
— Брабантцы, — со знанием дела проворчал Сим. — Справляют мессу.
Вся английская армия справляла мессу посреди красочных шатров, будто никуда и не торопилась. Она нахлынула, словно исполинская неспешная волна, излучая ощущение такого числа и мощи, что люди вокруг Хэла заерзали в седлах, обеспокоенно переглядываясь. Стратерн и Леннокс, увидел он, Ментит и Стюарды задвигали челюстями, пытаясь выдоить слюну в пересохшие рты.
Были здесь и свиты Каррика и Комина, заметил Хэл, но ни единого человека графа Бьюкенского, кого-либо из Баденохов или Брюсов. Уоллес увидел, как вытянулось лицо лотианского государя при взгляде на крохотную — Гвозди Господни, да просто жалкую — месни шотландской конницы.
«Истинно так, юный Хэл, у тебя есть основания для беспокойства», — с горечью подумал он.
У них у всех есть веские причины не казать сюда и носу, не меньше, чем у Бьюкена, который лично привел своих людей не одну неделю назад, взгромоздившись в седло, как мешок мокрого зерна, издерганный, как мокрый кот.
— Душой я с вами, сэр Уильям, — заявил он, — но я должен поддержать порядок на севере.
— А надо ли его поддерживать? — возразил Уоллес, а Бьюкен лишь улыбнулся, пренебрежительно взмахнув ладонью.
— Порядок нужен всегда, — вежливо ответил он. — Храни вас Господь и держи англичан в отдалении. Кстати, где они?
— За пеленой поднятого ими дыма, — лаконично ответил Уоллес и проводил взглядом уезжающего Бьюкена, неустанно бросавшего взгляды то влево, то вправо. Высматривает лотианского владыку, подумал Уоллес, так что мне ведомо, какие дела влекут Бьюкена и куда. Ну, хотя бы его раздор с женой и ее новым любовничком — искренний, хоть и эгоистичный повод, а не какая-то убогая отговорка, как у других.
Но их отсутствия не могли не заметить нобили, набравшиеся духу прибыть в своих изысканных убранствах верхом на облаченных в доспехи конях — в том числе нескольких устрашающих и дорогих дестриэ, — чувствуя, как их недра того и гляди дадут течь.
Nun bitten wir den Heiligen Geist
Um den rechten Glauben allermeist…[77]
Ветер доносил песнь то громче, то тише, постоянным напоминанием о том, кого привел Длинноногий. Тридцать тысяч, говорили иные, такой большой армии еще свет не видывал. Но не сейчас, возражали здравые умы, ибо от нее осталось не больше половины.
Однако даже этого более чем достаточно, и Хэл видел, что нобили это понимают. Брабантцы, гасконцы, валлийские пикинеры и лучники, уверенно доносили лазутчики, а сверх того три тысячи тяжелой кавалерии. У нас же десять тысяч человек, уныло думал Хэл, и только пятьсот из них верхом, и далеко не все они способны тягаться с английскими рыцарями, если судить по его собственным людям — двум десяткам закаленных бойцов на крепких малорослых гарронах, вооруженных самострелами, бердышами, кинжалами и топориками, в куда более слабых доспехах.
Dass er uns behüte an unserm Ende,
Wenn wir heimfahr’n aus diesem liende[78].
— Христе, абы оные уж измолкли, — произнес голос, преисполненный страха. Хэл обернулся; сэр Уильям Хей Лохварретский поднял было руку утереть рот и лицо, но вспомнил о своей железной рукавице и опять уронил ее.
— Что они распевают? — вопросил Рамсей Дальхузийский. Цвет его лица в обрамлении бацинета напоминал испорченное нутряное сало.
Kyrieleis![79]
— Не ведаю, — лениво усмехнулся Уоллес, — але заключаю, же покончили, сиречь сие великого значения не имет.
— Вы могли изведать, — отозвался хриплый голос, — иже призывают Духа Святаго защитить их. Такоже сие первый из нескольких стихов, сиречь они еще не покончили.
Хэл, водивший с седовласым Робертом де Росом Уоркским шапочное знакомство, даже не догадывался, что тот хоть сколько-нибудь знаком с брабантцами. Зато это ничуть не удивило Уоллеса, блистательного в своей золотой гербовой накидке Хранителя, украшенной красным шотландским львом. Его буйную копну волос сменила прическа, более приличная Хранителю Шотландии, да и бороду он теперь стриг коротко и опрятно, — но человек под этой оболочкой не изменился ни на йоту.
— Что ж, добро, — проговорил Уоллес, озирая окружающих рыцарей одного за другим, кривя лицо в мрачной кривой усмешке. — Сие добрый мотив. Я привел вас в круг, gentilhommes. Ныне пляшите, коли умеете.
Кивнув Хэлу, он дернул головой, посылая его с хобиларами — легкой кавалерией — далеко на правый фланг, чтобы те, скрывшись в лесу, наблюдали за боем и, буде повезет, атаковали английских рыцарей с тыла, как только те врежутся в большое кольцо стоящих там людей.
Хранитель проводил их взглядом, испытывая симпатию к новому государю Хердманстонскому и желая ему добра. Тот искусно распутал дело с Брюсом и Камнем и сдержал слово, хотя Уоллес и не ведал, что теперь делать с этим знанием.
С одной стороны, спасена драгоценная державная реликвия. С другой — Брюс и Комин свершили кровавое смертоубийство. «Если мы выстоим до исхода дня, — подумал он, — придется крепко об этом подумать».
Сдвинувшись в седле, он поглядел налево и направо, на нобилей Шотландии. Стойкие, как яйцо на палочке, скорбно подумал он, и те, кто не думает, как получить преимущество над ближайшим соседом и врагом, ломают головы, как бы удержать свои земли и титулы.
Они побегут, подумал Уоллес.
Сим тоже так думал, о чем и сказал напрямую, хоть Хэл и старался пропустить его слова мимо ушей. Небось именно скрежещущий голос Сима Врана и побудил Безносого Клемми покинуть ряды и пойти вдоль строя, оборотив свое исковерканное лицо к Хэлу.
Звать его Безносым было не вполне справедливо, поскольку половина носяры у него все же сохранилась, хотя жировик, послуживший причиной утраты, оставил по себе жуткую дыру. В остальном же это было честное лицо хердманстонца, а этим сказано все.
— Робяты, — сказал он Хэлу своим плаксивым голосом, оглядываясь через плечо, чтобы убедиться, что те еще согласны, — желают дать знать, что все они гордятся быть у вашего стремени, мой государь. Вы нас знаете, а коль речь об жаркой брани, тут вы травленый волк.
Немного ошарашенный этим, Хэл заморгал. Свое звание — пусть даже и ничтожное в глазах великих владык — он принимал как данность, едва достаточно подрос, чтобы знать свое место. Считал за должное, приехав на косматом пони к деревянной развалюхе с упряжкой хердманстонских волов в поводу, увидеть, как прикладывает пальцы ко лбу за неимением шапки, чтобы ее снять, бедный пахарь, жизнь которого зависит от одолженных тягловых животных.
Куролеся с Генри и остальными, Хэл даже злоупотреблял своим положением, лишь порой смекая, что еды и питья, которые крестьянское семейство предоставило ему самому и всей его компании не моргнув глазом, оно не могло позволить даже себе.
Еще позже, уже войдя в лета, он порой считал, что именно его успешные набеги на английские рубежи спасали Хердманстон в тяжкие времена. А еще позже, конечно, пришел к пониманию, что все обеспечивает лишь постоянное, уверенное и непоколебимое управление его отца.
А теперь все в его собственных руках. «Владыка Хердманстонский… Со временем, — подумал он, — я даже мог бы стать Древлим Владыкой Хердманстонским, кабы не этот алчный король и не красивая женщина, вставшие на моем пути и поставившие все под удар…»
Хэл тряхнул головой, отгоняя мучительные думы, как раз в тот момент, когда к нему подъехал всадник с целым отрядом позади; ему не требовалось упреждающее ворчание Сима, чтобы понять, кто перед ним: все поведал щит с красным львом, заставивший его внутренности обратиться в глыбу льда.
Макдафф Файфский, родственник Изабеллы, своим румяным лицом и кудряшками цвета осеннего папоротника под снегом призрачно походящий на нее саму.
— Хердманстон! — окликнул он, и Хэл остановился. У Макдаффа за спиной была целая месни из дюжины тяжелых воинов в кольчугах и сюркотах, с копьями, коим недоставало лишь шлепка мечом по плечу и пристойных коней, чтобы сравняться с любым из рыцарей на поле брани.