Оказавшись во мраке небольшой залы, он ненадолго ослеп и сделал пару вдохов, чтобы приспособиться, прежде чем последовать за шаркающим старым слугой туда, где на высоком стуле восседала государыня в тщательно, по-монашески уложенном постно-сером и снежном барбетте[87], а жаровня с рдеющими углями и только что зажженные канделябры отражались в травяной зелени ее невероятно ярких глаз.
Но ее волосы и кожа еще не просохли после недавнего мытья, кольца великоваты для пальцев руки, которую он поцеловал, сразу заметив, что она похудела, а следы бессонницы на лице поведали ему многое.
— Графиня, — произнес Комин с официальным поклоном.
— Мой государь.
Голос звучал ровно, даже музыкально, но напряжение в нем было очевидно, и Рыжего Комина внезапно охватила досада на все это предприятие; у него и своих забот хватает, чтобы еще и играть роль стряпчего для своего родственника графа Бьюкенского и его блудной жены.
— Мне сказывали, ваш отец не совсем здоров.
Заботливый вопрос выбил его из колеи, но он опомнился стремительно, как рыжий лис.
— Его темперамент стал непомерно холерическим, — заявил Комин, весьма тускло описав паралич, разбивший одну половину тела государя Баденохского и заменивший его умение изъясняться струйкой слюны, стекающей из одного уголка рта. Народ поговаривает, его наконец удушил его же собственный норов, заслуживший ему прозвище Черного Джона, но сын-то знал, что это не так, и сдавленным голосом с горечью проронил: — Заключение в Тауэре его доконало.
— Значит, ему повезло, — ровным тоном отозвалась Изабелла, — поскольку большинство отправленных в Тауэр живыми оттуда вообще не вышли.
Комин понимал, что она его дразнит, но держал себя в узде, просто кивнув на человека, стоявшего рядом с ней.
— Мне этот ваш человек неведом, — шепеляво сказал он по-французски, — но, зная, кто он, я уверен, что вам поведали, какие события повлекли меня сюда.
— Его зовут Хобом, — ответила Изабелла, чувствуя, что Куцехвостый поднял голову при звуке своего имени — единственное, что он понял. И намеренно перешла на английский, чтобы он не оставался в стороне. — Макдафф погиб, как поведал мне Хоб, — промолвила она, чувствуя, как вороний клекот этих слов подирает морозом по коже, хоть она и недолюбливала этого человека.
— Отважно, — отозвался Рыжий Комин, тоже по-английски, — вместе с другими. Уоллес бежал и отрекся от своего Хранительства. Свет державы назначил новых Хранителей.
Все, что осталось от дворянства, не поползшего на брюхе к стопам Эдуарда, подумала она. Однако от его интонации у нее на миг перехватило дыхание.
— Вас?
Комин подтвердил это легким надменным кивком, и до Изабеллы наконец дошло, какой долг привел его сюда. Значит, не только гордыня графа Бьюкенского…
— Второй — граф Каррикский, — провозгласил Комин, и она едва удержалась, чтобы не рассмеяться вслух, но от его внимания не ускользнуло, как Изабелла, тараща глаза, кусает губы с курьезным выражением. — Истинно, — признал он. — Брюс да я. Несовместные звери в одной упряжке, допускаю, но того требует королевство.
— Действительно, — негромко проронила Изабелла. — Чему же Хердманстон обязан честью вашего присутствия здесь?
Его все больше раздражало, что она помпезно восседает там, будто государыня этого смехотворного поместья, и говорит от имени отсутствующего государя Хердманстонского в качестве его жены.
— Вам прекрасно ведомо, — лаконично ответил Комин. — Я здесь, дабы вернуть вас в попечение вашего мужа графа.
— Другие уже пытались, — с горечью парировала Изабелла. — Означенный решил, что лучше всего силой. Не таковы ли ваши инструкции от моего мужа?
— Коли понадобится, — ответил он напрямую, чуть надвигаясь своим коротким бочкообразным телом на ее миниатюрное, и Изабелла ощутила, как Куцехвостый ощетинился, как гончий пес.
— Титул государя Файфского переходит к вашему меньшому брату, ныне удерживаемому англичанами, и посему Файф возвращается Короне, государыня, — холодно отчеканил он. — В отсутствие короля таковой передается Хранителям — а именно мне и графу Каррикскому. Ваше присутствие при графе Бьюкенском ныне желательно не столько по причинам его страсти, сколько по соображениям чести, достоинства и положения Коминов. Я здесь в качестве Хранителя Шотландии, дабы донести до вас необходимость в таковом. Вам также следует знать, что государь мой граф желает, дабы пузыря Хэла Хердманстонского макнули в хляби вод.
Изабелла оглядела этого приземистого пламенного человечка с головы до ног; у него сапоги с высокими каблуками, и эта примета тщеславия развеяла часть исходящей от него угрозы. Раны Господни, да он страшен уж тем, что похож на Бьюкена в миниатюре.
Недостойно, думала она, сидеть здесь на глазах у этого уменьшенного, смазанного изображения ее собственного мужа, настолько похожего на него и цветом, и нравом, обсуждая ее частную жизнь. Зная норов мужа, Изабелла не сомневалась, что тот жаждет учинить ей зло, но в последнее время начала надеяться, что этого будет довольно, дабы он просто отстал от нее.
Теперь же, устремив в пространство пустой затуманенный взор, она узрела глупую тщетность этих упований. Ему наставили рога, выставили дураком в деле с выкупом — когда ему и вовсе не следовало ее выкупать, — а теперь ему нужно наложить на земли Файфа прочную печать господства Бьюкена. И с помощью жены, последней из благородных Макдаффов в Файфе, и при поддержке своего родственника, назначенного Хранителем, он сумеет захватить бразды…
Стыд и гнев переполнили ее, скользнув в живот и скрутив изнуренные органы в узел. В голове бусинками четок замелькали все ущемления, которые она причинила мужу, большие и малые. Хуже того, пришла подравшая морозом по коже мысль о словах угрюмого коротышки Комина Баденохского касательно применения силы. Если потребуется.
И никакого исхода. Теперь Бьюкену нужна уже не блудная жена, а ключ от богатств могущественного графства, и уж тут он ни Изабелле, ни Хэлу спуску не даст. Если она останется, Хердманстон испытает гнев Бьюкена, а она как свои пять пальцев знает, что Брюс этому не воспрепятствует — даже будучи к тому расположенным, — ибо его убедят, что ради какого-то Хэла Хердманстонского нарушать хрупкое перемирие с Коминами вряд ли стоит.
— Пузыря могут макнуть, — бесстрастно произнесла она, — но не утопить. Вы должны дать мне слово.
Рыжий Комин пожал плечами; ему-то самому ни горячо ни холодно, о чем он и поведал.
— Но вскорости, — добавил он въедливо, — я бы не возлагал надежд на государчика Хердманстонского. Слыхал я, он питается травой и шныряет по чащам, как пес. Плантагенет наказал его за мятеж и назначил сии земли одному из своих заслуживших — некоему Маленфонту, каковой недавно… оказал вам гостеприимство. Сей Длинноногий умеет показать норов, поневоле восхитишься; вы слыхали, его теперь кличут Молотом Шотландцев?
— Маленфонту дарован лишь лист пергамента, — с каменным лицом обронила Изабелла, и Комин признал это; Длинноногий раздает земли, принадлежащие мятежным шотландцам, не имея возможности подкрепить их титулами, и новые владельцы сжимают в руках свитки с печатями, не став оттого ничуть состоятельнее.
Увидев сжавшиеся в ниточку губы Изабеллы, он спустил свой норов с цепи.
— Какова бы ни была участь сей фортеции, государыня, моя задача донести до вас необходимость неизбежного… Раны Христовы, женщина, вы восседаете в этом убогом зале, словно его владелец — ваш муж. Неужто вам не зазорно?
Изабелла не чувствовала ни малейшего стыда.
— Вы дадите мне слово на сей предмет. Вы — Хранитель. Вы сумеете убедить моего мужа не обращать весь свой гнев против сэра Хэла Хердманстонского, и если ни в чем другом Брюс с вами не согласен, в этом вопросе он может добавить свой вес к вашему. Даете ли вы мне слово в том?
И тогда глубина явленных ею чувств потрясла Комина. Не имеет значения, подумал он про себя, заполучит ли Бьюкен обратно ее тело, ибо сердце ее принадлежит другому. При обычных обстоятельствах подобное и не имело бы значения для могущественного владыки, заинтересованного лишь в землях, но Баденох знал, что графу Бьюкену отнюдь не все равно. Это посеет новые беды, понимал он, но эта затея ему уже претила, да и хватало дел поважнее, чем пререкаться с высокородной шлюхой. Потребуется приложить немало сил для убеждения, но ему польстило, что Изабелла считает его способным на подобное, и потому он произнес официальные слова, которых она желала, и увидел, как она стиснула зубы.
— Нет ли у вас запасного коня? — сумела выдавить Изабелла. Слова эти иссушили рот, как зола.
— Ах, нет, графиня…
Куцехвостый осекся, натолкнувшись на обращенный к нему полный муки взор сверкающих глаз. Рыжему Комину хватило ума промолчать, попросту склонив голову.
— Я займусь приготовлениями, — проронила она, и он, снова молча склонив голову, развернулся и зацокал на своих высоких каблуках обратно к воротам.
— Госпожа… — в отчаянии начал было Куцехвостый, но снова осекся, потому что стоявшая государыня вдруг осела, скрыв помертвевшее лицо решетом пальцев в слишком свободных перстнях.
Рослин
Праздник Святого Андрея Первозванного, ноябрь 1298 года
Они смотрели, как косматая звезда тянет лучи на восток, и долго-долго никто не говорил ни слова. Потом Брюс втянул голову в свой меховой воротник, дыша белым паром изо рта.
— Благословенный святой Андрей посылает знамение, — напыщенно провозгласил он. Киркпатрик с улыбкой кивнул, соглашаясь, хотя ему и пришлось прикусить язык, чтобы не отпустить ядовитое замечание, что это может быть очередным знамением святого Малахии.
— Будем уповать, сие означает, что Хэл Хердманстонский несет добрые вести, — присовокупил граф Каррик, и Киркпатрик поежился.
— У меня зубы стучат, — сказал он, приемлемо подделавшись под государя Хердманстонского, ехавшего достаточно далеко позади, чтобы услыхать. Брюс ответил ему белозубой улыбкой; они ехали вверх по дороге к темной громаде Рослина с тянущейся позади свитой Каррика под цокот копыт и лязг металла.