Астахов привык ковать железо, пока горячо. Спустя полчаса он уже распивал чаи у гостеприимных стариков — соседей Рожковой. Не успевший пообедать, он налегал на домашнее печенье и пил третью чашку. Старички рассказывали, что знали, без наводящих вопросов. Перебивая друг друга…
— Она хорошая была, Люся, спокойная. С мужчинами ей не везло. Отирался тут один, да, видно, не судьба, — говорила Марья Игнатьевна.
— Ей бы ребятенка родить, а она кошку завела. А уж баловала, кому сказать, не поверят, — добавлял Иван Варфоломеевич. — Себе такого не покупала, как кошке. Афродита! Мы ее Фроськой зовем. Если куда уезжала, кошку нам поручала. Мы ее к себе пока взяли… жалко.
— И вообще эта квартира проклятая, — шепотом сообщила Марья Игнатьевна. — Люсину подружку — она у нее пряталась — муж убил. Не помню, как звали, приветливая такая… Лет пять назад…
— Больше, мамочка! — возражал Иван Варфоломеевич. — Уже лет семь или все восемь!
— Не может быть! Неужели восемь? А кажется, совсем недавно… А теперь вот Люсю. Бедная, она как чувствовала… сама не своя была последнее время.
— Боялась, — вставил Иван Варфоломеевич.
— Боялась этого самого мужа. Ему дали всего ничего. Люся говорила, вроде вышел уже. Жизнь человеческая у нас теперь ничего не стоит, господи, прости! Убивай себе, отсиди и выходи на волю. А человека нет… Люся говорила, подруга хотела развод, а он вроде не давал. Пил, буянил, гулял. Она и не выдержала, бедняжка.
— А несколько дней назад на скамейке у подъезда мужчина сидел. Вроде ждал кого-то. Ночью уже. Может, в ту самую ночь. У нас как раз балкон туда выходит, — вспомнил Иван Варфоломеевич. — Сидит, курит. Мне не спалось, я и вышел. И не похоже, что свой. Я своих всех знаю. Мы тут двадцать лет без малого. А потом смотрю — Люська пробежала. И скоренько в подъезд. Мне бы остаться да посмотреть, что дальше будет, а я ушел. Продрог, ночи холодные, даром что лето.
— Она его боялась, — сменяла мужа Марья Игнатьевна. — Она ж была главной свидетельницей на суде. Рассказала все, как есть. И что бил ее, и что она на развод подавала. И что увез он ее в тот вечер… Она и раньше к Люсе уходила, да всякий раз возвращалась, все надеялась, бедняжка. Оля! Оля ее звали. Ну конечно, Олечка. Такая славная, приветливая. Всегда первой здоровалась… Такой ужас! А Люсенька… я ей говорю, Люся, что ж ты все одна да одна? Неужели никого вокруг нет? А она отвечает, а то вы не знаете, какие сейчас мужики, Марья Игнатьевна. Возьмите Олечку, уж на что добрая и порядочная была, а ведь не пожалел жизни человеческой, подонок, убил… Я ей говорю, поехала бы куда-нибудь… на курорт, а она мне — денег нет, Марья Игнатьевна. А у самой, вишь, целый клад нашли… И золото, и деньги. Доллары!
— И кому теперь столько добра, — добавил Иван Варфоломеевич. — Люся же во всем себе отказывала… И одевалась скромно. Только на Фроську не жалела. — Он помолчал и сказал, выразительно глядя на жену: — Деньги, мать, надо тратить! А то… неизвестно, кому достанутся.
Глава 27Ночные раздумья
Я не смогла уснуть в ту ночь. Проворочалась на своем диване до утра. Миша так и не вернулся. Утром Ира не вышла из спальни. Катька спала. Я, стараясь не шуметь, наскоро выпила кофе и выскользнула из дома. Мне не хотелось встречаться с Ирой. Я не сумела бы объяснить почему. Кроме того, мне хотелось побыть одной, и я с досадой подумала о бедном Йоханне, забегавшем каждые пять минут за новостями. Но тут же вспомнила, что Иллария его выгнала. Иллария! А с ней что творится? Бледная шефиня, топчущая розы. Ее пронзительный крик до сих пор звенит у меня в ушах.
Я заперла дверь кабинета на ключ, уселась за стол, сбросила туфли. Придвинула к себе нераспечатанные письма. Перевела взгляд на сероглазого монаха. Аспарагуса нет, мне не с кем поговорить. «Пусть бы забегал, — подумала я с раскаянием, — единственная близкая мне душа…»
— У меня появился отец, — сказала я монаху. — Сначала мать, а теперь отец.
— Бывает, — ответил он. — В жизни и не то еще бывает.
— Мой отец — подлец и негодяй, — сообщила я ему.
Он печально покивал — и так бывает.
— Знаешь, лучше бы он вообще не появлялся! Мне достаточно одной матери. Она бросила меня и сбежала куда глаза глядят. Ей было тогда… шестнадцать. А мой отец не знал, что она ждет ребенка. И я родилась раньше срока. Чуть ли не на улице, а наутро она сбежала. Что же там у них произошло?
Сероглазый монах молчал, пристально глядя на меня…
Моя жизнь до сих пор была проста и понятна. Слишком проста и слишком понятна. До отвращения! Единственная тайна в ней — телефонный фантом Игорь. Появилась мама Ира с семейством — и моя опостылевшая жизнь пошла вразнос. Туда ей и дорога! Зато теперь я знаю, что я живая! Мне больно, мне страшно, я не знаю, что за поворотом! Но я живая! И отец…
— А если он захочет увидеться со мной? — спросила я у монаха. — Ира сказала, держись от него подальше. Он тебе не нужен. А если он будет настаивать?
Сероглазый монах пожал плечами.
— Боюсь, у тебя нет выбора. Ты, конечно, можешь сказать, что не хочешь его видеть. Только… вряд ли он согласится.
— А что же делать?
— Выслушать его, — твердо отвечает он.
— А потом?
— А потом решать.
— Я боюсь их тайн!
Он улыбнулся, покачал головой.
— Разве? Признайся, тебе ведь интересно узнать, кто твой отец. Так?
— Так, но…
— У тебя все равно нет выбора, — успокоил он меня. — Иногда это очень помогает принять решение. А что я могу, говорит себе человек. У меня ведь нет выбора. Меня загнали в угол. И все катится своим чередом. Мы слишком часто говорим себе, что у нас нет выбора…
— А у тебя есть? — спрашиваю я.
Он не отвечает…
Капитан Астахов тоже не спал всю ночь. Даже не пытался. Сидел на кухне в одних трусах, пил кофе, чашку за чашкой, дымил сигаретой и вдохновенно чертил карандашом на листках бумаги следственные схемы. Переваривал полученную информацию.
— Иллария, — бормотал он. Владелица журнала ему понравилась, как уже упоминалось, но Николай не поверил ни одному ее слову. Астахов был глубоко убежден, что женщины редко говорят правду, а красивые — тем более. И нельзя сказать, что они лгут, просто у них своя правда. Свое видение, как говорит философ Федор. И отделить зерна от плевел они тоже не в состоянии.
Иллария была на Лесной во время убийства. Совпадение? Возможно, но… Но! В доме горел свет, и она даже видела тень на шторе. Возможно, от избытка воображения. Это только в кино черная фигура убийцы торчит в окне жертвы, чтобы зрителю было интереснее. Капитан знал, как ненадежны свидетели, как часто якобы достоверные детали их показаний на поверку оказываются просто вымыслом. Но… может, и видела. Если человек подошел к окну… то вполне могла… Вот только кто это был? Хозяин или убийца?
На другой день утром Иллария поехала на станцию техобслуживания, но объяснить связно, что с машиной, не смогла. Стук в моторе. Оказалось, машина в полном порядке. Там она встретилась с Павлом Максимовым, и они уехали вместе. Причем оба были страшно взволнованы, по словам менеджера. Поговорить хотела? Но ведь можно позвонить… Или нужно было увидеться лично? Снова совпадение? Хм! Еще раз хм.
Капитан написал большими буквами «Иллария» и изобразил две стрелки — одну вверх к «Онопко», другую — горизонтальную — к «Максимову».
Нет, сказал себе Астахов, смял листок и взял новый. Не так. Начнем с Антиквара. «Антиквар» написал он на новом листке. Обвел кружком. От него протянул три стрелки вниз к трем его жертвам: держателю казино Краснухину, владельцу магазинов Глузду и «массажисту» Онопко. От Глузда, в свою очередь, стрелка опустилась вниз к новому действующему лицу — Людмиле Рожковой, у которой нашли платиновый браслет его жены. Украшение капитан изобразил кружком с лучами, а в скобках написал для ясности: «Браслет!»
Следующая стрелка протянулась от Онопко к Илларии; в скобках пометка: «Свидание; двенадцать; не открыл?» Капитан полюбовался рисунком и неторопливо, растягивая удовольствие, протянул две новые стрелки вниз и под углом — от Илларии и Людмилы Рожковой к Павлу Максимову, которого они обе, как оказалось, прекрасно знали. Первая уехала с ним со станции техобслуживания в неизвестном направлении, другая «утопила» его своими показаниями на суде. У него получилась красивая геометрическая фигура, напоминающая ромб.
Капитан полюбовался геометрической фигурой, которая наглядно доказывала… что? А то, что Антиквар связан с Рожковой через глуздовский браслет, а через нее — с Павлом Максимовым, который, в свою очередь, связан с Илларией, которая связана с Онопко, а он стал очередной жертвой Антиквара. Круг замкнулся. Вернее, ромб. Неправильной формы. Сверху Антиквар, снизу — Павел Максимов. Они тут почти все связаны. Перекос был за счет Краснухина, выпавшего из обоймы и связанного только с Антикваром.
Совпадение? Капитан не верил в совпадения. Весь его опыт свидетельствовал против совпадений. Хотя, бывает, допускал Астахов… всякое бывает. Но! Когда «совпадают» почти все участники, это, знаете ли, мало похоже на подставу! Тут и не пахнет совпадением! Вот так. «Се ту»[Се ту — c’est tont — вот и всё (франц.).], как любит говорить полиглот Федор.
Павел Максимов, убийца… Отсутствовал восемь лет. Антиквар залег на дно почти на девять лет. Максимов вернулся три месяца назад, в апреле. Убийство Краснухина произошло спустя месяц, в мае. И жена Максимова — вспомнил капитан. Ну, тут вообще полный абзац! Или Федька что-то путает…
«А если сдвинуть фигуры, — думал Астахов, полный азарта. — А если мы вот так!» Он принялся увлеченно чертить новую схему. На сей раз во главу он поставил равенство «Антиквар = Максимов» и резво соединил действующих лиц в новую комбинацию. Закончил, оценил работу. Признал самокритично, что не очень пляшет. Непонятно, кто устранил медсестру Людмилу, пособницу Антиквара, — сам он за ненадобностью или Павел Максимов, отомстивший ей за свидетельские показания. Но если Павел Максимов и Антиквар — одно лицо… чисто гипотетически, то что же тогда получается? А то и получается… Ерунда какая-то…