Ерунда-то ерунда, но что-то в таком раскладе тем не менее есть!
Глава 28Исчезновение
На второй день Миши все еще не было. Мама Ира в ночной рубашке, нечесаная, тенью бродила по квартире. Я пыталась успокоить ее, но она смотрела на меня глазами смертельно раненного животного, и я отступала. Вечером, полная дурных предчувствий, я мчалась домой. При виде Катьки, живой и здоровой, жесткая рука страха разжималась, и я переводила дух. Я возилась с малышкой, потом готовила ужин, звала Иру. Она, не шевелясь, лежала на кровати, уткнувшись лицом в подушку, а я стояла на пороге спальни, беспомощно глядя на нее, полная тоски и понимания непоправимости того тайного и страшного, что в этот самый миг, возможно, совершалось где-то или уже совершилось…
…Я сидела над очередным письмом, когда позвонила мама Ира и сказала, что Мишу позапрошлой ночью сбила машина. В его кармане нашли клочок бумаги с номером моего телефона…
Голос у нее был мертвый…
Дальнейшее слилось для меня в сплошной кошмар. Опознание, протоколы, похороны… все легло на мои плечи. Молоденький лейтенантик, серьезно глядя на меня, рассказал, что машина сбила Мишу ночью, свидетелей нет, и найти преступника не представляется возможным. Они будут, конечно, работать, но сами понимаете… «Ваш родственник был выпивши, — сказал он. — Знаете, сколько народу гибнет под колесами в пьяном состоянии?»
Я хотела позвонить Аспарагусу, но мама Ира сказала, что не нужно. Я не поняла и стала настаивать, и тогда она закричала отчаянно: «Не надо!»
Она была невменяема, бормотала что-то несуразное, и мне казалось, что она сошла с ума. Она повторяла, что Мишу убил мой отец, и она виновата… что это возмездие, она знала… чувствовала… ничего не дается даром, за все нужно платить…
Пусто и печально стало в нашем доме. Взгляд мой падал на диван, где любил сидеть Миша. Бедный Миша… Мама Ира не вставала после похорон, я с трудом заставляла ее съесть хоть что-нибудь. Она отводила мою руку с ложкой и мотала головой. И молчала. Это было самое страшное! Моя болтливая, жизнерадостная и неунывающая мать молчала! Как-то ночью я застала ее стоящей у окна — она напряженно вглядывалась в беспроглядную темень. Заслышав мои шаги, она пробормотала, не оборачиваясь:
— Он придет… Он не отстанет… не простит…
Я обняла ее и заставила лечь. Ее трясло…
…Мой привычный мир рушился слишком быстро, и меня затягивало в омут из обломков того, что еще вчера казалось незыблемым и прочным. Я словно катилась с горы, полная страха, неуверенности и боли, и одному богу известно, что ждет меня внизу…
Дверь мне открыла баба Капа. Я удивленно воззрилась на нее.
— Ирина попросила посидеть с Катюшей, — сказала она. — Вот мы и сидим с Митяем.
— А где она?
— Не знаю. Оделась и ушла. — Соседка не смотрела на меня, вид у нее был растерянный.
— А когда же она ушла?
— Часа два уже будет…
— А когда придет, не сказала?
Баба Капа наконец взглянула на меня, но ничего не ответила, только вздохнула. Из комнаты доносился смех Катьки.
— Девка — золото, а не ребенок, — сказала она вдруг ни с того ни с сего. — И умненькая! — Она продолжала смотреть на меня, и в ее взгляде мне чудилось что-то… жалость? — Ладно, пойду я, засиделась. — Баба Капа возвратилась в гостиную, взяла на руки кота Митяя. Уже в прихожей сказала: — Ты, Лизавета, ежели чего, сразу зови. По-соседски. Ох, и тяжелый котяра вымахал, — жалуется она. — Аж спину ломит. Дармоед вымахал, да? — Она целует Митяя в голову. — Ах ты, горе мое луковое! Ах, ты ж разбойник!
Тяжело переваливаясь, баба Капа спускается на свой этаж, оставляя меня в недоумении. Я смотрю ей вслед. Что это с ней? Старая дворовая сплетница удивительно молчалива сегодня. А как же последние известия?
Катька радуется мне: «Ли-за!» Тянет ручки — я подхватываю ее. Она обнимает меня за шею. Забыла спросить у Капы, когда ее кормили. Ну да все равно. Поужинаем вместе.
— А ножками? — спрашиваю я и ставлю ее на пол. Она ковыляет, цепляясь за мою руку. Мы заглядываем в спальню, и я вижу сложенный белый листок на кровати, придавленный часами Иры — я узнаю золотой браслет.
Озадаченная, беру часы и листок. Разворачиваю. Это письмо. От мамы Иры. В нем всего лишь несколько торопливых строчек — неровный, какой-то детский почерк. Просматриваю бегло. Потом, не веря глазам, читаю еще раз. И еще.
«Дорогая Лизочка, дорогая доча! Так вышло, что мне нужно уехать. Катеньку оставляю пока у тебя. Ее документы в серванте в правом ящике. Не держи зла, доча. Я ж хотела как лучше, да такая уж я невезучая, видать, уродилась. Я очень люблю вас, мои любимые девочки. Если бы ты только знала, как я вас люблю! Твоя мама».
И в самом низу еще одна строчка. «Помни, что я тебе говорила!» И еще ниже: «Прости, Лизочка! Береги Катеньку!» И все.
В полном ошеломлении я опускаюсь на кровать. Катька, запрокинув голову, смотрит на меня, улыбаясь до ушей…
Глава 29Дела житейские…
Павел Максимов сидел на веранде. Лениво думал, что надо бы сходить в дом за свитером — к ночи посвежело. И продолжал сидеть. Чай в синей кружке давно остыл. В воздухе витал запах сирени. Продолговатые кисти соцветий таяли в светлых еще сумерках.
Мысли его упорно возвращались к дурацкой стычке со Стасом. Ему бы не обращать внимания, Стас — ничтожество, пусть бы выделывался сколько влезет. А он не сдержался, обломал… много чести для этого подонка. И в итоге потерял работу. Причем неплохую. Ничего другого он делать не умеет. И перед Андреем неловко. Теперь на него особенно рассчитывать не придется.
Павел в душе надеялся, что бывший партнер позовет его обратно, предложит долю. Встреча с ним оставила тягостное впечатление — не привык Павел быть просителем, не стоял никогда с протянутой рукой. Но партнерства не предложил. Хотя Андрея можно понять. Кому охота связываться с… убийцей. Что там Стас кричал?
«Уехать бы, — думал Павел. — Куда угодно. Механики везде нужны. Начать с нуля. Бросить дом…» Он невольно взглянул на сад. Вечер был удивительно тихий — ни шелеста вокруг, ни звука, ни возни потревоженной птицы. Первая звезда зажглась на зеленоватом светлом небе…
Он вдруг понял, что никогда не уедет отсюда. Никогда. «Ну и черт с ней, с работой, — подумал Павел. — Найду другую, мне много не надо! Хоть нутрий буду разводить со Степаном». Он вдруг представил себя деревом, которе пустило глубокие корни… Тут ему, значит, и быть. Он испытывал странное, доселе незнакомое ему чувство удивительного покоя и равновесия…
Чуть слышно скрипнула калитка. Павел подобрался. На дорожке появилась неясная фигура. Человек подошел ближе. Это был Юра.
— Добрый вечер, — поздоровался он, останавливаясь перед верандой и ставя на землю большую сумку.
— Привет, — отозвался Павел обрадованно. Сегодня он был рад даже Юре, которого не любил за бесхребетность. — Заходи, чего встал. Сейчас мяса пожарим, чайку сделаем. Я еще не ужинал. Искать не будут?
— Я ушел из дома, — сказал Юра, не трогаясь с места.
— Как ушел? — не понял Павел.
— Насовсем ушел. — Вид у Юры был ошеломленный.
— А что… Маша?
— Я оставил записку.
Павел с трудом удержался, чтобы не рассмеяться. Если оставил записку, значит, удрал, а не ушел.
— Я тут уже три часа хожу, — сказал Юра. — Думаю.
— Совесть мучает?
Юра кивнул.
— Так, может, вернешься?
— Нет, — твердо заявил Юра. — Я не вернусь.
— Так и будешь стоять? Заходи. Вы что, поссорились?
— Нет. Но… я не могу так больше! Не могу, понимаешь!
— Понимаю-понимаю, что ж тут непонятного. Голодный?
Юра кивнул и сказал:
— Давай я картошку почищу. Ты считаешь меня подонком, да?
— Нет. Я бы с Машкой тоже не ужился. Я вообще удивляюсь, как ты с ней так долго продержался.
— Она хорошая, — бросился Юра на защиту жены. — Прекрасная мать и хозяйка.
— Так чего ж ты ушел?
— Больше не могу, — он развел руками. — Понимаешь… все деньги, деньги, деньги! Насобирать и купить… вот насобираем и купим… купим, купим, купим! В театр дорого, на юг дорого, удочку дорого. Даже в кино не ходим — зачем, когда есть телевизор?! И разговоры одни и те же: вон, у Милочки есть, и у Насти есть, и у Ларки, и у всех все есть, а у нас нет! И одно и то же, одно и то же! С утра до вечера… и вот!..
— Да, Машка такая, кого хочешь достанет. Она и малая была настырная. У тебя есть кто-нибудь?
— Нет, что ты! — Юра даже испугался. — Никого у меня нет. Я ушел, потому что… больше не могу. Лучше смерть!
— Смерть! Давай тогда картошку чисть. Посидим на веранде, у меня водка есть.
— Бегу! — обрадовался Юра. — А ты… правда не сердишься?
— Правда. Но только вряд ли у тебя получится, не сможешь ты. Завтра Машка прибежит, начнется крик…
— Может, мне уехать? — Юра остановился.
— Боишься?
Он кивнул.
— Вот смотрю я на тебя… — с досадой сказал Павел. — Ты принял решение? Достала тебя семейная жизнь? Ну, так и стой на этом. А с Машкой разбираться все равно придется. От нее просто так не убежишь. Главное — стой на своем. Понял?
— Я им все деньги буду отдавать, — заявил Юра торопливо. — Мне много не нужно. Все до копейки. Если ты не против, я поживу пока у тебя. А потом сниму где-нибудь…
— Да живи сколько влезет, — ответил Павел. — Не жалко.
— Господи, как хорошо! — сказал Юра страстно, когда они уже сидели за столом. — Это же… свобода!
Павлу показалось, что он сейчас заплачет.
— Я такой счастливый! Если бы ты знал, Павлик… как тяжело все это… я уже давно думал…
— Раз решил, давай за свободу! — произнес Павел. — И стой на своем, понял?
— Понял! — радостно засмеялся Юра. — Спасибо тебе.
— За что?
— За понимание. Мы ведь никогда не дружили…
Павел смотрел на раскрасневшегося от водки мужа сестры с недоумением — неужели этот тюфяк действительно ушел из дома? Или завтра одумается? Машка прилетит, она свое из рук не выпустит. В старые времена рванула бы по парткомам… заставила бы вернуться. Он смотрел на Юру, не узнавая, — даже плечи у мужика распрямились.