Он спустился по ступенькам и вышел на яркое солнце.
– Желаю вам доброго утра, господин, – бросил он через плечо.
VII
Подпрыгнув, Теусер ухватился за верх стены и перебросил свое тело на другую сторону. Проделал он это с той ловкостью, которая приходит после многочисленных тренировок. Он опустился на ноги среди густой растительности и нетерпеливо направился к месту встречи. Элла ждала его. Она была вся в белом, и на мгновение показалась ему божеством среди подвяленной солнцем зеленой листвы, бурого кустарника и вьющихся лиан. Но тут ее руки обвились вокруг его шеи, и она сразу стала очень земной.
– Теусер, я уже стала думать, что ты никогда не придешь! – она оттолкнула его от себя и стала изучать, наполовину – притворно, наполовину – с обожанием. – Какой же ты красивый! Как здорово смотрелись утром воины в их красных плащах!
– Они сыграли тревогу еще до рассвета, – взволновано произнес он. – Это война! Теперь я могу отправиться к царю…
– Я разговаривала этой ночью с тетей Горго. Ее слова смешались с его, переплелись – и у обоих перехватило дыхание. – Все сделано. Мой отец пошел к Леониду, мы должны последовать за ним. Я так ждала тебя… ждала. Милый, пойдем к ним. Если они позовут тебя, нужно, чтобы ты был рядом.
У нас так мало времени, подумал он в отчаянии. Он посмотрел на повернутое к нему лицо – такое бледное и нежное, и в то же время такое сильное. Сильное той силой, которая неведома ни одному воину, с которой ему еще не приходилось сталкиваться. Нет, ему всегда будет не хватать времени для этой женщины.
– Я не пойду, – сказал он, – если не побуду с тобой хотя бы один час как с женой.
Краска коснулась ее красиво очерченных скул.
– Мы так любим друг друга, что мы успеем за час?
– Сегодня мы выясним это, – произнес он.
Элла отвернула лицо, словно не желая, чтобы он его видел; но она смеялась, и он рассмеялся вместе с ней. Взявшись за руки, они побежали сквозь кустарник.
Все было тихо, в доме не было видно никакого движения. Они вышли за ворота, в ста ярдах стояла его лошадь. За нею присматривал илот, сидящий на корточках у обочины и наслаждающийся минутами непривычного безделья.
– Только один конь? – Элла скорчила гримасу.
– Он сильный. Да и путь недалек. Он сможет донести нас обоих. Или ты хочешь, чтобы я принес тебя в дворец на руках?
– Хочу, – улыбнулась Элла, – но нет… – когда он сделал попытку подхватить ее на руки, – это было бы здорово, но слишком медленно. Важнее, чтобы мы оказались там как можно скорее, а твой конь мчится быстрее ветра.
– Пусть будет так.
Он подставил руку под ее ступню, и она взлетела на спину лошади, сжав коленями ее бока. Теусер на мгновение замер. Что бы ни случилось, подумал он, изображение этой стройной загорелой ножки на фоне пятнистой конской шкуры останется с ним навсегда. Даже если его жизнь продлится всего несколько дней; а может, она будет затянется на столько лет, что он успеет сбиться со счета.
А потом он вспрыгнул позади ее. Они помчались галопом прочь, а илот побежал им вслед, закашлявшись от поднятой конскими подковами пыли.
Вскоре они уже были в городе и подъехали ко дворцу. Снаружи стояло много лошадей, и Теусер подозвал жестом илота, чтобы тот охранял его скакуна до прибытия его собственного слуги. Потом он легонько охватил ладонью локоть Эллы и направился с нею в государственный зал, где обычно собирались цари Спарты и высшая знать. На улицах города с каждой минутой становилось все больше людей, направляющихся к дворцу; лошади тихо ржали и били копытами.
Элла и Теусер подошли ко входу в большой государственный зал и остановились. Узнавший их гоплит мрачно кивнул Теусеру и племяннице королевы, но наклонил копье, как знак того, что они не должны входить.
Изнутри доносился звонкий голос Леонида.
– Я не буду тратить время на болтовню. В связи с тем, что Совет сейчас объявляет войну, все солдаты переходят под абсолютное командование царей. Все согласны, что спартанцы не могут нарушить данное слово, не так ли? Поэтому мы должны выступить.
Леонид сделал паузу. Умолкающее эхо, шепот… и нерешительное согласие? С того места, где находились Элла и Теусер, было трудно распознать настроение собравшихся.
– Руководить мобилизацией поручаю Пентею, сыну Солона, – сказал Леонид.
И опять – ни ответа, ни возражений; ступни Пентея тихо прошелестели по полу, на мгновение он попал в поле зрения Эллы.
– Я выполню мои обязанности, – произнес он. – У меня также есть личная просьба.
– Говори, Пентей.
– Моя дочь Элла ждет снаружи с юным Теусером. В связи с отсутствием отца Теусера они просят твоего разрешения на женитьбу.
Опять наступила тишина. Теусер ощутил, как по его спине разливается непонятное щемящее беспокойство? Может ли это молчание что-нибудь означать? Ему же только показалось, что прошло много времени прежде, чем были сказаны слова; только показалось, что Леониду было неприятно их слышать. Он вспомнил свои раздумья о том, что его желание жениться на Элле может быть воспринято как слабость, недостойная воина. Но он нравился Леониду; царь знает, что он не из слабосильных; царь временит с ответом только потому, что…
Почему он тянет?
Наконец, царь заговорил.
– Пусть они войдут.
Пентей подошел к двери и улыбнулся дочери. Потом он улыбнулся Теусеру, и это была улыбка отца при виде любимого сына. Она придала Теусеру сил. Он взял Эллу за руку и ввел ее в государственный зал. Потом она остановилась рядом с отцом, а Теусер быстро прошел к царю. Пол казался безбрежным, расстояние – бесконечным. В конце концов, он остановился перед Леонидом. Теусер слегка поклонился и посмотрел в лицо, которым так восхищался, – лицо царя, который умеет улыбаться, шутить, поддаваться человеческим эмоциям и в то же время оставаться воином, не знающим себе равных.
Он не увидел ответных чувств на лице Леонида. Когда губы царя раскрылись, ими отрывисто, словно проклятие, было произнесено только одно слово.
– Говори.
У Теусера перехватило горло.
– Господин, в связи с тем, что мой отец находится по семейным делам во Фракии, я прошу твоего разрешения жениться на Элле, дочери Пентея. Похоже, он задерживается из-за войны.
Леонид посмотрел ему в глаза. Возможно, он пытался обнаружить в них какую-то тайну – поймать малейший намек, и вытащить его туда, где его смогут рассмотреть все присутствующие.
Потом Леонид произнес:
– Твой отец – Кирилл.
– Конечно. Было ли это очевидное для всех собравшихся банальное утверждение формальностью, которая должна быть соблюдена?
– Агафон может сообщить нам некоторые новости о нем.
Агафон вышел вперед. Рубцы на его руках и шее побелели, а шрамы на лице в один прекрасный день перестанут натягивать кожу вокруг рта.
Он сказал:
– Когда я был в плену у персидского царя, я видел твоего отца.
– Моего отца? Схваченного…
– Он был среди предателей, – ровным голосом произнес Агафон.
Теусер не понял – то ли все вокруг сделали резкий вдох, то ли этот звук вырвался из его собственного горла и отозвался эхом в его голове.
Должно быть, он, и только он один сказал:
– Это не может быть правдой.
– Он сам признался мне в этом, – ответил непоколебимо Агафон.
Теусер был слишком ошеломлен, чтобы говорить. Он был не в состоянии задавать вопросы. Лицо Агафона свидетельствовало лучше любых аргументов, превалировало над любыми сомнениями. Слов не было. И когда Агафон отступил назад, не осталось ничего, кроме эха его обвинений.
Леонид произнес:
– Тебе известен закон, Теусер. Сын предателя не может быть спартанцем, не может он и жениться на спартанке.
Теусер невольно повернулся и успел увидеть, как падающая Элла цепляется за своего отца. Она трясла головой, и Теусер почувствовал, как его собственная голова опустилась и затряслась, издавая беззвучное отрицание невозможного.
Он опять повернулся к царю.
– Господин, бессмертными богами заклинаю, прошу дать мне возможность стереть мое бесчестье на поле битвы.
Впервые за это время он увидел, как на лице Леонида промелькнуло сочувствие. Знакомое выражение дернулось за жесткой маской, словно мечущаяся тень. Но спустя мгновение, маска вновь застыла на лице Леонида. Он был царем, и он был спартанцем.
– Ты мне нравишься, Теусер, – произнес он холодно, – но во время войны царь не вправе поддаваться роскоши эмоций. Ты будешь предан суду и понесешь наказание за преступление твоего отца.
Всхлипывания Эллы были единственными звуками, которые продолжал различать Теусер, они были тем, что связывало его с этим миром. Должно быть, она выбежала из зала, потому что, когда гоплиты вышли вперед и окружили его кольцом, развернув для выхода наружу, ее уже не было видно. Она исчезла… она была потеряна… все, что имело для него какое-нибудь значение, было безвозвратно потеряно.
Он не верил в то, что ему сказали об отце. И в то же время он не мог поверить, что друзья, с которыми он боролся и дрался, с кем он смеялся и занимался розыгрышами, ведут его к бесчестью с хмурыми и презрительными лицами. Такова была спартанская подготовка. Вот как поступают с преданным и верным воином, оговоренным шпионом, который…
Он не позволил себе углубляться в такие мысли. Он знал, что Агафон не был лжецом. И еще он знал, что каким бы глубоким ни было его отчаяние, он никогда не сможет поставить под сомнение правильность взрастившей его спартанской системы.
Эти гоплиты были его друзьями и товарищами. Ему оставалось только молиться, чтобы они снова стали таковыми.
И он продолжал молиться, даже когда сдерживая слезы унижения, почувствовал, как с его плеча срывают красный плащ.
Когда, сжатый твердыми руками, Теусер лишился волос на голове, он сказал себе, что это – его земляки и что он на их месте сделал бы то же самое. Ибо таков был Закон.
Они вывели его за город, и по дороге за ними увязалась целая толпа. Она состояла в основном из женщин и детей; несколько примкнувших мужчин с отражающимся на их лицах чувства стыда были не в силах оторваться от зрелища спартанского изгнания.