Молодой мужчина вернулся в хижину. Теусер попытался опуститься на камень, и чуть было не потерял равновесие. Старик бросился вперед, чтобы ему помочь. Теусер на мгновение оперся на подставленную руку и, в полном истощении, сел. Он по-прежнему не расслаблял сжимающие Эллу руки.
– Меня зовут Самос, – произнес старый пастух.
– Теусер… – Он автоматически хотел добавить, «сын Кирилла», как было принято; но стыд поднялся в его горле и остановил его.
– А это, – сказал Самос, наклоняясь над Эллой, – твоя жена?
Небо помутилось и бросилось на них. Широко расставленные синие глаза стали превращаться в подернутые дымкой озера, в которых начали растворяться черты старого пастуха. Теусер оперся ногами о землю и попытался встать.
– Фермопилы, – прошептал он, – как далеко Фермопилы?
– Недалеко, – ответил пастух. – Вот за теми скалами. Он небрежно махнул посохом.
Из-за его спины показалась жена и посмотрела на Эллу.
– Бедное дитя – она больна. Эфиальт!
Молодой мужчина появился опять, неся бурдюк с водой. Женщина выдернула бурдюк из его рук.
– Эфиальт, отнеси ее внутрь. И поторопись. Стоите и болтаете, а она в таком состоянии! У вас, мужчин, вообще мозгов нет!
Эфиальт взглянул на Эллу, и самодовольная улыбка раздвинула его губы. Он просунул под тело девушки руки и поднял ее. Теусер сделал безуспешную попытку остановить его, но у него не хватило сил. Эфиальт, по-прежнему улыбаясь, пошел к лачуге с бесчувственной Эллой на руках.
Женщина сунула Теусеру бурдюк и последовала за Эфиальтом. Теусер взял бурдюк дрожащими руками и с жадностью стал пить. Вода скатывалась по щетине на его подбородке и холодными каплями падала ему на колени. Самос посмотрел вослед удаляющейся жене и покачал седой головой.
– Удивительны дела богов, – поделился он своими наблюдениями. – Сначала они создают таких милых девушек, а потом делают из них жен… ворчуний…
В то же время в его голосе прозвучала привязанность и теплота, и Теусер улыбнулся в ответ.
Когда Теусер утолил жажду, Самос поднял щит, который тот сбросил со своего плеча, и тщательно всмотрелся в него. Скрюченным пальцем он провел по знакам на его поверхности.
Теусер произнес:
– Он запачкался. Никогда раньше мой щит не был таким грязным. Я должен вычистить его. Прежде всего…
– Прежде всего, – сказал Самос с нежностью в голосе, – ты должен поесть. И отдохнуть. А после этого, когда ты почувствуешь себя лучше, то сможешь привести в порядок свой щит. Пойдем.
Он был старым и хилым, но он помог Теусеру встать на ноги, и оба заковыляли через луг к хижине. Это было примитивное строение, сооруженное из грубых камней, сложенных так, что образовалась одна маленькая низкая комната. Все в ней пропиталось духом сырого овечьего жира и, когда вечер разбросал свои тени по горным склонам, и в лачугу потянулась темнота, стал понятен источник запаха: старуха зажгла светильник, из которого поднялась вьющаяся струйка едкого дыма. Из-за него почернели камни хижины, он сейчас раздражал гортань Теусера. Но здесь был кров и тепло; он был слишком благодарен за возможность передохнуть, чтобы обращать внимание на зловонный воздух.
После того, как он вымылся и позволил себе роскошь отдыха в течение целого часа, расслабив руки и ноги и предоставив полную свободу своему мозгу, Теусер приступил к чистке своего щита с помощью обрывка тряпки и пучка травы.
Самос и Эфиальт подсели к нему и наблюдали за процедурой с таким вниманием, словно это было единственное развлечение, которое выпало на их долю за несколько последних лет. Элла спала на соломенном тюфяке в углу, старая женщина сидела около нее.
Теусер развернул свой щит к свету тусклой лампы. Ее мерцание отразилось от полированной поверхности. Так было лучше, значительно лучше.
Самос попытался завязать разговор.
– Мы пасем здесь овец всю нашу жизнь – я и моя жена Торис.
– Вы поступили благородно, предоставив кров неизвестным людям, – ответил Теусер.
– Вы – первые незнакомцы, которые попали сюда за последние годы, – сказала из угла Торис. – Это немноголюдное место.
Она говорила с Теусером, но ее внимание было направлено на Эллу.
– Горная лихорадка, – сказала она. – Должно быть, поела красных ягод. К утру ей станет лучше. Но ее ноги… – она склонилась над ними, – они совсем разбиты и распухли.
– Мы долго шли, – сухо сказал Теусер.
– Вы из Афин? – спросил Самос.
– Хвала великим богам, нет! Ты слышал о Спарте?
Самос с готовностью кивнул, радуясь возможности показать свои знания.
– Да. В самом деле, да. Они мало говорят, питаются черной похлебкой, которая оскорбляет живот, и живут войной. А их девушки ходят голыми во время праздников…
Он перехватил суровый взгляд супруги, и его голос сошел на нет.
– Я… я только слышал об этом, – пробормотал он, – в молодости.
Теусер улыбнулся ему и Торис. Он повернулся, чтобы уделить часть своей улыбки и Эфиальту, но тот смотрел на Эллу с выражением жадного восхищения.
Ногти Теусера проскрипели по щиту. Эфиальт вздрогнул и виновато взглянул на него через комнату.
– Этой ночью я посплю с овцами, – поспешно произнес он. – Сегодня утром я слышал волчий вой в горах.
Он встал, потянулся за своим плащом из овечьей шкуры, и свистом подозвал пса. Вдвоем они вышли из хижины.
Теусер сказал:
– Ваш сын?
Торис презрительно фыркнула.
– Сын? Неужели я похожа на овцу?
– Он просто как-то появился здесь, – пояснил Самос. – Сказал, что рассорился с людьми в долине. Может, сбежавший раб, а может – вор. В горах все люди равны.
Теусеру было это понятно. Здесь, среди этих искореженных твердынь, во главу угла ставилось выживание и элементарные свойства жизни. Мир раздоров, политики и войн казался отсюда далеким и нереальным.
Но для него он должен оставаться реальным. Он не может позволить себе забыть о родном городе и о тех силах, которые ему угрожают.
Он произнес:
– Вы что-нибудь слышали о персах?
Самос не был столь удален от мира, как ему казалось.
– Мы видим их, – сразу сказал он. – Если ночь ясная.
– Видите персов?
Самос тяжело встал и взял посох.
– Идем со мной.
Тепло хижины отступило, еще до того, как они оказались снаружи. Ее уютную и дружелюбную атмосфера прорезал пронизывающий ветер. Персы были рядом, и пока они не будут прогнаны, не могло быть и речи о комфорте или заслуженном отдыхе.
Самос зашаркал по тропинке, которую было почти невозможно разглядеть в темноте. Теусер осторожно последовал за ним, с осторожностью выбирая дорогу.
– Стой!
Силуэт старика прорисовался на фоне заплаты неба, зажатой между двумя изрезанными утесами. Теусер подошел к нему, ступая на носках, словно опасаясь сделать неосторожное движение, которое приведет к тому, что на них бросятся враги.
– Посмотри между скалами, – сказал Самос. – Отсюда видно равнину.
Еще один шаг, и Теусер увидел. Зрелище было потрясающим. На огромном расстоянии, насколько могли видеть его глаза, равнина была освещена мириадами огней. Словно усыпанное звездами небо сорвалось и упало сверкающим покрывалом на поверхность земли. Сотни тысяч костров и фонарей мерцали и искрились у подножия гор.
Теусер сделал глубокий вздох.
– И давно они здесь?
– Несколько дней, – ответил Самос. – И с каждым днем их становится больше и больше – они кишат как черви.
– Как повезло Греции, что эти горы можно пройти только по Фермопильскому проходу.
– Есть и другой путь.
Теусер резко повернулся к старику.
– Другой путь?
– Всего лишь козья тропа, – сказал Самос. – По ней можно спуститься по другую сторону Фермопил. Люди пользовались ею в дни моей молодости. Теперь о ней позабыли.
– Но она по-прежнему существует?
– Существует.
Теусер сжал руку Самоса.
– Самос, ты же грек! Мы должны сообщить нашим братьям в проходе об этой тропе. Они должны немедленно перекрыть ее, пока еще не поздно.
– Я могу показать тебе, как спуститься к проходу. Это трудно, но…
– Вряд ли я смогу в таком состоянии проделать этот путь.
Теусер прикусил губу. Он был готов проделать его, невзирая ни на какую усталость. Но какую встречу он мог ждать от Леонида? Будет лучше, если информацию сообщит кто-нибудь другой. Еще лучше, если это сделает кто-нибудь более быстрый, чем он.
– Мои ступни изранены и распухли, – сказал он. – Может кто-нибудь другой передать сообщение?
– Что-нибудь придумаем. – Самос ободряюще прикоснулся к его руке. – Теперь пойдем в хижину. Не хотелось бы, чтобы ты тоже подхватил лихорадку.
Теусер позволил отвести себя в лачугу. Ее тепло больше не ощущалось безопасным и комфортным. Элла ворочалась и постанывала во сне. Он склонился над нею, но ее бормотание было болезненным и несвязным.
Он тоже был не в состоянии успокоиться. Охватившая его лихорадка была вызвана не поеданием ягод или прогулкой по холодному ночному воздуху: это была настоятельная потребность действия, боязнь за сражение, которое может окончиться, так и не начавшись.
Если другого выхода нет, то он должен сам спуститься вниз по труднопроходимым горным тропам в темноте.
Внезапно он понял, что старый Самос направляется к дверям, собираясь снова выйти наружу.
Теусер произнес:
– Ты идешь?..
– Я иду, – сказал Самос, – отправить Эфиальта. Он передаст сообщение. Мы упустили много времени. Ты правильно сделал, напомнив мне, что я грек. Слишком долго я жил в этом уединенном месте – я почти забыл об этом. Но теперь я вспомнил. Если в проходе есть греки, их предупредят.
XI
Тем, кто пришел в Фермопильский проход, не пришлось отдыхать. Илотов поставили перетаскивать каменные массы, которые прежде составляли стену, и под присмотром спартанских надсмотрщиков началось ее восстановление. Илоты пели, поднимая камни, переводя дух и укладывая их на место; пели ритмичную скорбную песнь, перемежаемую стуком камня о камень. Спартанцы молчали.