Гидарн мрачно взглянул на Демарата.
– Хватит, – выдохнул Ксеркс. – Греки переполнили чашу моего терпения! С этого мгновения им не будет никакой пощады. Они не нужны мне как рабы. Мы не будем брать пленных. Я хочу видеть их только мертвыми… всех мертвыми… мертвыми.
Он столкнул свое тело с трона и сошел вниз, оказавшись на одном уровне с остальными. Все отпрянули от него. Демарат съежился, ожидая, что царь сейчас причислит его к остальным грекам и прикажет оттащить прочь. Но Ксеркс не видел его. Он прошел к своему шатру, два стража спешно приподняли украшенные драгоценными камнями полы у входа.
Никто не решился последовать за ним. Только Артемизия, подобно гибкому животному, скользнула мимо отупевшей группы испуганных мужчин и зашла в шатер вслед за царем.
Рабы распростерлись ниц, спрятав свои лица. Когда Ксеркс пихнул одного и прокричал: "Прочь, все – прочь отсюда!", они выползли наружу и убежали в страхе, что он передумает и начнет жестоко срывать на них свой гнев.
Царь бросился на кучу богато вышитых подушек. От этого ему не стало легче. Он вскочил опять, все еще беснуясь, потом присел на низкий диван.
Артемизия, ни слова не говоря, опустилась рядом.
– Ты посоветовала мне ждать, когда греки выйдут на равнину, – прорычал Ксеркс. – Вместо этого, они игнорируют меня, и это – худшее из оскорблений! Клянусь, я уничтожу Леонида. Я должен утопить Грецию в крови, чтобы отомстить за свою честь.
– Тогда напади немедленно, пока они не успели восстановить стену и привести в пролив новые корабли.
Ксеркс хлопнул в ладоши. У входя проявился раб и поклонился до земли.
– Пусть генерал Мардоний предстанет перед царем.
Раб неслышно исчез. Снаружи доносился трепет и бормотание великой армии, которая никогда не успокаивалась полностью, даже ночью.
Эти звуки вселяли уверенность, они говорили о присутствии рвущейся на свободу, пульсирующей силы. Ксеркс повернулся к Артемизии и обуздал свою злость. Произнесенные им слова прозвучали мягко, почти с чувством удовлетворения.
– С этого мгновения я забуду слово "милость". Я буду уничтожать всех греков, которые попадутся мне на глаза. Отправляйся-ка лучше домой, Артемизия. Война – не женское дело.
– Как и управление боевыми кораблями, – улыбнулась она. – А ведь я командую пятью лучшими в твоем флоте. Для моих воинов я не женщина, а адмирал.
Гнев Ксеркса пошел на убыль. Он выдавил смешок.
– Не женщина? Ты тревожишь меня. Как могут слепцы ходить под парусами?
Прежде, чем она успела выдать ответ, скрытый в затемненных уголках ее алого рта, в шатер вошел Мардоний и начал делать поклон.
Ксеркс сделал ему знак, чтобы он распрямился.
– Мардоний… Завтра на рассвете мы захватим проход и пойдем дальше. Пусть воины отдохнут этой ночью, а завтра убей всех женщин, которых они привели с собой. В Афинах и Спарте этого добра достаточно, мне нужно, чтобы они захотели поскорее до них добраться.
– Все будет исполнено, господин.
– Ступай.
Мардоний поклонился и попятился из палатки.
Горячая кровь заструилась по жилам царя. Он отдал приказы, его приказы будут выполнены, армия двинется вперед… а умирающие женщины на Малийской равнине пусть утешаются мыслью о том, что все греческие мужчины вскоре тоже умрут.
Он заметил, что Артемизия смотрит на него и улыбается.
– Твой приказ касается всех женщин?
– Да, – нежно произнес Ксеркс. – За исключением адмиралов. У них нет таковых ни в Спарте, ни в Афинах.
Бьющая в его висках кровь была эхом пульсирующей мощи его армий снаружи – дышащих, живущих, преисполненных похоти мужчин, женщинам которых осталась всего одна ночь сладкого безумия, после которой на них падет тяжесть его приговора. Он, Ксеркс, обладает властью над жизнью и смертью. Скоро эта власть распространится на Европу после того, как он войдет в Грецию и оставит ее в руинах. Скоро солнце не будет заходить над землями, попираемыми его пятой. И везде, куда ему вздумается отправиться, за ним последует Артемизия, готовая доставить ему удовольствие.
Он охватил руками ее горло, словно изготовившись ее задушить. Она обнажила зубы и рассмеялась ему в лицо. Когда он попытался расстегнуть ее тяжелый военный плащ, Артемизия увернулась от него. Он поймал ее – для маневра не понадобилось особой ловкости – и его руки нашли для себя более неотложное и увлекательное занятие. А потом она стала податливой, перестав быть царицей и адмиралом.
В Спарте царица Горго помолилась и совершила возлияния в храме Геры. Она оставалась в нем, пока из внешнего мира в храм не начала вползать темнота, а потом направилась к носилкам. С земли поднялись отдыхавшие илоты; в это мгновение через столб лунного света промелькнула завернутая в плащ тень, не принадлежащая никому из ее прислуги.
Горго замерла, готовая отразить нападение или подозвать илотов.
– Горго..
Королева напряглась. Она узнала голос, а потом лунный свет осветил даже чересчур знакомые черты лица.
– Лампито… что привело тебя сюда?
– Я знаю, что после ухода Леонида ты каждый день здесь молишься и приносишь жертвы.
– Тебе что до этого? – у Горго были все причины опасаться Лампито и злобы, которая должна была наполнять ее сердце.
– Подожди, – сказала Лампито, – ты должна выслушать меня.
Илоты держались на расстоянии в ожидании конца разговора. Горго начала поднимать руку, чтобы дать им сигнал подойти ближе. Но любопытство взяло верх.
Она произнесла:
– Ладно, говори.
– Я желала тебе зла Горго с тех пор, как ты увела от меня Леонида…
– Он выбрал меня по собственной воле.
– Я здесь не для того, чтобы вспоминать былые обиды, но чтобы спасти человека, которого я любила… и все еще люблю. Горго, Леониду угрожает страшная опасность.
Царица грустно улыбнулась в мертвенно-бледном свете:
– Я знаю.
– Но ты не знаешь всего. Эфоры приняли тайное решение. Спартанцы не пойдут в Фермопилы, они остановятся в Коринфе.
Горго отшатнулась от женщины – прочь от этого освещенного лунным светом призрачного лица. Во всем этом присутствовала какая-то чудовищная насмешка, злая выходка, которая не укладывалась у нее в голове. Это не могло быть правдой.
Она сказала:
– Такое решение не может быть принято одними эфорами. Я знаю – царь Леотихид никогда не подведет моего мужа.
– Ксенафон пообещал отозвать Леонида, – произнесла с убеждением Лампито. – Леотихид поверил ему потому, что ему хочется в это верить. Но в своей слепой ненависти к Афинам, Ксенафон задержит отправку сообщения.
– Слепой ненависти к Афинам? Скорее он ненавидит Леонида, чем…
– Он надеется, – прервала ее Лампито, – втянуть афинян в войну, а потом – оставить их одних.
Внезапно Горго поняла, что это не вымысел. Она разглядела это в сердце другой женщины. Поддавшись порыву, она обвила Лампито руками, и две женщины на мгновение обнялись.
– Прости меня, Лампито. Мне казалось, что ненависть разделила нас навсегда.
Тихий смех Лампито печально прозвучал в вечернем воздухе. Она сказала:
– Ненависть – всего лишь гость в сердце женщины. Любовь же остается в нем навсегда. Ее речь стала более быстрой. – Не теряй времени, Горго.
Она повернулась и исчезла среди темных колонн храма. Горго поспешила к носилкам и ждущим ее илотам.
Молодой мужчина с гордой осанкой, которую не смогла испортить жизнь слуги, ступил ей навстречу.
– Госпожа?
– Демитрий, ты можешь заслужить свободу, – произнесла Горго. – Сегодня ночью ты возьмешь гнедых царя и будешь скакать на них попеременно день и ночь в земли Локриды к Фермопильскому проходу…
XII
Луна опустилась за горизонт, и на воду падали только слабые лучи звезд. Леонид быстро повел цепочку спартанцев по мели, где постоянный плеск воды скрыл шум их шагов. Вскоре они оказались в зоне слышимости персидского лагеря – вдоль берега до них докатились смех и пьяные крики.
Леонид улыбнулся. Персы должны быть очень уверены в своих силах, чтобы устраивать попойку накануне сражения. Он подумал о своих людях, об их спартанском воспитании и тщательной подготовке к конфликту… и, несмотря на ночной холод, ощутил теплый прилив гордости и благодарности – благодарности за то, что он был рожден в Спарте и может как на себя самого положиться на каждого идущего за ним воина.
Они подошли совсем близко. Царь поднял руку и все остановились. Леонид наклонил копье и указал им на группу камней на берегу у самого края огромного лагеря.
Воины двинулись к камням.
Внезапно, заглушая легкий шелест их шагов по воде, раздался звук других шагов – по песку берега.
Леонид быстро двинулся вперед, показывая остальным, чтобы они последовали его примеру. В несколько секунд они оказались у камней и спрятались за ними. Руки сжали копья так, что побелели костяшки пальцев.
На фоне неба прорисовалось шесть силуэтов великолепных и мощных бессмертных, элитной гвардии Ксеркса. В темноте тускло белели наконечники их копий. В их поступи сквозила надменность и самоуверенность, кричащая о господстве их хозяина над человечеством.
– Да, – тихо сказал Леонид.
И выскочил из-за камней. За ним последовало пятеро. Вполне возможно, что персы так и не успели их увидеть. Шесть копий взметнулись над плечами шести спартанцев, вложивших в удары вес собственных тел. Леонид увидел темное горло и почувствовал, как копье достигло цели; потом стоящая перед ним тень стала оседать назад, тщетно пытаясь ухватиться за воздух руками. Леонид ослабил хват копья, но не выпустил его из руки. С отработанной четкостью он повернул оружие. Человек упал, и древко копья задрожало в воздухе. После этого царь поставил одну ногу на обмякшее тело, перехватил копье и вытащил его.
Никаких звуков.
Леонид подал сигнал тем, что скрывались за камнями, и все тридцать человек бросились к лагерю персов.
Костры успели догореть, других источников света не было; из палаток доносилась музыка, истерические голоса и срывающийся смех женщин. Иногда одна из них начинала кричать, но через несколько секунд вопли стихали, переходя в плач, заглушаемый мужским хохотом.