Он с таким упоением предавался своему занятию, что не заметил, как из-за скалы появилась Элла. Осторожно пробравшись между кустами, она какое-то время с нежностью смотрела на него, а потом не удержалась и нарушила очарование момента:
– Теусер..
Его меч упал на землю, а сам он вскочил на ноги. Она бросилась в его объятия.
– Элла, я думал, что ты сегодня не придешь.
– Старый Самос показал мне половину дороги, а потом я почти заблудилась.
Она вопросительно посмотрела на него.
– Прошлой ночью мы видели, как горел лагерь персов, и я почувствовала… я подумала…
В ее глазах застыл вопрос.
– Ты был там? – требовательно спросила она.
– Я был там. Мы неплохо потрудились этой ночью.
– Я испугалась до смерти.
Она отпрянула от него и посмотрела на лежащие на земле плащ и доспехи.
– Но ты не ранен – и вот твое оружие, твой…
Она замолчала от всеобъемлющего удивления.
– Ты опять стал спартанцем!
– Леонид принял меня как свободного человека.
– Ты должно быть совершил что-нибудь удивительное.
– Мне повезло – я оказался в нужном месте в нужное время. Но Элла, как твоя лихорадка?
– Она прошла…
– Ты должно быть сильно ослабла после…
– Со мной опять все в порядке.
Их возбужденные голоса перебивали друг друга. Каждый хотел задать так много вопросов другому, но не имел времени на выслушивание ответов.
– Старая Торис, – пояснила Элла, – напоила меня отваром горных трав. Она такая добрая и мудрая.
Он подвел ее к камню, и они сели. Он прикоснулся к ее руке, а она приложила ладонь к его щеке. Они касались друг друга легко, но настойчиво, общаясь кончиками пальцев, пока их голоса обсуждали другие вещи.
– Теперь я могу опять смотреть в твои глаза, – сказал Теусер. – Ты больше не должна меня стыдиться.
Элла рассмеялась.
– Но я всегда только гордилась тобой – даже когда тебя с позором провели по городу. Но…
На ее лицо набежала тень, словно лихорадка вернулась, чтобы прикоснуться к ее щекам серыми костяшками, более мощными чем пальцы Теусера.
– В чем дело? – спросил он.
– Я много думала.
– О чем?
– Я наблюдала за Самосом и Торис. Они простые люди. Они состарились вместе в бедности…
– Я не могу обещать тебе богатств, – произнес Теусер, – но мы не будем бедными.
– Меня беспокоит не бедность, – спокойно сказала она. – Пусть они бедны, но с приближением каждой ночи Торис знает, что ее мужчина будет спать рядом с нею. Теусер… Я не хочу, чтобы ты умер.
Теусер был шокирован. Восторг ночной вылазки, счастье обладания оружием и доспехами, знание того, что ему будет позволено принять участие в великой битве – опять превратили его в спартанца. А спартанцам не к лицу была подобная сентиментальность. О смерти не говорили. Никто и никому не желал вслух остаться в живых.
– Я знаю, – продолжила, сомневаясь, Элла, – я все знаю. Нас, спартанцев учат, что мы должны быть храбрыми. Я знаю, что наши мужчины должны умирать, но не отступать в бою. Но я также знаю, что будет несправедливо, если такая любовь, как наша, – умрет.
Он обнял ее.
– Она не умрет.
– Теусер, ты видел врагов вон там, на равнине? Ты внимательно смотрел? А здесь только триста бойцов, поддерживаемых каким-то сбродом, который нельзя считать настоящими воинами в том смысле, в котором мы привыкли понимать это слово. Где остальные?
– Они придут, – ободряюще произнес Теусер. – Они скоро выступят, в этом не может быть сомнений. И эти люди из других городов…
– И все считают, что спартанцы должны начать умирать первыми! – взорвалась она. – Словно мы были рождены только для того, чтобы умереть. Почему это так?
– Мы – солдаты Греции. Все остальные – просто ее граждане, которые во время войны вышли сражаться за нее. Мы тренируемся всю жизнь. Когда стране угрожает опасность, каждый грек обращает свой взор на спартанцев. И мы с гордостью несем нашу ношу.
– Но где же остальные спартанцы? – упорствовала Элла. – Почему они не пришли?
– Они придут.
– Когда?
Теусер пожал плечами.
– Я не знаю. Но они придут. Наш народ никогда не бросит нас.
Он поднял рукой ее подбородок и попытался ее поцеловать. Но когда их губы встретились, послышался приближающийся перестук конских копыт. Он доносился с дороги, проходившей неподалеку от этого укрытого места. Они оторвались друг от друга, не сговариваясь встали и пошли через кусты.
Мимо промчался всадник на гнедой лошади, вторую он увлекал за собой, держа за уздечку. Пока они смотрели, он послал лошадей в галоп и исчез в направлении спартанского лагеря.
– Это гнедые царя, – сказал пораженный Теусер.
– А на них – Демитрий, кучер тети Горго.
– Скорее всего он прибыл с важными известиями из Спарты. Я должен вернуться в лагерь.
Он повернулся, чтобы направиться к сверкавшим на солнце доспехам и плащу, и в это мгновение Элла схватила его за руку.
– Нет!
– Элла…
– Нет! – закричала она. – Не спеши. Несколько секунд, Теусер. Быть может, нам осталось быть вместе совсем немного, но эти мгновения могут оказаться более прекрасными, чем все годы, которые мы провели и, быть может, проведем в этом мире. И если эти мгновения – все, что нам осталось…
– Элла, я должен идти.
Она засмеялась и ослабила хватку. Они испытывающе посмотрели друг на друга, и Теусер произнес опять:
– Пусти меня.
– Я не держу тебя, – сказала она с издевкой в голосе.
– Нет, держишь, – прошептал он.
– Прошлой ночью, – произнесла она, – я чуть не умерла потому, что я увидела огни в лагере персов и решила, что ты погиб. И теперь я не уйду, пока не уверюсь, что ты жив. Докажи мне это!
Он подошел к ней, и она прижалась к нему изо всех сил.
– Люби меня, – сказала она, – как ты любил меня в горах в тот день, это было так давно. Меня лихорадило с тех пор, по-моему – прошла вечность. Теперь только ты в силах унять эту лихорадку.
Ее плечо оказалось влажным под его рукой. Ее рот был требовательным и жадным. Теусер произнес срывающимся голосом:
– Ты уже не та девочка, которую я знал в Спарте. Что я сделал с тобой, приведя в это жестокое место…
– Я не нахожу его жестоким. В Спарте я была просто девчушкой, и смерть была где-то далеко. Я стала взрослой, Теусер, взрослой всего за несколько дней. Во время войны юноши становятся мужчинами, а девушки – женщинами. Потому что смерть – удовольствие мужчин, а жизнь – забота женщин.
Она увлекла его вниз за собой, и когда она сняла с себя тунику, то бросила ее поверх его плаща и щита. Ритмичный напев далеких илотов отозвался ритмом в его голове, биением крови в ушах, и вскоре он перестал вообще что-либо слышать и ощущать, кроме охватившего его блаженства.
Демитрий въехал в лагерь спартанцев и остановил лошадей перед царем. Леонид, не веря своим глазам, смотрел на любимую пару коней и едва обратил внимание на напряженный, вежливый поклон илота.
– Ты гнал их всю дорогу от Спарты?
Он склонился, чтобы осмотреть ноги и копыта. Потом он выпрямился и огладил покрытой пеной бок скакуна, на котором Демитрий заехал в лагерь.
– Господин, я привез сообщение от царицы.
Илот передал царю деревянную табличку, поверхность которой была покрыта толстым слоем твердого воска.
– Царица приказала мне, чтобы я сказал вам, что это по ее повелению я взял ваших лучших лошадей. Никакие другие не смогли бы принести меня сюда так быстро. Также она пожелала, господин, что в случае, если мне удастся добраться сюда невредимым, вы дали бы мне свободу.
Леонид кивнул, его внимание уже переключилось на деревянную табличку. Агафон и Пентей подошли ближе и, после непродолжительного совещания, они жестом показали, чтобы я к ним присоединился.
– Мегистий, – сказал царь. – Моя жена прислала мне навощенную табличку, на которой нет никакого сообщения. Какой вывод из этого может сделать провидец?
Я внимательно осмотрел гладкую поверхность и вспомнил, что царица как-то сама дала интерпретацию такому посланию.
Я сказал:
– Леонид, много лет назад, когда твоя жена была еще девочкой, навощенная табличка была послана ее отцу Демаратом.
– Демарат – предатель.
– В то время, – заметил я, – он был изгнанником из Спарты. Хоть он и находился тогда среди персов, но не являлся их сторонником. Поэтому он послал сообщение царю, чтобы предупредить его, что персы собираются вторгнуться в Грецию. Это был поступок человека, который в душе остался спартанцем.
– Пусть так, – нерешительно согласился Леонид.
– Так как он опасался, что послание может быть перехвачено, то вырезал его на самом дереве, а не на воске. После этого он покрыл табличку толстым слоем твердого воска.
Леонид потянулся и отобрал у Агафона копье. Одним движением он насадил табличку на острие и направился через узкую полосу ровной земли к тому месту, где бурлил и шипел горячий источник. На наших глазах он сунул табличку в кипящую воду.
– До чего же женщины – хитрый народ! – заметил он. – Возможно, мы должны предоставить им разработку нашей военной стратегии.
– Например, Артемизии? – с хитринкой в голосе произнес Агафон.
Леонид нахмурился.
– Я говорил о женщинах, – сказал он, – а не о шлюхах.
Он вытащил исходящую паром табличку из воды и положил на камень. Мечом он соскреб толстый слой размягченного вязкого воска. Тот сошел тянущимися, липкими лентами, открыв выцарапанное на дереве послание.
Леонид положил меч и повернул табличку так, чтобы на написанное падало больше света. Мы наблюдали за ним. Все, что мне удалось рассмотреть на его лице, свелось к легкому сужению глаз и дернувшемуся нерву щеки. Закончив читать, он посмотрел вокруг себя с рассеянным выражением лица. В нескольких ярдах от него горел костер. Инстинктивно, Леонид швырнул деревяшку в него, и пламя закружилось вокруг нее.
Агафон настороженно спросил:
– Ты хочешь оставить нас, Леонид?
– Нет. Это касается всех спартанцев в Фермопилах.