– Что вы слышали о де Паскале? – спросила Клара, устремив на Филиппа пытливый взгляд.
– Я видел, как он упал, пораженный выстрелом в борьбе против толпы черни. – И Филипп рассказал ей об обстоятельствах смерти де Паскаля, а в заключение прибавил: – Его благородная, но несчастная попытка защитить вашего отца и вас погубила его. Я стер рукавом белый крест на вашей двери, которым всюду руководствовались солдаты, и если бы де Паскаль своим присутствием не возбудил подозрений, быть может, и граф вместе с нами мог бы спастись по крышам.
Клара слушала его, закрыв лицо руками, и наконец горько заплакала. Филипп оставил ее одну, зная, что слезы облегчат ее горе. Через час Клара позвала его.
– Мне теперь легче, – сказала она, – но я не могу без ужаса вспомнить, что погиб мой дорогой отец. Что касается де Паскаля, то я жалею в нем храброго воина, но и только; вы уже знаете, что сердце мое ему не принадлежало.
В это время вернулся Пьер.
– Ну, какие новости? – спросил его Филипп.
– Плохие, сударь. Избиение произошло с согласия короля, и даже в Лувре все дворяне-гугеноты убиты, и некоторые, как говорят, на глазах молодой королевы Наваррской, которая со слезами тщетно молила пощадить их. Король Наваррский и его кузен Конде арестованы; говорят, что и их убьют, если они не перейдут в католичество. Убийства происходили во всех частях города, гугенотов повсюду вытаскивали из домов и убивали с их женами и детьми. Даже сам король, увлекшись происходившими на улицах кровавыми сценами, в каком-то опьянении схватил аркебуз и начал стрелять из окна Лувра в бегущих мимо гугенотов. Говорят, что тела адмирала и других вождей гугенотов притащили во дворец и что король, королева-мать, придворные дамы и дворяне ходили смотреть на них и издевались над ними. Париж с ума сошел, сударь, и говорят, что по всей Франции разосланы приказы избивать гугенотов.
Филипп сделал Пьеру знак выйти.
– Вы видите, – сказал он Кларе, – что в Лувре вы не найдете защиты, если не откажетесь от своей веры.
– После смерти де Паскаля мне нечего делать в Лувре, – ответила она. – Теперь король может принять меня, как сироту, под свою опеку и отдать все мои поместья кому-нибудь из своих любимцев, но я должна смириться с этим.
– При настоящем положении дел вам следует ехать с нами переодетой.
Клара задумалась.
– Но это так странно, так несвойственно девушке, – застенчиво прошептала она.
– В таком случае, графиня, – сказал Филипп, схватив ее руку, – вы должны дать мне право защищать вас. Странно говорить о любви в такое время, но вы ведь знаете, что я люблю вас. Вы были богатой наследницей и по положению стояли выше меня, и я никогда не сказал бы вам того, что говорю теперь, но общая опасность уравнивает наше положение. Я люблю вас всем сердцем, и мне кажется, что сам Господь свел меня с вами.
– Это так, Филипп, – сказала она. – Сам Бог послал вас дважды спасти мне жизнь. Я не буду говорить вам о своих чувствах, но у меня нет никого на свете, кроме вас. И я уверена, что если бы отец мой видел теперь мое положение, он одобрил бы меня. Отныне я ваша невеста и последую за вами всюду.
Филипп нагнулся и тихо поцеловал ее.
– Я позову Пьера сюда, – сказал он. – Если его заметят у дверей, мы привлечем к себе внимание.
И он отворил дверь и позвал Пьера.
– Пьер, – сказал он, – графиня де Валькур моя невеста.
– Давно бы так, сударь, – сказал Пьер. Он подошел к Кларе, протянувшей ему руку, и почтительно прикоснулся к ней губами.
– Сударыня, – сказал он, – с этого дня моя жизнь принадлежит и вам. Может быть, нам грозит еще много опасностей, но я надеюсь, что мы счастливо избежим их.
Когда настала ночь, беглецы наши переоделись в свои обычные платья и осторожно прошли к лестнице, примыкавшей к крепостной стене; прикрепив к брустверу веревку, они один за другим перебрались через стену и после трехчасовой ходьбы прибыли в деревню, где Пьер оставил лошадей. Филипп устроил из своего плаща сиденье для Клары за своим седлом, и скоро беглецы уже мчались по большой дороге на юг. Избегая больших городов, они останавливались только в деревнях, где религиозная вражда была гораздо слабее, и скоро убедились, что вести о парижских событиях еще не дошли сюда.
Пьера много расспрашивали о свадебных торжествах в Париже, и все радовались союзу, который обещал Франции прочный мир. Клару всюду принимали за сестру Филиппа, и хозяйки старались угодить этой бедной грустной девушке. Из опасения встречи с солдатами, сторожившими мосты, наши путники избегали их и переправлялись через реки или на пароме, или вброд.
Через неделю они прибыли наконец в замок Лаваль, проехав больше двухсот миль.
В воротах замка Филиппа весело приветствовали четыре воина.
– Графиня дома? – спросил он, слезая с лошади.
– Да, сударь, она вчера вернулась из Ла-Рошели. Говорят, в Пуатье и в Ниоре католики опять напали на гугенотов. Хотя графиня и не верит этому, а мы все-таки поставили у ворот стражу и подняли мост.
– Боюсь, что это правда, – ответил им Филипп.
Графиня встретила его в зале.
– Тетя, – сказал он, подводя к ней Клару, – позвольте поручить вашему вниманию и любви графиню Клару де Валькур, мою невесту. Я приехал с очень недобрыми вестями, но умоляю вас прежде всего отвести ей комнату, – она в большом горе и очень утомлена.
– Боже мой!.. Франсуа умер? – тихо воскликнула графиня, побледнев от ужаса.
– Надеюсь, что нет, тетя.
– Я останусь здесь, Филипп, с позволения графини, – сказала Клара. – Не оставляйте ее в неизвестности ради меня.
– Благодарю вас, Клара, – сказала графиня, усаживая ее на диван. – Ну, Филипп, говорите мне все самое худшее, не скрывая ничего.
Филипп рассказал о зверском избиении гугенотов в Париже. Графиня не верила своим ушам.
– Невероятно! – воскликнула она. – Чтобы французский король запятнал себя клятвопреступлением, нарушил свои же собственные охранные грамоты и погубил своих гостей!.. Ты говоришь, что Франсуа был в Лувре с королем Наваррским и Конде и что гугенотов там также избили? Больше ты ничего не знаешь?
– Это только слухи, собранные Пьером в городе; за верность их я не ручаюсь. Во всяком случае, Франсуа был предупрежден и, слыша набат и тревогу в городе, мог принять меры к своему спасению.
Графиня гордо поднялась.
– Не допускаю, – сказала она, – чтобы мой сын, один из самых приближенных к королю Наваррскому, уронил честь своего имени заботой о собственном спасении, а не спасении короля.
Филипп хорошо сознавал правильность слов графини и был почти уверен в том, что Франсуа погиб.
– Какой несчастный день для Франции! – горестно воскликнула графиня после минутного молчания. – Адмирал, наш вождь, убит в постели, безоружный, больной! И как много погибло других лучших людей Франции! Ты говоришь, что по всей стране разосланы приказы избивать гугенотов!.. Но я забываю обязанности хозяйки дома. Милая Клара, мы обе с вами в трауре, вы – по вашему благородному отцу, я – по моему милому сыну, и обе мы оплакиваем нашу несчастную родину. Тем радушнее приветствую я вас в Лавале. Но вам предстоят в будущем светлые дни. Мой племянник – благородный человек, и с ним вы найдете новую родину вдали от нашей несчастной страны. Если Франсуа умер, Филипп будет моим сыном, и я с радостью приветствую в вас его жену. Теперь пойдемте. Филипп, позаботься о приготовлениях к отъезду в Ла-Рошель, прикажи звонить в набат, чтобы фермеры поспешили собраться сюда.
Через минуту раздались громкие звуки набата. Солдаты замка выбегали, вооружаясь на ходу, и восклицания ужаса и гнева раздались среди них, когда Филипп в коротких словах сообщил им о королевском приказе избивать гугенотов во всей Франции и об избиении их в Париже тотчас после свадьбы короля Наваррского. Затем он отдал приказ приготовиться на следующее утро к отъезду в Ла-Рошель и послал нескольких всадников предупредить соседних дворян-гугенотов.
Через некоторое время во двор стали сбегаться фермеры. Узнав о причине набата и о парижских убийствах, они не жалели о предстоящей потере большей части своего имущества, а горевали о гибели адмирала Колиньи и стольких отважных гугенотов. Одни плакали, другие в бессильном гневе сжимали оружие, третьи призывали гнев Неба на короля, и все были убиты горем.
– Еще не все потеряно, друзья мои, – ободрял их Филипп. – Бог пошлет нам других вождей. Справедливый гнев ваш воодушевит всех, и у нас скоро будут новые армии. Конечно, первый удар католики направят на Ла-Рошель; там мы встретимся лицом к лицу с убийцами и докажем им, что гугеноты по-прежнему могут стоять за свои права. Но теперь мы уже не будем верить ложным клятвам и обещаниям и не позволим вторично обмануть себя.
На следующий день все жители замка и окрестные фермеры выступили в Ла-Рошель. На пути к огромному обозу примыкали крестьяне со своими семьями и имуществом, и на пятый день все прибыли к месту назначения. В Ла-Рошели уже знали о парижских событиях от беглецов, случайно бывших в ночь святого Варфоломея близ Парижа.
Графиня и Клара поместились в доме Бертрама, а Филипп нашел себе квартиру поблизости. Жители соперничали друг перед другом в радушном приеме беглецов. Клара заболела от всех испытанных потрясений, и дочь Бертрама ухаживала за ней. Через неделю она оправилась. Графиня приняла деятельное участие в защите города: заседала в городском совете, ходила на крепостные стены и ободряла рабочих, собирала пожертвования на защиту веры и первая подала в этом отношении пример, отдав на святое дело все, что выручила от продажи своих драгоценностей и лошадей. Она отдалась этой деятельности с лихорадочной энергией, как бы стараясь найти в этом забвение. О Франсуа по-прежнему не было никаких вестей. Между прочим, в Ла-Рошели стало известно, что короля Наваррского и принца Конде принудили под угрозой смерти отказаться от протестантства, и графиня была уверена, что ее сын не захотел бы купить себе жизнь этой ценой.