Лев Толстой: Бегство из рая — страница 60 из 103

Елизавета Ивановна не просто любила, но обожала своего сына. Старший и младший ее сыновья, Гриша и Михаил, умерли рано, с разницей в четыре года. Средний сын стал кумиром семьи. Все считались с его волей, каждый старался доставить ему удовольствие.

Отец Черткова, Григорий Иванович, служил флигель-адъютантом при Николае I и генерал-адъютантом при Александре II. В военных кругах он был известен тем особенным знанием строевой службы, которое имели лишь офицеры, начинавшие карьеру в гвардии Николая. Он прошел путь от командира полка до начальника дивизии. Он был автором распространявшейся в войсках «Солдатской памятки». После гангрены и ампутации обеих ног последние десять лет жизни он возглавлял Комитет по устройству и образованию войск.

Его родная сестра была замужем за графом Шуваловым, главным консервативным идеологом эпохи Александра II. Его брат, Михаил Иванович Чертков, служил наказным атаманом Войска Донского, а затем киевским и варшавским генерал-губернатором.

Чертковы постоянно жили в Петербурге, но в южной части Воронежской губернии у них были обширные земельные угодья: 30 000 десятин.

Существует акварельный портрет работы Делакруа 1860 года, где Елизавета Ивановна Черткова изображена с шестилетним сыном Володей. Она одета в длинное бархатное платье, которое стелется по земле. Мальчик — ангелочек в шароварах, лаковых сапожках и кругленькой шапочке. Интересна его поза: властной правой ручкой он удерживает мать за складки платья, а левой — не то указывает ей правильный путь, не то спрашивает: «Что там?…»

Отличительной особенностью воспитания Черткова было то, что он вырос в очень религиозной атмосфере. Главный «пункт» учения Редстока заключался в исключительной вере в Божественность Христа, силу искупления Его кровью грехов человечества. Ко времени знакомства с Толстым Чертков был подвержен влиянию этой веры и секты «пашковцев». Затем под влиянием Толстого он отказался от этого, но сектантские настроения сохранялись в нем всю жизнь. Как и мать, он был склонен к прозелетизму, одержим горячим стремлением «обращать» несчастных и заблудших в свою веру.

В этом было его отличие от Толстого, который никогда не был сектантом. Всякий дух партийности, с «тайнами» и «паролями», жестким разграничением людей на «своих» и «чужих» и одновременно с необузданным стремлением пропагандировать свою точку зрения, которая является единственно верной, был ему чужд. Толстой доверял внутренним духовным ресурсам человека и меньше всего хотел быть «идолом» для «посвященных». В сравнении с Л.Н. Чертков был узок, догматичен и склонен к доктринерству. Но самое главное — он не терпел непоследовательности во взглядах и поступках. Два самых бранных слова в его лексиконе — «вилять» и «увиливать». Он считал недостойным уклоняться от решения тех вопросов, которые вставали перед человеком. И если он чувствовал, что кто-то уклоняется от решения этих вопросов, он готов был вынуждать его принять это решение во что бы то ни стало.

Детство Черткова было детством аристократического барчонка: няни-англичанки, гувернеры, домашнее обучение, чтобы в школе, не дай бог, не заболел. Молодость его очень напоминает молодость главного героя «Отца Сергия» — князя Касатского. Разница лишь в том, что Касатский, как и молодой Толстой, не принадлежал к сливкам петербургского общества и страдал от этого, терзаемый тщеславием. Чертков же, в силу обстоятельств рождения, был избавлен от этого порока. У него не было комплекса небогатого дворянина, не имеющего связей, чтобы утвердиться в свете. Он был очень красив — тонкий, стройный, на голову выше других, с большими серыми глазами под изогнутыми бровями. Он был остроумен и любил парадоксы. У него был мягкий, звучный голос и заразительный смех. Он был правдив и порой слишком прямолинеен. Его кошелек всегда был открыт для товарищей. Служа в гвардии, Чертков кутил в Петербурге, играл в рулетку заводил содержанок. «Двадцатилетним гвардейским офицером, — писал Чертков, — я прожигал свою жизнь „во все нелегкие“».

В обязанности гвардейских офицеров входило дежурство в госпиталях. В 1877 году (в тот год, когда в Толстом начался духовный кризис) Чертков испытывает потрясение при виде умирающего солдата, с которым они читают вслух Евангелие. С этого времени он не может жить как раньше. Не может служить в армии и даже просто не может жить. Как это похоже на то, что происходит с Толстым, но только в пятидесятилетнем возрасте! Когда Чертков явился к нему, Толстой, несомненно, должен был чувствовать зависть к молодому конногвардейцу, который одновременно с ним встал на путь истины, но еще полным физических сил, с нерастраченной энергией и большим запасом времени впереди.

Это и предопределило странную, на первый взгляд, зависимость Л.Н. от Черткова. Хотя поначалу интимность отношений с «милым другом» (так, с первого письма, обращается к Черткову Толстой) самого Л.Н. слегка настораживает. Его явно не греет мысль взять на себя полноту духовной ответственности, как это делают в монастырях старцы, за странного молодого конногвардейца. Толстому это не нравится, но и отказать а Черткову он не может и не хочет, так как при первом же знакомстве подпадает под обаяние этого удивительного и столь похожего на него молодого офицера. Между тем Чертков нуждается в Толстом и не скрывает этого. Он посылает ему в Москву не только книги, которые сам читает, но и свои дневники. Наконец он зовет Толстого в Лизиновку.

Тонкость приглашения заключалась в том, что в Лизиновке Чертков знакомится с тремя крестьянскими юношами, готовыми разделить его взгляды. Но имеет ли он право на такое духовное руководство?

«Нет, Лев Николаевич, приезжайте, ободрите, помогите. Вы здесь нужны».

Эта фраза — вы здесь нужны — становится обертоном сложной музыкальной партии, которую начинает играть Чертков в семье Толстых. В самом деле, где Толстой нужнее — в семье, которая его не понимает, не ценит его новых произведений, или же среди пылких и чистых юношей, готовых посвятить пропаганде его воззрений всю свою жизнь?

Однако ответ на этот вопрос, столь очевидный для «толстовцев», не был очевиден для Толстого. И дело не только в том, что Л.Н. не желает отказываться от семьи, с которой он составляет единое тело, но и в том, что ему принципиально не нравится роль духовного наставника, которую навязывает ему милый друг.

«Получил ваше письмо и получил вашу книгу и не отвечал на письмо. Не отвечал потому, что не умею ответить. Оно произвело на меня впечатление, что вы (голубчик, серьезно и кротко примите мои слова), что вы в сомнении и внутренней борьбе по делу самому личному, задушевному — как устроить, вести свою жизнь — личный вопрос обращаете к другим, ища у них поддержки и помощи. — А в этом деле судья только вы сами и жизнь. — Я не могу по письмам ясно понять, в чем дело; но если бы и понял — был бы у вас, не то что не решился бы, а не мог бы вмешиваться — одобрять или не одобрять вашу жизнь или поступки. Учитель один — Христос…»

На языке Черткова это означало «вилять» и «увиливать». Но Толстой не то что сомневался, а вполне определенно давал понять Черткову, что не желает быть высшим арбитром в решении чужих жизненных проблем. Тем не менее Чертков последовательно и планомерно вводил Л.Н. в курс этих проблем, порой не считаясь с проблемами его собственной семьи. Иногда он делал это настолько бестактно, что доброжелательная реакция на это Толстого вызывает изумление.

Приведем один показательный пример. В 1886 году Чертков решает жениться на Анне Константиновне Дитерихс, слушательнице Бестужевских высших курсов и сотруднице издательства «Посредник», созданного Чертковым. Внешность Гали (так близкие называли ее) хорошо известна по картине П.А.Ярошенко «Курсистка» (1883), находящейся в Третьяковской галерее. Красивая, худенькая, строгая и сосредоточенная, Галя была страстной последовательницей взглядов Толстого, посещала его с подругой, вызывая недовольство С.А. Прежде чем жениться, Чертков неоднократно обсуждал этот вопрос с Толстым в письмах, не считая себя способным к семейной жизни и опасаясь повторить «ошибку» своего учителя. Но Толстой одобрил брак В.Г. и Дитерихс. Во взглядах Толстого еще не случился новый переворот, после которого он отрицательно относился к браку вообще.

В 1887 году у Чертковых родилась дочь Оля, которая умрет в младенчестве. Галя оказалась женщиной слабой и болезненной. Фактически В.Г. взял на себя тяжелый крест в лице постоянно болеющей жены и, нельзя не отдать ему должное, нес этот крест безропотно и до конца. С появлением первого ребенка в семье Чертковых встал тот же вопрос, который в свое время вызвал первые «надрезы» в семейном счастье Толстых. Галя не могла своим молоком выкормить ребенка. Нужна была кормилица. Почему-то в Крекшине Московской губернии, где жили молодые, кормилицы не нашлось. И вот растерявшийся В.Г. обращается к Л.Н. с просьбой найти кормилицу в Москве.

Поручение до такой степени деликатное, что обратиться с ним можно только к очень близкому человеку. Но в это время Чертков потерял отца и находился в ссоре с матерью из-за Толстого, чьих взглядов она не принимала. «Я глубоко убеждена и вижу из Евангелия, что всякий, не признающий Воскресшего Спасителя, пропитан этим духом, и так как из одного источника не может течь сладкая и горькая вода, я не могу признать здоровым учение, исходящее из подобного источника», — писала Елизавета Ивановна сыну.

«Дорогой Лев Николаевич, — пишет Чертков Толстому, — еще раз обращаюсь к вам за помощью в добром деле, которое для тех, кого оно ближе всего касается, остается добрым делом, несмотря на то, что не чиста причина, побудившая меня принять в нем участие. У Архангельской[14], проходом в городской госпиталь, остановилась и родила одинокая, нищая женщина. Она вперед решила отдать ребенка в воспитательный дом, чтобы не ходить с ним зимою по миру. Так и сделала; но, родивши его, успела так к нему привязаться, что рассталась с ним с отчаянным горем, но всё же таки рассталась, дала унести от себя в воспитательный дом, не видя возможности идти с ним по миру зимою без всякого пристанища. У нее очень много молока, и если врач, которого мы ожидаем, признает необходимым испробовать молоко другой женщины, то эта может нам быть очень полезна, х