Если авторы «Веселых ребят» работали с трюизмами отечественного литературоведения, то редакция «Столицы» взяла в оборот уже другой пласт — наследие советской и штампы новой, российской журналистики. Обложку журнала одновременно украшали слоганы-девизы «Городской журнал для тех, кто умеет читать» и «Журнал образцового содержания»; в числе названий постоянных рубрик тут были «Зима спросит строго» и «Журнал выпустил. Что сделано?», отсылающие к небезызвестным псевдополемическим конструкциям советской печати. Однако широко распространенный в прессе 1990-х годов стеб, который, по мнению лингвиста Елены Шмелевой, являлся «отрефлексированной реакцией, ответом на советский язык», в «Столице» благодаря таланту ее журналистов совершил эволюционный скачок и принял более литературные и более изобретательные формы.
От пародийной констатации очевидного общеизвестного факта в первом предложении заметки авторы «Столицы» сразу переходили к описанию жизненной ситуации своих героев. Неудивительно, что «однажды» — слово, с которого начинается большинство историй «Веселых ребят», — постоянно встречается на страницах журнала. В издании, почти целиком и полностью посвященном жизни «обычных людей», где не бывает информационных поводов и пресс-релизов, трудно обойтись без этого «однажды». Одна из фирменных, открывавших журнал рубрик носила название «Вот, например…». С этой фразы начиналась каждая заметка, превращавшая ее героев из фигурантов статистики обратно в людей с именами и фамилиями, в персонажей маленьких трагедий — бракосочетаний и разводов, рождений и смертей, несчастных случаев и криминальных происшествий. Столичники — как авторы «Веселых ребят», схожими приемами, но в обратном направлении — превращали фигурантов литературных мифов в героев анекдотов с простительными слабостями.
Вершиной фирменного стиля «Столицы» оказалась рубрика «Про себя», сам факт существования вызывал нарекания у многих коллег по профессии и обвинения в «междусобойчике» (впрочем, как и весь журнал в целом). Пожалуй, именно в этой рубрике наиболее ярко проявились традиции отечественного литературного анекдота. Истории из жизни авторов «Столицы» заканчивались мнимой нравоучительной моралью («Вот какая поучительная история. А не пей», «Вот как зависть научила людей любить дизайн», «Вот такие чудные люди делают для вас журнал “Столица”. Паразиты») или обходились вовсе без нее («Сергей Мостовщиков, главный редактор, целыми днями пропадает на редколлегиях и прочих заседаниях и даже постригся по этому поводу под Гоголя. Так и ходит, гнида. <…> Николай Фохт зря прожил свою жизнь. Ольга Пескова сменила резину и не испытала от этого ничего. Анна Гаврилова уснула на стуле и вызвала у окружающих чувство умиления»).
Помимо любви к языковой игре «Столицу» в глазах читателей роднили с «Веселыми ребятами» визуальные шутки, которые тут приняли форму абсурдных фотоколлажей. Здесь была и «остро азартная» настольная игра «Психи подземелья», где игровым полем оказалась схема метрополитена, и «Кукла Юра» с набором бумажных костюмов московского мэра, и памятник Петру I, уплывающий в морскую даль, и «Московский городской прибор для проверки зрения людей», где вместо привычного бессмысленного набора букв был набран не менее бессмысленный, но полный экзистенциального отчаяния текст: «вижу / это буквы / я умею читать! / букв становится больше / от этого нарастает беспокойство / мне почему-то кажется, что все это неспроста / не исключено, что пора остановиться и как следует проанализировать прочитанное». И далее так до последней нечитаемой строчки: «Ну и что с того? Какие-то мелкие ничтожные неразборчивые буквы, одни пустые слова, вот так горбатишься всю жизнь, пашешь на дядю и ни тебе благодарности, ни денег, у других дети как дети, а тут заболеешь — некому будет воды подать, сдохнешь — добрым словом не помянут, глаза бы на все это не смотрели».
Еще при жизни «Столица» заложила фундамент для многочисленных литературных игр, которые через несколько лет после ее закрытия пышно расцвели на территории «Живого журнала». Так, Николай Данилов («Норвежский Лесной»), возглавляя пресс-службу Студии Артемия Лебедева, переосмыслил на основе стиля «Столицы» жанр пресс-релиза. Максим Кононенко продолжил традицию «Веселых ребят» в серии историй, которые даже начинались похоже: «Однажды Владимир Владимирович™ Путин…». Вслед за ним это стал делать другой сатирический блог «Glavred» — о воображаемых приключениях представителей российской журналистики: «Однажды Алексей Яблоков…» И так далее и тому подобное.
Что касается Мостовщикова, то он продолжил и развил свои эксперименты в новых проектах — газете «Большой город», журналах «Новый очевидец» и обновленном «Крокодиле». Увы, такими же легендарными, как «Столица», они не стали, несмотря на общего редактора, общих авторов и множество остроумных идей. Это были продукты другой эпохи — эпохи заката российской печатной прессы, которая стала первой жертвой интернета. Получив очередной номер «Крокодила» в бумажном конверте с надписью «Нефти в стране осталось на два дня», читатели журнала становились обладателями бесплатного вложенного пробника (точнее, пародии на него) — лаврового листа, одноразовой стельки или «бинта счастья», — и нередко вздыхали: надолго ли хватит терпения и таланта Мостовщикова и Ко? Когда же это кончится? Тут все и…
Трудно сказать, возможно ли сегодня в интернете, где жизнь любого сайта зависит лишь от очередного редизайна или срока оплаты хостинга, создать издание, которое будет равновеликим бумажным газетам и журналам прошлых лет. Скорее всего, нет: экономика большинства современных сетевых изданий чересчур зависит от трафика, а новым поколениям журналистов и редакторов, которые зачастую никогда не публиковались в печатной прессе и не считали строки в колонке текста, — не до языковых игр.
Несмотря на то что редакторы «Столицы» еще довольно молодые люди, передавать свои знания и воспитывать новое поколение авторов при всем желании им больше негде.
По состоянию на март 2020 года Сергей Мостовщиков занят тем, что читает в Брянске, вдвоем с Алексеем Яблоковым, публичную лекцию «о смерти журналистики».
Часть IV.Как это сделано и что это значит
Владимир Березин.Место в истории русской литературы
Как я растрепал одну компанию.
В русской традиции биография писателя сама по себе является общественным достоянием, наравне с его произведениями. События писательской жизни, его bons mots, случайное остроумие в письмах — все становится предметом литературы. Пытается ли Пушкин выстроить семейное счастье, испытывает ли Лермонтов терпение государя, пытается ли Толстой отказаться от собственности, переживает ли Чехов приступы мизантропии — все это самоценно. И более того, в последнее время даже привлекает большее общественное внимание, чем стихи и проза фигурантов.
Традиция серийного литературного анекдота, в котором действуют в качестве персонажей сами литераторы, связана еще с пушкинскими записями 1835–1836 годов. Одиннадцать из этих анекдотов, объединенных названием Table-talk, были напечатаны Пушкиным в журнале «Современник».
Конечно, жанр анекдота сложился и раньше, но именно у Пушкина возникла связная система со сквозными персонажами-писателями. К примеру, это пара Барков–Сумароков. Барков брутален, Сумароков «буржуазен», Барков постоянно задирает Сумарокова, и проч., и проч. К примеру:
«Сумароков очень уважал Баркова как ученого и острого критика и всегда требовал его мнения касательно своих сочинений. Барков прише<л> однажды к С.<умарокову>. “Сумароков великий человек! Сумароков первый русский стихотворец!” — сказал он ему. Обрадованный Сумароков велел тотчас подать ему водки, а Баркову только того и хотелось. Он напился пьян. Выходя, сказал он ему: “Александр Петрович, я тебе солгал: первый-то русский стихотворец — я, второй Ломоносов, а ты только что третий”. Сумароков чуть его не зарезал»[18].
Или:
«Барков заспорил однажды с Сумароковым о том, кто из них скорее напишет оду. Сумароков заперся в своем кабинете, оставя Баркова в гостиной. Через четверть часа Сумароков выходит с готовой одою и не застает уже Баркова. Люди докладывают, что он ушел и приказал сказать Александру Петровичу, что-де его дело в шляпе. Сумароков догадывается, что тут какая-нибудь проказа. В самом деле, видит он на полу свою шляпу и — — —»[19]
Пушкинские персонажи разнообразны — к Гнедичу приходит оборванный и грязный сатирик Милонов, пафос которого (в разговорах о рае) сталкивается с отрезвляющей репликой Гнедича «Братец, посмотри на себя в зеркало: пустят ли тебя туда?»
Эти же интонации есть и в «Ревизоре» (1835) Гоголя, и тут уже персонажем становится сам Пушкин. Хлестаков, среди прочих подробностей выдуманной столичной жизни, упоминает и поэта: «…Литераторов часто вижу. С Пушкиным на дружеской ноге. Бывало, часто говорю ему: “Ну, что, брат Пушкин?” — “Да так, брат, отвечает, бывало: так как-то все…” Большой оригинал»[20].
Великая русская литература XIX века, а она действительно великая, поскольку мало что могло соперничать с ней во влиянии на общественное сознание, понемногу формировала особый образ писателя-персонажа. С одной стороны, писатель становился культовой фигурой, с другой — поклонение ему рождало своего рода противодействие, желание вернуть его на землю, в круг людей — и в этом смысле желание Хлестакова побрататься с Пушкиным совершенно естественно.
Вскоре после своей смерти Пушкин становится персонажем довольно многочисленных литературных анекдотов, основанных на мемуарах его знакомых. Встречаются и довольно фольклорные рассказы, недаром в 1904 году литературовед В. Ф. Саводник писал: «Было бы очень желательно собрать все сохранившиеся подлинные слова Пушкина, разбросанные в массе литературного материала, в одно целое: такой сборник явился бы естественным дополнением к печатным статьям и заметкам Пушкина. Конечно, при этом придется сделать строгую критическую проверку собранного материала, с т