» (Новейшая русская литература. Мир, 1927. С. 60).
В версии самиздата еще один пример опрощения речи: «ангельчик» исправлен на «ангелочек».
•••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••
№ 47 (стр. 74)
Однажды Лермонтов купил яблок, пришел на Тверской бульвар и стал угощать присутствующих дам. Все брали и говорили “Merçi”. Когда же подошла Наталья Николаевна с сестрой Александриной, от волнения он так задрожал, что яблоко упало из его руки к ее ногам (Нат. Ник., а не Алекс.). Одна из собак схватила яблоко и бросилась бежать. Александрина, конечно, побежала за ней.
Они были одни — впервые в жизни (Лерм., конечно, с Нат. Ник., а не Алекс. с собакой). (Кстати она (Алекс.) ее не догнала).
В мифах Парис дает яблоко с надписью «прекраснейшей» богине Афродите.
Александра Гончарова, при всем своем сходстве с знаменитой красавицей-сестрой, страдала сильным косоглазием и имела неприятный желтый оттенок кожи. «Люди, видевшие обеих сестер рядом, находили, что именно это предательское сходство служило в явный ущерб Александре Николаевне», — вспоминала ее племянница А. П. Арапова. «Некрасивая сестра» очень долго не могла выйти замуж, пока, наконец, в возрасте 41 года, в 1852 году не обвенчалась с Густавом Фогелем фон Фризенгофом, вдовцом своей родственницы. Александра прожила 80 лет, имела единственную дочь Наталью, которая вышла замуж за герцога Элимара Ольденбургского, внука шведского короля.
В версии самиздата латиница превращается в «мерси», и иногда раскрываются сокращения имен, что снижает комический эффект.
•••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••
№ 48 (стр. 76, 77)
Ф. М. Достоевский, царство ему небесное, страстно любил жизнь. Она его, однако, отнюдь не баловала, поэтому он часто грустил. Те же, кому жизнь улыбалась (например, Лев Толстой), не ценили этого, постоянно отвлекаясь на другие предметы. Например, Лев Толстой очень любил детей. Они же его боялись. Они прятались от него под лавку и шушукались там: “Робя, вы этого дяденьку бойтесь. Еще как трахнет костылем!” Дети любили Пушкина. Они говорили: “Он веселый! Смешной такой!” И гонялись за ним босоногой стайкой. Но Пушкину было не до детей. Он любил один дом на Тверском бульваре, одно окно в этом доме… Он мог часами сидеть на широком подоконнике, пить чай, смотреть на бульвар… Однажды, направляясь к этому дому, он поднял глаза, и на своем окне увидел — себя! С бакенбардами, с перстнем на большом пальце! Он, конечно, сразу понял, кто это. А вы?
Д.-М.: «Наверно, дети любили Пушкина, потому что он сам был ребенок (так нам казалось)».
Костылем Лев Толстой не пользовался, зато у него была подробно описанная современниками трость-стул, которая до сих пор хранится в Ясной Поляне. Это могучая конструкция, представляющая собой раскладной табурет на одной ножке с острым железным наконечником. Трость была подарком Петра Алексеевича Сергеенко. Именно с ней Толстой ушел из усадьбы в свое последнее путешествие. Также у писателя имелись другие переносные складные стулья.
В версии самиздата иногда исчезает слово «отнюдь».
•••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••
№ 49 (стр. 78, 79)
Однажды Лев Толстой спросил Достоевского, царство ему небесное: — “Правда, Пушкин плохой поэт?” — “Неправда”, — хотел ответить Ф. М., но вспомнил, что у него не открывается рот с тех пор, как он перевязал свой треснувший череп, и промолчал. “Молчание — знак согласия”, — сказал Лев и ушел.
Тут Федор Михайлович, царство ему небесное, вспомнил, что все это ему приснилось во сне. Но было уже поздно.
Любопытно, что Бродский, упоминая о Достоевском, не забывал добавить «царство ему небесное» (см. например: С. Волков. Диалоги с Иосифом Бродским; впрочем, он вообще любил это выражение).
В творчестве Достоевского мотив снов возникает достаточно часто. Например, в «Идиоте» он пишет: «Иногда снятся странные сны, невозможные и неестественные; пробудясь, вы припоминаете их ясно и удивляетесь странному факту: вы помните прежде всего, что разум не оставлял вас во все продолжение вашего сновидения; вспоминаете даже, что вы действовали чрезвычайно хитро и логично во все это долгое, долгое время, когда вас окружали убийцы, когда они с вами хитрили, скрывали свое намерение, обращались с вами дружески, тогда как у них уже было наготове оружие, и они лишь ждали какого-то знака; вы вспоминаете, как хитро вы их наконец обманули, спрятались от них (…) Почему тоже, пробудясь от сна и совершенно уже войдя в действительность, вы чувствуете почти каждый раз, а иногда с необыкновенной силой впечатления, что вы оставляете вместе со сном что-то для вас неразгаданное?»
•••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••
№ 50 (стр. 80)
Пушкин был не то чтобы ленив, но склонен к мечтательному созерцанию. Тургенев же — хлопотун ужасный, вечно одержимый жаждой деятельности. Пушкин этим частенько злоупотреблял. Бывало, лежит он на диване; входит Тургенев. Пушкин ему: — “Иван Сергеич, не в службу, а в дружбу — за пивом не сбегаешь?” — И тут же спокойно засыпает обратно. Знает: не было случая, чтобы Тургенев вернулся. То забежит куда-нибудь петицию подписать, то к нигилистам на заседание, то на гражданскую панихиду. А то испугается чего-нибудь и уедет в Баден-Баден. Без пива же остаться Пушкин не боялся. Слава богу, крепостные были. Было кого послать.
Опять нарочитое передергивание. Проблемы Пушкина из-за маленького имущества (в т. ч. количества крепостных) хорошо известны. Ср. также с подлинными мемуарными анекдотами о Пушкине, например: «Однажды пригласил он (А. С. Пушкин) несколько человек в тогдашний ресторан Доминика и угощал их на славу. Входит граф Завадовский и, обращаясь к Пушкину, говорит: — Однако, Александр Сергеевич, видно туго набит у вас бумажник! — Да ведь я богаче вас, — отвечает Пушкин, — вам приходится иной раз проживаться и ждать денег из деревень, а у меня доход постоянный — с тридцати шести букв русской азбуки». (Курганов Е., Охотин Н. Русский литературный анекдот XVIII — начала XIX в. М.: Художественная литература, 1990. С. 215).
Как оказалось, Пушкин действительно пил не только шампанское, но и пиво. Например, в «Путешествии в Арзрум» он пьет немецкое и английское, отмечая, что английское ему нравится больше. В стихотворении «Погреб» он упоминает целый бочонок портера (портерные лавки разрешили открывать в Петербурге в 1807 году). Возможно, любовь к английскому пиву была связана с англоманией той эпохи. В конце концов, именно ему принадлежат бессмертные строки «Я там был, мед, пиво пил».
Д.-М.: «Этот текст очень любила Наталья Горбаневская. Цитировала с такой барской растяжкой, со своим природным грассированием: слава богу, крепостные были…»
В версии самиздата Тургенев забегает «к нигилисткам», что, конечно, поинтересней, чем забегать «к нигилистам».
•••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••
№ 51 (стр. 82, 83)
Лев Толстой очень любил детей. Однажды он шел по Тверскому бульвару и увидел идущего впереди Пушкина. Пушкин, как известно, ростом был невелик. “Конечно, это уже не ребенок, это скорее подросток, — подумал Толстой. — Все равно, дай догоню и поглажу по головке”. И побежал догонять Пушкина. Пушкин же, не зная толстовских намерений, бросился наутек. Пробегая мимо городового, сей страж порядка был возмущен неприличной быстротой в людном месте и бегом устремился вслед с целью остановить. Западная пресса потом писала, что в России литераторы подвергаются преследованию со стороны властей.
Рост Пушкина известен достоверно. 15 апреля 1832 года, в доме графа Павла Кутайсова на Большой Миллионной, художник Григорий Чернецов произвел замеры его роста. Это требовалось для верного изображения Пушкина в группе писателей на гигантском групповом портрете «Парад и молебствие по случаю окончания военных действий в Царстве Польском 6 октября 1831 года на Царицыном лугу в Петербурге» (закончен в 1837 году). Его рост составил 2 аршина 5 вершков с половиной (166,7 см). (Венгеров С. А. Чернецовская галерея русских деятелей 1830-х годов // Нива, — 1914, № 25, стр. 492–496).
Рост его жены известен по карандашной заметке на двери в усадьбе ее наконец замужней сестры Александры фон Фризенгоф — в возрасте 50 лет в ней было 173 см.
Фраза про городового своей грамматической несуразностью несет явные чеховские аллюзии («Подъезжая к сией станцыи и глядя на природу в окно, у меня слетела шляпа»).
•••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••••
№ 52 (стр. 84)
Снится однажды Герцену сон. Будто эмигрировал он в Лондон, и живется ему там очень хорошо. Купил он будто собаку бульдожьей английской породы. До того злющий пес — сил нет: кого увидит, на того и бросается. И уж если достигнет, вцепится мертвой хваткой — все, можешь бежать заказывать панихиду. И вдруг будто он уже не в Лондоне, а в Москве; идет по Тверскому бульвару, чудовище свое на поводке держит, а навстречу Лев Толстой… И надо же, тут на самом интересном месте пришли декабристы и разбудили.
Герцен жил в Лондоне (очень хорошо) с 1852 по 1865 год.
Выражение про разбуженного Герцена крылатым сделал Ленин: «…узок круг этих революционеров. Страшно далеки они от народа. Но их дело не пропало. Декабристы разбудили Герцена. Герцен развернул революционную агитацию. Ее подхватили, расширили, укрепили, закалили революционеры-разночинцы…». (Ленин В. И. Памяти Герцена // Социал-Демократ. 1912. № 26, 8 мая). Обратите внимание, что революция, как перстень Пушкина, передается эстафетой.
У самого Герцена собак, видимо, не было, однако их держали женщины его семьи — одну собаку звали Линда, другую Туту (см. Герцен и Огарев в кругу родных и друзей. М., 1997). С бульдогом он сравнивал себя сам: «Белинский лежал в углу на кушетке, и когда я проходил мимо, он меня взял за полу и сказал: — Слышал ли ты, что этот изверг врет? У меня давно язык чешется, да что-то грудь болит и народу много, будь отцом родным, одурачь как-нибудь, прихлопни его, убей какой-нибудь насмешкой, ты это лучше умеешь — ну, утешь. Я расхохотался и ответил Белинскому, что он меня натравлив