Теперь ситуация принципиально менялась. Лев Толстой позволил себе открытое кощунство, и с ним ознакомились, повторю, сотни тысяч людей по всему миру. В то же время в своих произведениях Толстой постоянно подчеркивал, что является человеком религиозным и христианином. Даже в наше время, в эпоху, когда в головах и сердцах людей перепутано абсолютно все, такое странное несоответствие потребовало бы разъяснений. Но в начале XX века дело обстояло еще сложнее. Конечно, можно было быть христианином и не быть православным христианином – например, принадлежать к одной из многочисленных сект, распространившихся по Руси. Но никто из русских сектантов никогда не мог бы позволить себе подобных выпадов в адрес православия, выпадов, связанных с самой большой святыней – Евхаристией. Ведь подобное кощунство могло вызвать для его автора самые серьезные последствия, вплоть до уголовного наказания.
Позволить себе нечто подобное мог только граф Л. Толстой. Применять по отношению к нему, самому известному русскому человеку начала XX века, кумиру миллионов читателей по всему миру, подобную норму – уголовное преследование – было бы смешно, это вызвало бы, пожалуй, международный скандал, и писатель это прекрасно знал.
Русская Церковь оказалась перед очень непростой задачей. Еще раз напомню читателю, что в начале XX века Церковь уже 200 лет существовала без патриарха. Последний русский патриарх Адриан умер в 1700 г., а нового царь Петр I решил не ставить. В результате с 1721 г. в церковной жизни возник новый орган высшего церковного управления – Святейший Синод, который был полностью подконтролен императору, а функцию исполнителя этого контроля в конкретных случаях осуществлял светский чиновник – обер-прокурор Синода. К 1900 г. эту должность уже 20 лет занимал знакомый нам К. П. Победоносцев. Эта ситуация изменилась только в новую историческую эпоху, когда на Поместном Соборе 1917–1918 гг. патриаршество было восстановлено.
Прежде чем перейти конкретно к анализу обстоятельств, приведших к появлению синодального определения об отпадении Л. Н. Толстого от Церкви, следует сказать несколько слов по поводу известного утверждения некоторых историков о тотальном якобы всесилии К. П. Победоносцева в Синоде, которое и позволило ему отомстить Толстому за все двадцать лет их противостояния, и в особенности за гротескный образ Топорова в романе «Воскресение». Смысл подобных заявлений заключается в том, чтобы доказать, что Победоносцев имел реальную возможность подготовить отлучение Л. Н. Толстого от Церкви не только без ведома членов Св. Синода, но чуть ли не без ведома самого императора.
Однако в действительности дело обстояло совершенно по-иному. В своем исследовании С. И. Алексеева показывает, что подавляющее большинство решений обер-прокурора Синода нуждалось в санкции синодального присутствия, причем это ограничение касалось даже вопросов назначения на второстепенные должности, например помощников наблюдателей в церковно-приходских школах, что давало право К. П. Победоносцеву утверждать, что юридически он не имеет никакой власти в своем собственном ведомстве, а с начала 1890-х гг., по мнению исследовательницы, которое подтверждается материалами личной переписки обер-прокурора, К. П. Победоносцев вообще начинает утрачивать свое положение в Синоде[479].
Этот вывод можно проиллюстрировать фрагментами переписки К. Н. Победоносцева с П. А. Тверским. Обер-прокурор указывает, в частности, по поводу истории духоборов, что она приняла столь острый характер только потому, что «за грехи и ошибки администрации по делам сектантским привыкли все ставить в ответ меня и церковное управление и все валить на мою голову. Напрасно: если бы в духоборческом деле не напутала администрация, без участия и ведома церковных властей – не было бы всей этой путаницы <…> Если бы делами сектантов не заведовало министерство внутренних дел, не знающее характера и существа сект, – дело мало-помалу обделывалось бы церковными средствами»[480].
Известно, что К. П. Победоносцев имел возможность обойти традиции синодального делопроизводства тем, что обращался в подходящий момент непосредственно к императору, без утверждения которого ни одно решение Синода принципиального характера не могло быть актуализировано. Таким способом особенно часто обер-прокурор пользовался при жизни императора Александра III, воспитателем которого он был. Но в случае с Л. Н. Толстым этот механизм не мог сработать. Во-первых, к концу XIX века отношения Победоносцева с императором Николаем II уже не носили такого доверительного характера. Во-вторых, личность Л. Н. Толстого была значима не только для внутренней жизни России, но и для ее внешнеполитической репутации.
Синодальный акт 1901 г.
«Всегда и глубоко буду сожалеть, что они решились на подобный шаг, но еще больше жалею, что Лев подал им на то повод».
Перейдем к истории появления официального церковного документа, констатирующего отпадение Л. Н. Толстого от Церкви. Анализ этого сюжета настоятельно требует ответа на следующие вопросы, которые можно воспринимать как часть расследования преступления писателя Льва Толстого:
1. Каково было в целом отношение русского правительства к Л. Н. Толстому, насколько церковные санкции против писателя были для власти выгодны и приемлемы?
2. Какова роль конкретно обер-прокурора Св. Синода К. П. Победоносцева в подготовке известной редакции синодального акта 1901 г.?
3. Какова роль Св. Синода в подготовке синодального акта от 20–22 февраля 1901 г.?
4. Является ли синодальный акт действительно отлучением – анафемой – проклятием в строго-каноническом смысле слова или мы должны видеть в нем какое-то другое значение?
5. Насколько осмысленны и практически реализуемы призывы некоторых современных почитателей писателя исправить историческую ошибку и отменить распоряжение церковной власти в отношении Л. Толстого?[481]
Поставленные вопросы в нынешней России имеют не только абстрактный научный или общественный интерес, но существуют в определенном контексте, т. е. связаны с ожесточенными дискуссиями, которые давно уже получили ясно выраженную идеологическую окраску. Этот контекст определяется вопросом о месте и роли Православной Церкви в жизни России.
Пятнадцать лет назад в одной из монографий последнего десятилетия православие было охарактеризовано как «комплекс организационных структур и идеологических постулатов, не имеющих отношения к современности»[482]. Другими словами, автор этого «определения» воспроизводит толстовскую парадигму. Православная Церковь – это сочетание земных институтов, деятельность которых неподконтрольна никому, и догматических определений, мифологическая подкладка которых была уяснена уже более ста лет назад. Люди, которые позиционируют себя православными – либо необразованные и недалекие, либо занимаются самообманом. В любом случае все это не имеет никакого отношения к живой жизни – сегодняшнему дню, прогрессу науки и человеческого знания, потребностям человека, его бедам, горестям и переживаниям.
Очередной исследователь творчества Л. Толстого торопится заявить, что как бы ни относился современный человек к Церкви, он вынужден «безусловно признать (это не будут отрицать и самые яростные сторонники православия), что разуму с церковным учением делать нечего», а «перед современным человеком сейчас альтернатива, выбор между истиной и Церковью»[483]. Поразителен тот факт, что в «подтверждение» этой глубокой мысли даются ссылки на работы протоиерея С. Булгакова, который всю жизнь писал вовсе не о противопоставлении разума и веры, а, наоборот, об их глубокой связи.
Еще один «исследователь», с явным сочувствием к взглядам писателя, противопоставляет слепой вере опору на логику и факты, попутно совершенно искажая адекватное представление об объеме и содержании понятия «богословие» и давая неверное представление о способе богословствования самого Л. Н. Толстого. Далее этот же автор серьезно утверждает, что «с исторической точки зрения» смысл догмата о Св. Троице является «своего рода сокращенным вариантом языческого многобожия»: вместо множества богов – явлений вводится всего (!) три Лица Одного Бога[484]. Возникает законный вопрос, почему же три Лица, а не два, ведь так было бы еще экономнее? Поразительно, но подобные невежественные рассуждения входят в докторские диссертации, которые потом успешно защищаются в государственных диссертационных советах.
Таким образом, многие авторы, пытающиеся представить какие-либо аргументы в пользу Л. Н. Толстого в его конфликте с Церковью, заранее ставят перед собой неблагодарную задачу, не имеющую никакого отношения к поиску правды, – дать совершенно искаженный образ Церкви и ее учения, создать миф о политико-идеологической структуре, тесно связанной с государством и враждебной всякому проявлению прогресса и культуры. При этом активно эксплуатируются различные скандалы, свидетелями которых мы стали в последнее время. Вместо анализа и дискуссии начинается балаган, шоу, в ходе которого организаторы подобного рода мероприятий активно используют современные медиа-технологии, чтобы перед огромной зрительской аудиторией представить священников совершенно беспомощными и смешными ретроградами. Впрочем, к сожалению, сами священнослужители в подобных ситуациях часто действительно не способны сказать что-то убедительное – опыт восьмидесятилетних гонений на религиозное слово до сих пор дает о себе знать.
Именно в рамках этой псевдонаучной и псевдокультурной деятельности в медиа-пространстве синодальный акт 1901 г. представляется как одна из скандальных страниц истории Русской Церкви. Синодальное определение объявляется «бумагой сомнительного канонического свойства», а потом и «только бумажкой», ничем «в сравнении с тайной вечности»[485]. Такая безграмотность, рассчитанная исключительно на внешний эффект, тем более предосудительна, что сам Л. Н. Толстой никогда не относился к этому церковному акту как к «бумажке».
Конечно, можно было бы не обращать никакого внимания на интернет-публикации «маргиналов от науки», если только не учитывать, как распространены подобные точки зрения даже во вполне серьезных и солидных научных трудах. Церковь при этом настойчиво призывается к переосмыслению своих отношений с писателем: «От своего имени Толстой сказать уже ничего не может. Но эта возможность есть у Русской Церкви. Не пора ли понять и принять Толстого как великого русского христианина, выразившего в своем учении о законе любви и непротивлении злому неисчерпаемые гуманистические возможности русского православия»[486].
И так далее. Нет смысла далее перечислять подобные примеры.
Складывается впечатление, что некоторые современные исследователи работают по следующему методу, впервые точно описанному В. Ф. Ходасевичем: «Котлета, съеденная Львом Толстым в 1850 году, для доцента – сущий клад; Толстой еще ест убоину. Но котлета 1900 года – уже несчастье, потому что не укладывается в схему»[487]. Пришло время констатировать, что в отношении русской жизни и русской культуры подобная «котлетная наука» трещит по всем швам.
Что же на самом деле нам известно по поводу подготовки акта 1901 г.?
Вопрос об отлучении Л. Н. Толстого мог быть поставлен только после смерти императора Александра III, который называл писателя не иначе как «мой Толстой» и постоянно просил его «не трогать», чтобы не сделать из него мученика. При этом первое такое указание было дано достаточно рано, возможно, еще в 1886 г.[488]. О существовании подобного запрета сообщают многие авторы, например, уже упоминавшаяся графиня А. А. Толстая[489].
В очень интересном варианте этот запрет представляет в своих воспоминаниях Н. А. Епанчин (1857–1941), профессиональный военный, генерал от инфантерии, добросовестный мемуарист, писавший только о том, что видел или твердо знал сам. Он сообщает, что когда К. П. Победоносцев подал императору Александру III доклад с предложением об отлучении Л. Толстого (к сожалению, не назван год такого доклада!), царь наложил на него резолюцию: «Не делайте из Толстого мученика, а из меня его палача»[490].
Кроме того, как сообщает С. А. Толстая, император был неравнодушен и к таланту писателя. Так, в 1887 г., после чтения драмы «Власть тьмы», Александр III сказал: «Я очень рад, что он вернулся на прежнюю дорогу. Я не сочувствую его философским статьям, но должен сознаться, что они написаны с таким огромным талантом, что увлекают…и не одну молодежь» (ТМЖ. 2, 12). Даже по поводу «Крейцеровой сонаты» император заметил: «Я и не знаю, за что запрещать ее», а когда ему пояснили, что повесть смягчена в последней редакции, он прибавил, что это может ее только испортить (ТМЖ. 2, 119).
«Еще я помню, что, когда я сказала Государю, что Лев Николаевич как будто расположен к художественной деятельности, Государь сказал:
– Ах, как это было бы хорошо! Как он пишет! как он пишет – с особенным ударением на слове как, сказал он».
Эту информацию подтверждают многие современники Александра III, например, граф С. Д. Шереметьев или Эмиль Диллон (1854–1930), корреспондент ряда английских газет, прекрасно знавший русский язык и переводивший Л. Толстого. Диллон уверен, что из всех русских писателей император предпочитал именно Л. Толстого, но не доверял ему как мыслителю. Не забудем, кроме того, что жена Александра III, императрица Мария Федоровна, была покровительницей семьи Чертковых, мать которого находилась с ней в очень близких отношениях.
Конечно, современники прекрасно понимали, почему представители власти не торопятся с репрессиями против Толстого. В 1890 г. в цитированном уже выше письме Т. И. Филиппову из Оптиной пустыни К. Н. Леонтьев объясняет, что ссылка Л. Н. Толстого имела бы совершенно отрицательные последствия, так как сохранила бы от его влияния «десяток мужиков», но привлекла бы к нему «сотни образованных юношей»[491].
Обратим также внимание на описание визита к императору Александру III С. А. Толстой, жены писателя, по поводу издания «Крейцеровой сонаты» – рассказ об этом визите, помимо дневников графини и ее мемуаров, содержится во многих письмах современников, в частности, в письме Н. Н. Страхова В. В. Розанову от 19 апреля 1891 г. Визит продолжался час, и «все ее просьбы были уважены <…> с этих пор сам Государь будет цензором Толстого – того, что он вперед задумает напечатать»[492]. Описание визита подчеркивает сочувственное отношение императора к писателю. Очень примечателен также комментарий В. В. Розанова к этому письму, который замечает, что по отношению к императору Л. Н. Толстой поступил «с невероятной грубостью», не оценив деликатного отношения к нему Александра III, и принялся «на виду» и «для народа» переводить конфликт с правительством «в шумную гласную ссору»: «Работа его была не тихая и внутренняя, не была работа “души”, а именно – публициста. Государь собственно очень много сделал для него, сжав большим внутренним усилием долг и личную жажду защищать Церковь, им определенно и горячо любимую, и “защитником” коей его видел весь народ, и призывал к этому долг Государя»[493].
Эта точка зрения подтверждается данными других источников. Складывается впечатление, что в конечном счете любая выходка Л. Н. Толстого находила оправдание или прощение у императора. Очень характерна в этом отношении история с толстовской статьей о голоде 1892 г. В этом году в английской газете «Daily Telegraph» была напечатана статья «Почему голодают русские крестьяне» (или «О голоде»), выдержки из которой затем в обратном переводе с английского 22 января 1892 г. перепечатали «Московские ведомости». Эти публикации в правительственных кругах были расценены как антиправительственная провокация, более опасная, нежели революционная агитация. Именно в этот момент возникает полумифический слух, что Л. Толстого объявят помешанным или сошлют в Суздальский монастырь.
Графиня А. А. Толстая по поводу провокативного эпизода имела еще раз возможность подчеркнуть лояльность императора по отношению к писателю. Узнав из донесения министра внутренних дел Д. А. Толстого о случившемся и о большом возбуждении публики, Александр III категорически заметил: «Прошу Льва Толстого не трогать; я нисколько не намерен сделать из него мученика и обратить на себя негодование всей России. Если он виноват, тем хуже для него»[494].
Хотя эта статья вызвала большой переполох и сильный гнев императора, никаких последствий для писателя эта история не имела, что дало повод А. В. Богданович отметить в дневнике: хотя толки о высылке Толстого были совершенно определенными в январе, в феврале уже «видно, что с Толстым очень церемонятся»[495].
Теперь понятно, почему сразу после смерти Александра III С. А. Толстая написала мужу: «Покойный Царь тебя знал и понимал, а этот – Бог еще его, бедного, знает» (ТМЖ. 2, 377).
Таким образом, император Александр III действительно был противником репрессий против Л. Н. Толстого. Но, думаю, не только потому, что сам любил читать Л. Толстого и не хотел делать из него мученика. Здесь, по-видимому, имеет место сложная комбинация различных факторов, которые можно только перечислить, так как материала для определенных выводов пока недостаточно.
Император и правительство откровенно не желали громкого политического скандала с ясно выраженной международной составляющей. Здесь, конечно, определенное значение могли иметь связи В. Г. Черткова (точнее, его матери) при дворе, а также влияние на императора графини А. А. Толстой, которая неоднократно пользовалась своим положением, чтобы тем или иным способом помочь своему племяннику. Именно она в 1891 г. способствовала организации визита к государю жены писателя с целью получить разрешение на публикацию «Крейцеровой сонаты», а в следующем, 1892-м, умирению «высших сфер» по поводу опубликования в английской печати антиправительственной статьи писателя[496].
Очень ценные штрихи для прояснения этого вопроса дают воспоминания графа С. Д. Шереметьева. Он утверждает, что император восхищался Толстым как писателем, затем сожалел о его новом направлении, считая его человеком увлекающимся, но «искренним и пламенным», наконец, очень трезво смотрел на его деятельность: «он разобрал его со свойственным ему тонким психологическим чутьем», несмотря на то что в пользу писателя действовала его придворная агентура (здесь как раз и называются А. А. Толстая и Е. Г. Шереметьева). Именно эти «агентурные действия» привели к упомянутому визиту жены писателя в 1891 г.[497]. Далее С. Д. Шереметьев сообщает, что ему несколько раз приходилось говорить с государем о писателе и слушать его суждения, в которых «никогда не было запальчивости и озлобления. Он говорил трезво, спокойно, с оттенком грусти и сожаления и не бросал в него камня»[498].
Выше уже было сказано, что эскалация решимости самого Л. Н. Толстого бороться с «ненавистным режимом» приходится на период уже после смерти императора Александра III и связана с двумя обстоятельствами. Во-первых, это начало активного преследования русским правительством духоборов после демонстративного сожжения ими оружия на Кавказе в июне 1895 г. Как указывает А. А. Донсков, репрессии против духоборов были «прямым вызовом всей толстовской философии ненасилия»[499]. Во-вторых, это связанная с первым обстоятельством высылка в 1897 г. ближайших сотрудников Л. Н. Толстого, в первую очередь В. Г. Черткова. После этого шага правительства писатель почувствовал себя лично оскорбленным, в письме В. Г. Черткову в феврале 1897 г. он указывает, что теперь то, что случилось, «требует от меня того, чтобы высказать до смерти все, что я имею сказать. А я имею сказать очень определенное и, если жив буду, скажу», тем более что «меня не трогают» (88, 12). Несколько позже он поясняет, что именно, с его точки зрения, будет являться одним из объектов такой критики – «вера в сверхъестественное. Ох, как бы мне хотелось успеть написать об этом то, что хочется!» (88, 37). Уже после опубликования синодального акта Л. Н. Толстой писал В. Черткову, что «они, враги не наши, а истины, – доживают последние дни» (88, 249).
Источники позволяют восстановить вполне определенную хронологию обсуждения вопроса о необходимости церковных преследований Л. Толстого за его лжеучение.
1888 г. – письмо архиепископа Херсонского Никанора (Бровковича) проф. Н. Я. Гроту о проекте в Синоде провозглашения анафемы Толстому[500]. Текст этого проекта до сих пор неизвестен, вполне возможно, что это тот самый доклад, о котором упоминал генерал Н. А. Епанчин.
1891 г. – речь харьковского протоиерея Т. Буткевича «О лжеучении графа Л. Н. Толстого» с призывом предать писателя анафеме[501].
1896 (26 апреля) – письмо К. П. Победоносцева С. А. Рачинскому с упоминанием о возможности отлучения Л. Н. Толстого: «Есть предложение в Синоде объявить его отлученным от Церкви во избежание всяких сомнений и недоразумений в народе, который видит и слышит, что вся интеллигенция поклоняется Толстому <…> Вероятно, после коронации возбудится вопрос: что делать с Толстым?»[502]
Никанор (Бровкович;1827–1890) – духовный писатель, философ и публицист. В 1868–1871 ректор Казанской духовной академии, с 1886 г. архиепископ Херсонский и Одесский. Автор нескольких сочинений, направленных против религиозных идей Л. Н. Толстого, в том числе: «Беседа о христианском супружестве: Против графа Льва Толстого», «Церковь и государство: Против графа Толстого» и другие.
Буткевич Тимофей Иванович (1854—1925) – протоиерей, богослов, проповедник, публицист, профессор богословия Харьковского университета (1894–1906). Доктор богословия (1903). Член Государственного совета от духовенства (1906–1917).
Рачинский С. А. (1833–1902) – ученый-ботаник, доктор наук (1857), педагог, профессор Московского университета, член-корреспондент Императорской Санкт-Петербургской Академии наук (1891). В 1864 г. выпустил в русском переводе главный труд Ч. Дарвина о происхождении видов. В 1872 г. переехал в родовое село Татево, где основал ставшую знаменитой на всю Россию школу для крестьянских детей. Корреспондент К. П. Побеждоносцева, активный сторонник участия духовенства в воспитании детей и открытия церковно-приходских школ.
Обратим внимание на то обстоятельство, что и архиепископ Никанор (Бровкович), и С. А. Рачинский, и архиепископ Харьковский Амвросий (Ключарев) были постоянными корреспондентами К. П. Победоносцева. Другими словами, в близких к обер-прокурору кругах вопрос об отлучении писателя обсуждался еще со второй половины 1880-х годов.
1897 г. – Третий миссионерский съезд в Казани, обсуждается отношение Церкви к Толстому. Призыв рассмотреть вопрос о возможности отлучения Толстого от Церкви[503].
1897 г. – приезд в Ясную Поляну протоиерея Д. Троицкого с пастырскими увещеваниями. Об этом событии мы знаем из дневника С. А. Толстой, которая 29 сентября 1897 г. с недоумением заметила: «Неужели до такой степени Льва Николаевича считают еретиком?»[504]
Однако ни одна из этих инициатив не была доведена до логического завершения по причинам, о которых было сказано выше.
Теперь необходимо более подробно рассмотреть имеющиеся в нашем распоряжении документы, которые позволяют в общих чертах реконструировать историю отлучения писателя, начиная с момента публикации первых глав романа «Воскресение».
1. Проект постановления об отлучении Л. Н. Толстого архиепископа Амвросия (Ключарева), опубликованный в 1899 г. в журнале «Вера и Церковь». В редакционном предисловии к публикации сообщается, что 24 октября 1899 г., т. е. вскоре после выхода первых глав романа «Воскресение», проездом из Крыма харьковского архиерея преосв. Амвросия посетил первенствующий член Св. Синода митрополит Иоанникий (Руднев).
Амвросий (Ключарев; 1821–1901) – с 1882 г. архиепископ Харьковский, один из самых энергичных критиков Л. Толстого.
Иоанникий (Руднев;1826–1900) – с 1891 г. митрополит Киевский и Галицкий, с 1898 г. – первенствующий член Святейшего Синода.
По совету митрополита было решено, что архиепископ Амвросий возбудит в Св. Синоде вопрос о Толстом. Какой характер имело обсуждение этого вопроса, автор не указывает. Никаких следов обсуждения этого вопроса в Синоде нет.
Следует заметить, что по стилю этот документ очень напоминает харьковские проповеди архиепископа Амвросия, направленные против представителей интеллигенции. Чтобы убедиться в сказанном, достаточно сравнить текст проекта с брошюрой архиепископа Амвросия «О религиозном сектантстве в нашем образованном обществе»[505]. В тексте документа специально указывается, что новая угроза для Церкви исходит от «людей образованных»; упоминаются столь характерные для владыки Амвросия выражения, как «ложно понятая наука», «ложное просвещение», а также «ложные начала философские». Последние фразы проекта прямо направлены против интеллигентных почитателей писателя, кроме того, говорится, что «наука без слова Христова и сама не устоит на прямом пути и не спасет уповающих на нее».
Проект, представленный в редакцию журнала, составлен в очень жестком стиле: в преамбуле сказано, что Господь заранее предупредил Своих учеников о появлении «различных еретиков, лжеучителей и совратителей», которым будут оказывать сопротивление пастыри и учители. Одной из главных задач последних является извержение из Церкви «ожесточенных и нераскаянных распространителей лжи и разврата», «лжеучителей и врагов Церкви Христовой». Далее называется Л. Н. Толстой, «восставший и озлобленный противу Церкви Божией», и кратко перечисляются его заблуждения. Эта часть документа заканчивается пассажем: «…нет христианской истины и учреждения, которых не коснулась его преступная рука».
Вывод автора документа: Св. Синод вынужден всенародно объявить графа Л. Н. Толстого врагом Православной Церкви, а также подчеркнуть, что всякий, кто увлекается его сочинениями и разделяет его богохульные мысли, подвергает себя опасности отлучения от Церкви. Примечательно, что далее упоминается Неделя Православия, в которую громогласно осуждаются все лжеучителя[506].
Неделя Торжества Православия – первый воскресный день Великого поста, в который совершается особый чин Торжества Православия, установленный в Греции в первой половине IX в. в память окончательной победы Православной Церкви над ересями, в первую очередь над иконоборчеством. О совершении этого чина в России первые бесспорные упоминания относятся к XIV в., причем греческий список еретиков постоянно дополнялся новыми именами. В царствование Екатерины II митрополит Санкт-Петербургский и Новгородский Гавриил (Петров) исправил и значительно сократил этот чин. В 1869 г. он снова был пересмотрен, из него окончательно удалены все имена еретиков. Чин Торжества Православия совершался в России в конце XIX в. обычно в кафедральных церквах. В обновленном варианте, сохраняющемся по сей день, он состоит из двенадцати анафематизмов всем отрицающим основные догматы христианской веры, а также провозглашения вечной памяти всем подвизавшимся в православии.
Анализируя текст проекта, можно сделать два вывода: во-первых, наметилась структура документа, который по содержанию носит характер именно отлучения; во-вторых, в нем еще присутствуют резкие и недвусмысленные выражения, которые, как мы увидим дальше, в более поздние документы не войдут.
2. Секретное циркулярное письмо первенствующего члена Св. Синода митрополита Иоанникия (Руднева) архиереям по поводу болезни и возможной смерти Л. Н. Толстого. Письмо датируется мартом 1900 г., когда в обществе стало известно о тяжелой болезни писателя.
Документ начинается утверждением необходимости благовременно разрешить вопрос о возможности служения панихид по Л. Н. Толстому в случае его смерти вследствие болезни, а также содержит инструкцию епархиальным архиереям о возможности заупокойных поминовений. В письме говорится, что поскольку многие почитатели Толстого с его учением знакомы только по слухам, они могут просить священников совершить в случае смерти Толстого какие-либо церковные действия, а священники по неведению могут на это согласиться. Между тем Толстой ясно заявил себя врагом Церкви. Письмо заканчивается следующим выводом: «Таковых людей Православная Церковь торжественно, в присутствии верных своих чад, в Неделю Православия объявляет чуждыми церковного общения»[507], поэтому совершение заупокойных литургий, поминовений, панихид в случае смерти Толстого без покаяния Св. Синод запрещает.
Очень важно подчеркнуть, что во время обсуждения циркуляра в Св. Синоде его первенствующий член внес предложение издать не конфиденциальное, а официальное распоряжение по этому поводу, но эта идея была членами высшего церковного органа отвергнута[508].
Конфиденциальное письмо митрополита Киевского Иоанникия (Руднева) очень скоро стало достоянием гласности. Оно было передано в епархиальные консистории и далее настоятелям приходских храмов. Копии этого письма из некоторых епархий попали в редакции петербургских газет и могли стать известны более-менее широкому кругу лиц. Хотя сами газеты не могли текст письма напечатать, они, возможно, передали его В. Черткову в Лондон. Реакция в Европе последовала по следующей цепочке: сначала документ был напечатан в Лозанне, а потом (в сентябре 1900 г.) в Англии и Франции[509].
Таким образом, хотя письмо митрополита Иоанникия носило секретный характер и адресовалось исключительно епископам, по своей форме и содержанию оно скорее было похоже на официальное послание и в этом отношении напоминает и проект архиепископа Амвросия, и последующие документы. Заметим еще раз, что и в этом документе фигурирует в качестве ключевой даты Неделя Православия. Кроме того, никаких упоминаний об отлучении и анафеме документ не содержит.
Характерно, что это распоряжение церковной власти вызвало явное неудовольствие власти светской. В своей записке директор Департамента полиции С. Зволянский подчеркивает, что никаких предварительных сношений с МВД по данному вопросу духовным ведомством сделано не было «и что по мнению Департамента Полиции, настоящее распоряжение, может быть согласное с церковными правилами, но едва ли уместно и своевременно с общей точки зрения, вызывая к себе лишь ироническое отношение в большинстве интеллигентных кругов. Последователи же Гр<афа> Толстого видят в этом лишь бесцельную попытку духовного ведомства ослабить учение Толстого за невозможностью борьбы с ним на другой почве»[510].
Это замечание весьма показательно и также является особенностью тех документов самого разного уровня, имеющих отношение к Л. Н. Толстому, которые создавались в различных правительственных учреждениях: как правило, их формулировки гораздо мягче, они явно носят компромиссный характер, в отличие от документов церковной власти. Тем не менее, как показывают материалы, опубликованные уже после революции, запрет священнослужителям совершать по писателю заупокойные службы рассматривался государственными чиновниками разных рангов вовсе не как внутрицерковное дело[511].
3. Письмо митрополита Антония (Вадковского) К. П. Победоносцеву 11 февраля 1901 г.
Антоний (Вадковский; 1846—1912) – один из выдающихся деятелей Русской Православной Церкви начала XX в., сыгравший значительную роль в подготовке Поместного Собора Российской Церкви и восстановлении патриаршества. Прошел большой и традиционный для русской духовной школы путь. Будучи выпускником Казанской духовной академии (1870 г.), преподавал в ней гомилетику и пастырское богословие. В 1879 г. овдовел, в 1883 г. пострижен в монашество и рукоположен. Назначен инспектором Казанской духовной академии. В 1885 г. по протекции жены К. П. Победоносцева переведен на аналогичную должность в Санкт-Петербургскую духовную академию, в 1887 г. стал ее ректором. Одновременно архимандрит Антоний возведен в сан епископа Выборгского, викария Санкт-Петербургской епархии. В 1892 г. – архиепископ Финляндский и Выборгский. Его заслуги отмечены ученой степенью доктора церковной истории (1895 г.), он также являлся почетным доктором Оксфордского и Кембриджского университетов (1897 г.), почетным членом Петербургской Академии наук (1899 г.). В 1898 г. владыка Антоний возглавил Санкт-Петербургскую и Ладожскую митрополию, а в 1900 г. стал первенствующим членом Святейшего Синода.
Так как этот документ имеет чрезвычайно большое значение в истории издания синодального акта о Толстом, я приведу его полностью.
«Многоуважаемый Константин Петрович!
Вчера утром долго беседовал с о. Григорием Петровым, которого нарочно вызвал для беседы по поводу выкинутой им глупости в философском обществе при рассуждении о графе Толстом и по поводу некоторых других его тоже глупостей. За литургией он не читает в ектениях некоторых прошений, которые ему не нравятся и которые не мирятся с его миросозерцанием. О. Григорий еще формирующийся человек, мысли его не перебродили еще и не пришли к мирному, гармоническому течению. Против него начинают сильно вопиять как против толстовца, и некоторые готовы прямо воздвигнуть на него гонение. О. Философ[ов] просил разрешения поднять на о. Григория печатный поход, но я посоветовал пока молчать, пот[ому] что не вижу в нем упорства, и пот[ому] полагаю пока достаточным воздействовать на него путем пастырского попечения и убеждения. По отношению к богослужению с будущего учебного года о. Григорий обещает стать совсем корректным, заблуждения графа Толстого признать, православным христианином его не считает, совершать поминовение в случае его смерти не находит возможным, но рядом с этим благоговеет перед Толстым как перед художником слова и великим писателем. Оттого в его действиях и встречается некая несообразность. В свое оправдание за выходку в философском обществе он указывал на то, что его слова переданы в “России” не точно, что это заседание было совершенно частное и он никак не думал, что появятся о нем печатные отчеты, иначе не выступил бы со своим словом. Но если о. Григорий будет продолжать идти в этом направлении и станет упорствовать, чего пока на словах по крайней мере не обнаруживает, то он может вызвать прямое негодование среди православных и суд над собою своего епископа. На это обстоятельство, возможное при известных условиях, я обратил его внимание.
Теперь в Синоде все пришли к мысли о необходимости обнародования в “Церковных ведомостях” синодального суждения о гр. Толстом. Надо бы поскорее это сделать. Хорошо было бы напечатать в хорошо составленной редакции синодальное суждение о Толстом в № “Церковных ведомостей” будущей субботы, 17 февраля, накануне недели Православия. Это не будет уже суд над мертвым, нам говорят о секретном распоряжении, и не обвинения без выслушивания оправдания, а “предостережение” живому, егда како приведет его господь к покаянию.
Меня простите за все мои прегрешения вольные и невольные.
Совершенно Вам преданный
Митрополит Антоний. 1901. Февраль 11».
Повторюсь: это письмо имеет принципиальное значение в истории синодального акта о Толстом, так как можно с большой вероятностью предполагать, что именно оно дало толчок к его подготовке, поэтому на анализе данного документа остановимся подробнее.
В фокусе письма находится событие, имевшее место 6 февраля 1901 г. В этот день Д. С. Мережковский делал в Санкт-Петербургском философском обществе доклад о Л. Н. Толстом, в ходе обсуждения которого известнейший московский проповедник, священник Г. Петров выступил с апологией писателя.
Петров Григорий, свящ. (1867–1925) – выпускник СПбДА, с 1893 г. законоучитель Михайловского артиллерийского училища и настоятель церкви при том же училище, один из самых популярных петербургских проповедников. Автор опубликованной в 1898 г. брошюры «Евангелие, как основа жизни», выдержавшей около 20 изданий. Редактор журнала «Друг трезвости» (1900–1901), газеты «Правда Божия» (1906), сотрудник «Русского слова». Сочувствовал религиозным взглядам Л. Н. Толстого, встречался с писателем в Ясной Поляне. Член Второй Государственной думы (1907), в январе 1908 г. за пропаганду политических взглядов с церковной кафедры лишен священного сана, в 1918 г. на Поместном Соборе Русской Православной Церкви восстановлен в сане, скончался в эмиграции в Париже.
В этой апологии и заключалась «выходка», о которой сообщает своему корреспонденту митрополит Антоний. Выступление известного московского пастыря стало полной неожиданностью для священноначалия. Поэтому большая часть письма посвящена именно священнику Г. Петрову, выступление которого автором письма фактически поставлено в прямую связь с деятельностью Л. Н. Толстого. В чем же тут дело?
Дело в том, что главный тезис докладчика, Д. С. Мережковского, заключался в следующем: философия Л. Н. Толстого по своему содержанию фактически есть безбожие. Кроме того, Мережковский очень резко высказался по поводу романа «Воскресение»: «То, что написал Толстой о православии – самые позорные страницы русской литературы. До такого кощунства не доходили и желторотые птенцы материализма. Не надо быть верующим, достаточно только иметь уважение к своему народу и всему человечеству, для того, чтобы не оскорблять обрядов»[512].
В словах Мережковского нет ничего удивительного. Важно другое. Оппонентами по докладу Д. С. Мережковского выступали приват-доцент Петербургского университета А. П. Нечаев и священик Г. Петров. Естественно было бы ожидать, что церковный оппонент станет поддерживать докладчика, а светский – с ним спорить. Но произошло ровно обратное: Нечаев вообще не стал детально анализировать доклад. А священник Петров отнесся к делу более серьезно и обвинил Мережковского в односторонности и чрезмерной строгости. С точки зрения Петрова, Л. Толстой ведет своих читателей к пониманию Евангелия, которое является для него настольной книгой. Более того: «Толстой проводит нас сквозь чистилище жизни к дверям рая – к Евангелию. За это нужно сказать ему большое спасибо»[513]. Протокол заседания отмечает, что такой ответ удивил даже докладчика, который поинтересовался у церковного оппонента, признает ли он Толстого христианином с точки зрения православных догматов. Но ответа Мережковский не получил: председатель собрания завершил дискуссию, видимо, опасаясь ненужной огласки.
Тем не менее очевидно, что огласка произошла. Апология толстовства со стороны очень известного московского проповедника служила огромным соблазном в первую очередь для его собратьев, московских (да и не только московских) священников. Именно поэтому в своем письме митрополит Антоний уделяет такое внимание происшедшему эпизоду.
Интересно, что в феврале 1901 г. один из главных помощников К. П. Победоносцева, синодальный миссионер В. М. Скворцов, сделал в очень представительном церковном издании, журнале «Миссионерское обозрение», отчет об этом заседании и докладе Д. С. Мережковского. В этом отчете его автор сознательно допустил некоторое умолчание: первый оппонент на докладе Д. С. Мережковского, приват-доцент университета А. П. Нечаев, в отчете Скворцова назван по имени, а вот второй, взявший на себя защиту Л. Н. Толстого, по имени не назван. Мы знаем, что этим вторым оппонентом был священник Г. Петров. Теперь мы понимаем, почему в 1901 г. В. М. Скворцов в «Миссионерском обозрении» не хотел на него указывать: складывалась совершенно парадоксальная, если не сказать скандальная, ситуация, когда против Л. Н. Толстого выступил приват-доцент университета, а защищал его православный священнослужитель[514].
Итак, письмо митрополита Антония можно рассматривать в качестве первого шага к конкретной реализации идеи отлучения. Митрополит сообщает своему корреспонденту, что в Синоде все пришли к мысли о необходимости обнародовать в «Церковных ведомостях» суждение Церкви о Л. Н. Толстом. Лучше, считает первенствующий член Синода, это сделать 17 февраля, в канун Недели Православия. Однако идея не была осуществлена, и определение было опубликовано несколько позже.
4. Воспоминания В. М. Скворцова. Этот важнейший документ был напечатан в «Колоколе» в ноябре 1915 г., то есть, заметим, через четырнадцать лет после описываемых в нем событий. Автор воспоминаний – известный миссионер, общественный деятель, участник монархического движения, издатель газеты «Колокол», близкий сотрудник К. П. Победоносцева.
В. М. Скворцов прямо указывает, что, по общему убеждению, виновником отлучения от Церкви графа Толстого является обер-прокурор Св. Синода К. П. Победоносцев, с которым писатель полностью расходился во взглядах. Далее Скворцов подчеркивает: «Но я с решительностью свидетельствую, что укоренившееся это мнение представляет собой глубокое заблуждение. Наоборот, К. П. Победоносцев с самого начала этого дела был против известного Синодского акта и после его издания остался при том же мнении. Он лишь уступил или вернее допустил и не воспротивился, как он это умел делать в других случаях, осуществить эту идею, которая исходила от покойного митрополита Антония, на которого, говорили тогда, с решительностью повлиял другой иерарх – полемист против Толстого»[515].
Казалось бы, свидетельство противоречит общему представлению о Победоносцеве и его роли в жизни Толстого. Ведь выше мы видели, что в 1880 и 1890-е годы Победоносцев был решительным сторонником отлучения Толстого и активно обсуждал эту идею как со своим окружением, так и с покойным императором. Но противоречия нет. В новой исторической ситуации и при новом царствовании обер-прокурор, очевидно, изменил свою точку зрения – естественно, не на религиозное творчество Толстого, а на целесообразность будоражить общественное мнение по этому поводу.
Совершенно очевидно, что в записи Скворцова под полемистом имеется в виду владыка Антоний (Храповицкий), который к моменту подготовки синодального распоряжения уже был автором многих сочинений, направленных против писателя, и в то же время уже давно был знаком с новым первенствующим членом Св. Синода. Очевидно, владыка Антоний (Храповицкий) в этот момент решил воспользоваться удобной ситуацией, чтобы склонить митрополита Антония (Вадковского) к решительному шагу – открытому заявлению Церковью своей официальной позиции по поводу Л. Н. Толстого.
Антоний (Храповицкий; 1863–1936) – митрополит, церковный деятель. В 1885 г. окончил Московскую духовную академию. Ректор Санкт-Петербургской (1889), Московской (1890) и Казанской (1895) духовных академий, в 1897 г. хиротонисан в епископа Чебоксарского, член Поместного собора 1917–1918 гг. Русской Православной Церкви, один из кандидатов на патриарший престол, митрополит Киевский и Галицкий (1917), с 1920 г. в эмиграции в Сербии, в 1922 г. – председатель Зарубежного Синода, глава Русской Православной Церкви Заграницей. Владыка Антоний в конце XIX – начале XX в. был одним из самых известных полемистов против Л. Н. Толстого и выпустил ряд сочинений, содержащих критику практически всех аспектов учения писателя. (См.: Антоний (Храповицкий), иером. Беседы о православном понимании жизни и его превосходстве над учением Л. Толстого. СПб., 1889; Он же. Беседы о превосходстве православного понимания Евангелия сравнительно с учением Л. Толстого. СПб., 1891; Он же. Нравственное содержание догмата о Святом Духе (против Л. Толстого). Харьков, 1896; Он же. Нравственное учение в сочинении Толстого «Царство Божие внутри вас» пред судом учения христианского. М., 1902; Он же. Нравственное учение Православной Церкви. Изложено при критическом разборе учений гр. Л. Н. Толстого, В. С. Соловьева, Римско-католической церкви и Э. Ренана. Нью-Йорк, 1967.)
В следующем номере «Колокола» приводятся дальнейшие подробности подготовки синодального акта. И в этой публикации автор повторяет свою уверенность, что К. П. Победоносцев в этот период уже не был ни инициатором, ни сторонником отлучения Толстого. В качестве причины он указывает на факт болезни Л. Н. Толстого воспалением легких в 1900 г. Поскольку среди московского духовенства распространялись гектографические издания антицерковных сочинений Толстого, один из священников, «человек широкого университетского и богословского образования, отец И. Ф-ль» (очевидно, известный московский священнослужитель, издатель и биограф К. Н. Леонтьева, протоиерей Иосиф Фудель, с которым мы уже встречались ранее, говоря о К. Н. Леонтьеве), обратился с частным письмом к автору публикации, прося узнать у Победоносцева, как Синод решит вопрос о возможности панихиды и православного погребения Толстого в случае его смерти. В своем письме священник объяснял: «Моя иерейская совесть смущается, как я буду петь “Со святыми упокой, Христе, душу раба твоего Льва”, когда я знаю, что этот самый Лев совсем не раб Христа, а Его жестокий хулитель, паки распинающий и заушающий нашего Господа и Спасителя». По поводу этого запроса о. Иосифа Победоносцев, со слов Скворцова, заметил следующее: «Да позвольте, что он мудрит: ведь ежели эдаким-то манером рассуждать, то по ком тогда и петь его “со святыми упокой”. Мало еще шуму-то около имени Толстого, а ежели теперь, как он хочет, запретить служить панихиды и отпевать Толстого, то ведь какая поднимется смута умов, сколько соблазна будет и греха с этой смутой?.. А по-моему, тут лучше держаться известной поговорки: не тронь…» Далее в публикации сообщается, что «духовные москвичи» с подобными запросами обращались и к иерархам, в результате чего и появился знаменитый секретный циркуляр митрополита Иоанникия, а в церковной печати стали даже появляться прямые обвинения Синода в бездействии.
Эта информация неожиданно подтверждается довольно неподходящим, казалось бы, источником: письмом «бабушки» А. А. Толстой жене писателя, С. А. Толстой. Хорошо осведомленная в придворных (но не в приходских!) делах, тетушка писателя сообщает в июне 1900 г. по поводу секретного циркуляра митрополита Иоанникия, что он появился на свет вовсе не по повелению императора, как полагали в окружении писателя. И продолжает: «Многие из Отцев (то есть из представителей духовенства. – Г.О.)были так возмущены насмешками и кощунствами Автора насчет Церкви и ее обрядов, что действительно между ними возникла речь об отлучении Льва Николаевича от похорон в случае его смерти»[516].
Далее Скворцов указывает, что ближайшими сотрудниками и советчиками митрополита Антония в это время были: епископ Антоний (Храповицкий), епископ Сергий (Страгородский), епископ Иннокентий (Беляев), епископ Кирилл (Смирнов), архимандрит Антонин (Грановский) и архимандрит Михаил (Семенов).
Сергий (Страгородский; 1867–1944) – один из ближайших сотрудников митрополита Петербургского Антония (Вадковского). В 1890 г. окончил Санкт-Петербургскую духовную академию, пострижен и принял сан. Магистр богословия (1895), ректор СПбДА (1901), с 1901 г. – еп. Ямбургский, викарий столичной епархии. Архиепископ Финляндский и Выборгский (1905–1917), с 1911 г. член Св. Синода, с 1912 г. председатель Предсоборного совещания, член Предсоборного совета и Поместного Собора Русской Православной Церкви 1917–1918 гг. В 1922–1924 гг. в обновленческом расколе, с 1925 г. Заместитель Патриаршего Местоблюстителя, с 1937 г. Патриарший Местоблюститель, с 1934 г. – митрополит Московский и Коломенский, с 1943 г. Патриарх Московский и всея Руси. Один из активных участников подготовки синодального определения о Л. Н. Толстом.
Кирилл (Смирнов; 1863–1937), сщмч., – один из ближайших сотрудников митрополита Петербургского Антония (Вадковского). В 1887 г. окончил Санкт-Петербургскую духовную академию, принял сан. В 1887–1894 гг. – законоучитель. В 1900 г. овдовел. С 1902 г. иеромонах, начальник Урмийской миссии. С 1904 г. – еп. Гдовский, викарий столичный епархии. Отпевал св. прав. Иоанна Кронштадтского. С 1909 г. епископ Тамбовский и Шацкий. Принимал близкое участие в судьбе Л. Н. Толстого, во время болезни последнего в Астапово послал писателю телеграмму с призывом примириться с Церковью. Участник Поместного Собора Русской Православной Церкви 1917–1918 гг. С апреля 1920 г. митрополит Казанский. В завещательном распоряжении св. Патриарха Тихона от 07.01.1925 г. назван первым кандидатом на должность Местоблюстителя Патриаршего Престола, но должность принять не мог, находясь в ссылке. В 1926 г. на тайных выборах Патриарха был одним из трех кандидатов. После выхода Июльской декларации 1927 г. находился в оппозиции митрополиту Сергию (Страгородскому), с 1934 г. в ссылке, расстрелян 20 ноября 1937 г. в Чимкенте. На Архиерейском Соборе 2000 г. причислен к лику святых.
Антонин (Грановский; 1865–1927) – выпускник Киевской духовной академии, иеромонах (1890). Выдающийся специалист по древневосточным языкам. Магистр богословия (1902), с 1903 г. – епископ Нарвский, викарий столичной епархии. В своих взглядах отличался либерализмом. С 1913 г. еп. Владикавказский и Моздокский, с января 1917 г. на покое. С 1922 г. – один из лидеров обновленческого движения, председатель обновленческого «Высшего церковного управления» (1922–1923), глава обновленческого «Союза церковного обновления». Запрещен в служении св. Патриархом Тихоном, умер вне общения с Церковью.
Михаил (Семенов; 1873–1916) – окончил Казанскую духовную академию (1899), магистр богословия (1902), архимандрит (1905), с 1905 г. профессор столичной духовной академии по кафедре канонического права. Один из самых популярных столичных священников. В 1906 г. объявил о вступлении в Трудовую народно-социалистическую партию, в 1907 г. перешел в старообрядчество, с 1908 г. – старообрядческий епископ Канадский, но в 1910 г. старообрядцами запрещен в служении. Осенью 1916 г. скончался при трагических обстоятельствах.
Для Скворцова не подлежит сомнению, что именно в этом кругу «зрела не только идея о возглавлении Русской Церкви патриархом, но и о засвидетельствовании об определенном отношении иерархии к лжеучению гр. Толстого». Далее Скворцов подчеркивает, что хотя, по его мнению, митрополит Антоний (Вадковский) и был иерархом чуткой души, добрым и великодушным, но он ни в какой степени не был человеком инициативы и борьбы. Тем удивительнее тот факт, что «инициатива об издании синодского акта 20–22 февраля 1901 г. исходила от митрополита Антония совершенно неожиданно и в настойчивой форме».
Весь процесс подготовки проекта отлучения Скворцов представляет в следующем виде. Предположительно 18 февраля В. К. Саблер, в 1892–1905 гг. товарищ обер-прокурора Св. Синода, впоследствии сам занимавший этот пост, попросил Скворцова «немедленно составить доклад» о лжеучениях Толстого, а у Скворцова как раз в это время была на руках изданная за границей Чертковым книга «Христианское учение гр. Л. Н. Толстого». По поводу этой книги Скворцов пишет: «Никому в голову не приходило усомниться; а насколько точно это “Христианское учение” издания Черткова выражало подлинные религиозные верования самого Льва Николаевича. Да и ныне трудно сказать, что в нем Толстого, а что Черткова и Кº, – один Бог знает и унесший в загробный мир эту тайну сам Л. Н. Толстой».
Далее Скворцов утверждает, что в деле в канцелярии Св. Синода по этому поводу должны быть три документа: 1) доклад с изложением учения Толстого; 2) собственноручный проект отлучения, написанный Победоносцевым; 3) исправленная редакция послания, правку вносил митрополит Антоний и другие члены Синода; отдельно назван архиепископ Иаков Кишиневский, позже Казанский: «Сделанные иерархами Синода исправления были направлены на смягчение тона и содержания послания, с тем чтобы оно имело характер не отлучения от Церкви, а засвидетельствования об отречении Льва Толстого от православия и отпадения его от Церкви, а также – призыва к покаянию».
Скворцов утверждает, что для окончательного установления редакции понадобилось два заседания Синода. Кроме того, он подчеркивает, что один экземпляр «Церковного вестника» был препровожден «в высокие сферы, впервые тогда осведомившиеся об этом историческом шаге, самостоятельно предпринятом высшей церковной властью»[517].
Следует заметить, что статьи в «Колоколе» сразу же вызвали бурную полемику в периодической печати и ряд возражений, в том числе указания на неточности, которые содержатся в рассказе В. М. Скворцова. Главной из таких неточностей является утверждение В. М. Скворцова, что формальным поводом к отлучению Л. Н. Толстого послужил доклад Д. С. Мережковского на заседании знаменитых Религиозно-философских собраний. Конечно, этого быть не могло, так как сами заседания начались осенью 1901 г., т. е. уже много позже опубликования синодального акта. В. М. Скворцов перепутал два разных выступления Д. С. Мережковского: осеннее, на Религиозно-философских собраниях 1901 г., и февральское, на заседании Санкт-Петербургского философского общества.
Какие выводы можно сделать, изучив воспоминания В. М. Скворцова?
а) Очевидно, что вопрос об отлучении Л. Н. Толстого возник в период, когда первенствующим членом Св. Синода стал новый петербургский митрополит Антоний (Вадковский). Это очень важное обстоятельство. Дело в том, что Скворцов совершенно не случайно так подробно перечисляет сотрудников нового столичного митрополита. Это все были молодые, энергичные люди, стремившиеся к модернизации церковной жизни.
Обратим внимание, что первое полное издание на русском языке романа «Воскресение» появилось в Англии к концу 1899 г. и затем было неоднократно повторено, а синодальный акт был издан более чем через год. Это означает, что церковный документ мог появиться только при наличии определенной группы церковных деятелей, готовых подготовить и осуществить эту сложную задачу, а также взять на себя ответственность за нее. Очевидно, престарелый митрополит Иоанникий (Руднев) не нашел в себе решимости совершить подобный открытый демарш, понимая, что он вызовет общественный скандал. Однако и он, как мы видели, вынужден был в марте 1900 г., во время тяжелой болезни Л. Н. Толстого, издать, вероятно, как указывает в своих воспоминаниях В. М. Скворцов, под давлением духовенства секретный циркуляр о невозможности церковного погребения писателя и его заупокойного поминовения по церковному чину.
Митрополит Иоанникий скончался 7 июня 1900 г. Мужественный и продуманный церковный шаг, фактически акт церковного исповедничества, принятый крайне критично русской либеральной интеллигенцией, но канонически и исторически неизбежный, был осуществлен после того, как пост первенствующего члена Св. Синода 9 июня 1900 г. занял очень популярный в церковной среде и среди молодых академических преподавателей митрополит Антоний (Вадковский). Обратим внимание, что от этого назначения до издания синодального акта 20–22 февраля прошло всего около девяти месяцев.
б) Непосредственного отношения к идее отлучения К. П. Победоносцев не имел, но как постоянный автор официальных документов и их редактор был привлечен к составлению акта, причем, с точки зрения В. М. Скворцова, подготовка отлучения проходил а без ведома императора.
в) Окончательный текст отлучения был существенно смягчен по сравнению с исходным вариантом.
г) И еще одно. Обращают на себя внимание – как в связи с историей секретного циркуляра митрополита Иоанникия, так и в связи с подготовкой синодального акта 1901 г. – инициативы священнослужителей (священников И. Фуделя и Г. Петрова), о первой из которых (обращение с письмом к автору воспоминаний) В. М. Скворцов в своих воспоминаниях сообщил, а о второй (апология толстовства на обсуждении реферата Д. С. Мережковского) умолчал. Конечно, только воспоминаний В. М. Скворцова для утверждения, что именно действия священнослужителей послужили причиной активизации церковной власти и эскалации церковных прещений в адрес Л. Н. Толстого, совершенно недостаточно. Но следует более серьезно задуматься над вопросом, не был ли косвенной причиной этой эскалации страх священноначалия по поводу того, что недоумения и даже симпатии, связанные с именем писателя, получат более широкое распространение именно в церковной среде?
5. «Слово в Неделю Православия», произнесенное в Исаакиевском кафедральном соборе 18 февраля 1901 г. Слово произнес архимандрит Сергий (Тихомиров), в то время ректор Петербургской семинарии, в будущем митрополит Токийский. Обратим внимание на то, в какой именно день эта проповедь была произнесена: снова это Неделя Православия, т. е. первое воскресенье Великого поста! И это тот самый день, когда К. П. Победоносцев получает задание готовить проект синодального документа о Толстом. Таким образом, хотя писатель в проповеди не был назван по имени, церковная власть хотя бы частично реализовала свое намерение: в знаковый для Церкви день с высокого церковного амвона был произнесен, правда, очень осторожный и умеренный, но все-таки приговор писателю.
Главная цель проповеди заключалась в том, чтобы объяснить, в чем смысл анафемы «на тех, которые своими заблуждениями уже давно по существу отлучили себя от Церкви». Вторая цель: опровергнуть мнение, что, анафематствуя еретиков, Церковь не поступает по Христовой любви. Другими словами, очевидно, что это «Слово» представляет собой подготовку общественного мнения к предстоящему акту, который был обнародован через несколько дней. Сразу создается впечатление, что в «Слове» речь идет не вообще о смысле чина в Неделю Православия, не вообще о еретиках, а конкретно о Толстом, который, повторяю, по имени не назван.
Далее в «Слове» свидетельствуется, что заблуждающиеся сами рвутся из объятий Церкви, а она готова всегда принять их обратно в свое лоно с «любовью безграничной». Исключение составляет случай, когда заблудившийся упорно пребывает в своем заблуждении и с помощью сатаны продолжает «похищать овец из стада Христова», причем последний случай особенно опасен для Церкви, если совершает его «лицо влиятельное». В этом случае, как и в истории коринфской церковной общины (1 Кор. 5), Собор «не останавливается перед суровостью наказания», чтобы спасти заблудшего с любовью хотя бы «страхом из огня» и предает такового сатане во измождение плоти, но с целью «да дух спасется». Также и в наше время Церковь, сурово изрекая истину о заблудших голосом любви, спасающей страхом из огня, готова не менее громко провозгласить «утвердите к ним любовь» (2 Кор 2:8), если заблудшие придут в разум истины и покаются. В «Слове» подчеркивается, что эта крайняя и суровая мера применяется только в случае, если уже не помогают прочие предварительные меры. Наконец, подробно перечисляются все догматические заблуждения этих лиц, которые потом были кратко упомянуты в тексте самого определения (в том числе, между прочим, провозглашается анафема и на «дерзающих поднимать свою святотатственную руку на помазанника Божия»): отрицание бытия Божия, Промысла, отрицание Бога духовным существом, отрицание Божественного достоинства Христа и Святого Духа, необходимости искупления, приснодевства Пресвятой Богородицы, вечной жизни, церковных таинств, святых икон. Заканчивается «Слово» утверждением, что все эти лица «сами себя отделили от Церкви»[518].
Таким образом, «Слово» представляет собой своеобразный комментарий к будущему акту Св. Синода, в нем отсутствуют какие-либо резкие термины (анафема или отлучение), а сам Л. Н. Толстой персонально не упомянут.
6. Дело Св. Синода 1901 г.[519]Этот важнейший архивный документ позволяет получить ответы на некоторые принципиальные вопросы. Дело содержит проект определения Св. Синода о Толстом (машинопись) с рукописной правкой.
Проект отлучения графа Л. Н. Толстого от Церкви. 1901 г.
«Ведомо всем, что известный миру писатель Граф Лев Толстой, русский по рождению, православный по крещению и воспитанию своему, явно пред всеми отрекся от воспитавшей его Православной Церкви и посвятил свою литературную деятельность и данный ему от Бога талант на распространение в народе учений, противных церковному верованию и на истребление в умах и сердцах отеческой веры, коею доселе держалась и крепка была Русь Православная. В своих сочинениях и письмах, в громадном количестве рассеиваемых им и его учениками по всему свету, в особенности же в пределах России, он проповедует, с ревностью фанатика и с глумлением, ниспровержение всех догматов Православной Церкви: отвергает Бога, во Святой Троице, Создателя и Промыслителя вселенной, отрицает Господа Иисуса Христа – Богочеловека, Искупителя и Спасителя, пострадавшего за человеков и Воскресшаго из мертвых, отрицает бессеменное зачатие Христа Спасителя и девство до Рождества и по Рождестве Пречистой Богородицы Приснодевы Марии, отрицает все таинства и благодатное в них действие Св. Духа, и, ругаясь над самыми священными предметами веры православного народа, не усумнился подвергнуть глумлению и Величайшее из Таинств, Святую Евхаристию. Все сие проповедует Граф Толстой непрерывно, словом и писанием, к соблазну и ужасу всего православного мира, – и тем, не прикровенно, но явно пред всеми, сознательно и намеренно отлучил уже себя сам от всякого общения с Православною Церковью, которая не может признать его своим членом. Бывшие же попытки к увещеванию его посредством служителей церкви оказались бесплодными, ибо он уклоняется от всякого с ними собеседования. Он уже на конце дней своих, и многие из ближних его, еще хранящих веру, со скорбью и ужасом помышляют о его кончине. Любовь христианская верующей души дерзает на всякую молитву. Но может ли Православная Церковь провожать такую кончину своими молитвами, в коих должна была бы по установленному чину свидетельствовать, что усопший до последнего издыхания оставался верен православной вере и благоговейному исповеданию Отца и Сына и Святого Духа? От лица церкви такая общественная молитва была бы кощунственной и лживой и служила бы соблазном для православного народа пред гробом того, кто пред лицом всех людей подверг отрицанию и поруганию все верования Православной Церкви. Посему, в предупреждение такого соблазна, Святейший Синод не может разрешить совершение церковного чина поминовения и отпевания Графа Льва Толстого на случай его кончины, если он до того не раскается и не восстановит своего общения с Церковью».
В чем содержание правки, которая была внесена в документ? Во-первых, из проекта вычеркнуто слово «глумление», которое в окончательную редакцию определения все-таки было включено[520]. На наш взгляд, это свидетельствует о сложном процессе подготовки документа и возможных противоречиях между теми лицами, которые в этой подготовке участвовали.
Далее, абзац из проекта «Все сие проповедует граф Толстой непрерывно, словом и писанием, к соблазну и ужасу всего православного мира, – и тем не прикровенно, но явно пред всеми, сознательно и намеренно отлучил уже себя сам от всякого общения с Православной Церковью, которая не может признать его своим членом»[521] в окончательный текст определения вошел с очень большими изменениями. Заметим самое, с нашей точки зрения, важное: слово «отлучил» в окончательном тексте отсутствует, оно заменено на «отторгнул».
В окончательный текст не попали еще два важных абзаца, в которых речь шла о том, что Православная Церковь не может провожать кончину человека, подобного Толстому, своими молитвами, так как в противном случае она должна по церковному чину свидетельствовать, что усопший до последнего вздоха оставался верен вере и благоговейному исповеданию Отца и Сына и Святого Духа. Поэтому Святейший Синод «не может разрешить совершения церковного чина поминовения и отпевания Графа Льва Толстого в случае его кончины, если он до того не раскается и не восстановит своего общения с Церковью»[522].
Очевидно, что и в этом отрывке прослеживается общая тенденция: составители окончательного варианта отлучения были очень серьезно озабочены тем, чтобы всякий след упоминания об отлучении был уничтожен в этой последней редакции.
7. Синодальный акт 1901 г.
«Изначала Церковь Христова терпела хулы и нападения от многочисленных еретиков и лжеучителей, которые стремились ниспровергнуть ее и поколебать в существенных ее основаниях, утверждающихся на вере во Христа, Сына Бога Живаго. Но все силы ада, по обетованию Господню, не могли одолеть Церкви святой, которая пребудет неодоленною вовеки. И в наши дни, Божиим попущением, явился новый лжеучитель, граф Лев Толстой. Известный миру писатель, русский по рождению, православный по крещению и воспитанию своему, граф Толстой, в прельщении гордого ума своего, дерзко восстал на Господа и на Христа Его и на святое Его достояние, явно пред всеми отрекся от вскормившей и воспитавшей его Матери, Церкви православной, и посвятил свою литературную деятельность и данный ему от Бога талант на распространение в народе учений, противных Христу и Церкви, и на истребление в умах и сердцах людей веры отеческой, веры православной, которая утвердила вселенную, которою жили и спасались наши предки и которою доселе держалась и крепка была Русь святая.
В своих сочинениях и письмах, в множестве рассеиваемых им и его учениками по всему свету, в особенности же в пределах дорогого Отечества нашего, он проповедует, с ревностью фанатика, ниспровержение всех догматов православной Церкви и самой сущности веры христианской; отвергает личного живаго Бога, во Святой Троице славимого, Создателя и Промыслителя вселенной, отрицает Господа Иисуса Христа – Богочеловека, Искупителя и Спасителя мира, пострадавшего нас ради человеков и нашего ради спасения и воскресшего из мертвых, отрицает бессеменное зачатие по человечеству Христа Господа и девство до рождества и по рождестве Пречистой Богородицы Приснодевы Марии, не признает загробной жизни и мздовоздаяния, отвергает все таинства Церкви и благодатное в них действие Святаго Духа и, ругаясь над самыми священными предметами веры православного народа, не содрогнулся подвергнуть глумлению величайшее из таинств, святую Евхаристию. Все сие проповедует граф Толстой непрерывно, словом и писанием, к соблазну и ужасу всего православного мира, и тем неприкровенно, но явно пред всеми, сознательно и намеренно отторг себя сам от всякого общения с Церковию православною.
Бывшие же к его вразумлению попытки не увенчались успехом. Посему Церковь не считает его своим членом и не может считать, доколе он не раскается и не восстановит своего общения с нею. Ныне о сем свидетельствуем пред всею Церковию к утверждению правостоящих и к вразумлению заблуждающихся, особливо же к новому вразумлению самого графа Толстого. Многие из ближних его, хранящих веру, со скорбию помышляют о том, что он, в конце дней своих, остаётся без веры в Бога и Господа Спасителя нашего, отвергшись от благословений и молитв Церкви и от всякого общения с нею.
Посему, свидетельствуя об отпадении его от Церкви, вместе и молимся, да подаст ему Господь покаяние в разум истины (2 Тим. 2:25). Молимтися, милосердый Господи, не хотяй смерти грешных, услыши и помилуй и обрати его ко святой Твоей Церкви. Аминь».
Интересно отметить, что 20 февраля (по старому стилю), которым датируется синодальный акт, в церковном календаре день памяти епископа Льва Катанского, т. е. именины Л. Н. Толстого. Трудно сказать, было ли это обстоятельство случайным.
Содержание этого документа хорошо известно, но требуют пояснения два специальных вопроса.
Первый. Почему все-таки синодальное определение было выпущено несколько позже, а не к первой неделе поста? Уже давно была высказана точка зрения, что это связано с возможными разногласиями в Синоде по поводу формы определения. Косвенное подтверждение этому обстоятельству найдем в дневнике Г. В. Вернадского, который имел возможность в США общаться с митрополитом Платоном (Рождественским). Митрополит сообщил Вернадскому, что считает отлучение Толстого большой ошибкой, и эту свою точку зрения он в свое время довел до митрополита Антония (Вадковского), который, по словам митрополита Платона, впоследствии очень жалел о происшедшем[523].
Второй вопрос более серьезный: можно ли воспринимать синодальный акт 1901 г. именно как отлучение писателя от Церкви?
Выше мы уже убедились, что на протяжении по крайней мере двух лет «виртуальный текст» акта подвергался правке в сторону смягчения возможных формулировок. В связи с этим можно сделать следующие выводы.
а) Сама церковная власть проявила максимальные усилия, чтобы избежать скандала и общественного возмущения; именно поэтому слова «анафема» и «отлучение» были заменены на более нейтральный, но менее определенный термин «отторжение».
б) С другой стороны, синодальный акт 1901 г. носит характер торжественного церковного исповедания, в отличие от циркулярного письма митрополита Иоанникия 1900 г. Кроме того, документ совершенно однозначен по своим церковно-каноническим последствиям: он недвусмысленно удостоверяет, что без покаяния для Л. Н. Толстого невозможны будут ни христианское погребение, ни заупокойная молитва (не говоря уже о евхаристическом общении). Характерно, что человек, непосредственно причастный к составлению синодального определения, В. М. Скворцов, сразу после его издания заметил в «Миссионерском обозрении», что в случае раскаяния Л. Н. Толстой будет принят в Церковь по третьему чину, т. е. через отречение от своих заблуждений, покаяние в грехах и напутствование Св. Таинами[524].
Что такое анафема?
Я часто читаю лекции о Л. Толстом, и каждый раз в конце мне обязательно задают два вопроса:
– Действительно ли писатель был проклят Церковью (подвергнут процедуре отлучения, анафеме)?
– Когда Церковь простит Л. Толстого и снимет с него это отлучение?
Постараюсь ответить на эти вопросы. Правда, ответ на второй вопрос оставлю до заключения.
Чтобы мои ответы были полными и убедительными, нужно остановиться на вопросе о том, что такое церковная анафема. В церковной традиции под анафемой подразумевалось самое строгое из церковных наказаний, имевшее смысл отделения виновного от Тела Христова и осуждения его на вечную погибель.
Церковь различала отлучение полное, или великое, и отлучение малое.
Прежде всего несколько слов о понятии «отлучение» (греч. αναθημα). В церковном праве под анафемой понимается совершенное отлучение христианина от общения с верными чадами Церкви и от церковных Таинств, применяемое в качестве высшей кары за тяжкие преступления, каковыми являются измена православию, т. е. уклонение в ересь или раскол. Анафема обязательно должна соборно провозглашаться. Фактически анафема есть констатация того факта, что данное лицо лишено благодатной помощи Церкви – как при жизни, так и после смерти (конечно, в случае отсутствия покаяния).
От анафемы следует отличать временное отлучение члена Церкви от церковного общения, служащее наказанием за менее тяжкие грехи (αςορισμος). Такой вид отлучения имел место в церковной практике в ситуации, когда некоторые христиане отрекались от веры в эпоху гонений. В этом случае они на длительные сроки отлучались от церковного общения и участия в таинствах и во время богослужения занимали в храме совершенно определенное место в притворе. Это означало, что они несут публичное покаяние и могут быть возвращены в общину только через последовательные ступени.
К числу особых видов отлучения относится так называемый интердикт, т. е. отлучение, которое распространяется не на отдельное лицо, а на целую местность или круг лиц.
Главное отличие первого вида отлучения от второго заключается в том, что анафема в буквальном смысле слова произносится над нераскаявшимся грешником и доводится до сведения всей Церкви. Кроме того, снятие анафемы предполагает покаяние перед всей Церковью и согласное принятие этого покаяния всей Церковью.
Сравнительно рано отлучение за тяжкие грехи стало выходить из церковного употребления и заменяться наложением так называемых епитимий. Отлучению в первую очередь подлежали догматические заблуждения и вообще все, что несло в себе угрозу церковному единству.
Следует иметь в виду, что в Церковь всегда с большой осторожностью относилась к вынесению приговора об анафеме (впервые это слово начинает использоваться в постановлениях соборов с IV в.). Главным критерием для этого служила оценка степени опасности того или иного учения для церковного сообщества, а также степень упорства определенного лица в проповедуемом учении. Таким образом, Церковь опиралась на слова Самого Христа: «…если и Церкви не послушает, то да будет он тебе как язычник и мытарь» (Мф 18:17).
Эта мысль ясно выражена и в «Духовном регламенте»: «Ибо не просто за грех подлежит анафеме, но за явное и гордое презрение суда Божия и власти Церковныя с великим соблазном немощных братий, и что тако воню безбожия издает от себя»[525].
Духовный регламент – основополагающий документ, вплоть до 1917 г. определявший правовое положение Русской Православной Церкви в Российской империи. Текст Духовного регламента был подготовлен в 1718–1721 гг. архиепископом Феофаном Прокоповичем и отредактирован Петром I.
Таким образом, анафема или отлучение («предание сатане», по выражению ап. Павла, ср. 1 Кор. 5:5) – последняя, крайняя, самая строгая мера, применяемая к вразумлению виновного, когда по отношению к нему использованы все прочие меры исправления: «…анафема не то ли значит, чтобы такой-то был предан диаволу, не имел участия во спасении, был отвержен от Христа?»[526]
Следует иметь в виду, что церковная анафема провозглашалась далеко не для всякого еретического учения и лица – его носителя, а в первую очередь по отношению к людям, которые упорствовали в доктрине, соборно осужденной Церковью, и отвергали саму возможность покаяния для себя перед Церковью, когда осужденное учение носило прямо богоборческий характер, отрицало само понятие «благодать», т. е. имело черты такого антицерковного противоборства, которое не простится ни в сем веке, ни в будущем (Мф. 12:32): «Когда Церковью предается анафеме какое-либо учение – это значит, что учение содержит в себе хулу на Святого Духа и для спасения должно быть отвергнуто и устранено, как яд устраняется от пищи. Когда предается анафеме человек – это значит, что человек тот усвоил себе богохульное учение безвозвратно, лишает им спасения себя и тех ближних, которым сообщает свой образ мыслей»[527].
Уже подчеркивалось, что анафема или отлучение имела крайне тяжелые церковно-канонические последствия для отлученного, который не допускался до участия в христианском богослужении и таинствах, в первую очередь в таинстве Евхаристии, и даже не имел общения с членами церковной общины в быту, ибо св. апостол Павел повелевает членам церковной общины не есть и не пить с блудниками, лихоимцами, идолослужителями и т. д. (1 Кор. 5:11). Именно поэтому Церковью рассматривалось как преступление и общение с отлученным. Поминовение отлученного в Церкви становилось невозможно, он по смерти лишался церковного погребения.
Можно предполагать, что составление и церковное совершение чина торжественного анафематствования еретиков стало развиваться после VII Вселенского Собора. После крещения Руси в Русскую Церковь пришел и чин «Торжества Православия», совершавшийся в первое воскресенье Великого поста.
В практике Православной Церкви анафема была не столько наказанием, сколько предупреждением человека, в отличие от практики Церкви Католической, в которой часто слово «анафема» заменялось термином «проклятие». Именно поэтому для анафематствованного, отлученного, двери Церкви были закрыты не навсегда, при условии его искреннего покаяния и выполнения необходимых церковных предписаний, в первую очередь и как правило – публичного покаяния[528].