«Боже мой, как могло это случиться, что вы, такой добрый и хороший человек, могли подпасть под проклятие, которое внесло мрак в вашу душу, стремящуюся всегда к добру».
Учитывая сказанное, следует отметить ряд дополнительных особенностей акта 1901 г.
С одной стороны, это торжественное официальное заявление высшего церковного органа высшей церковной власти. На этот счет нет никаких сомнений, именно поэтому в тексте документа приводятся имена тех лиц, которые его подписали. С другой стороны, заявление не содержит ссылок на церковные каноны, которые доказывали бы факт еретичности взглядов Л. Н. Толстого. Очевидно, это сделано по дипломатическим соображениям – убрать из документа любые ассоциации с формальными прецедентами, т. е. с официальными отлучениями.
Таким образом, и по форме, и по содержанию синодальное распоряжение было чрезвычайно взвешенным и осторожным. Был совершенно прав один из самых авторитетных на Западе специалистов по истории русской культуры Л. Мюллер, очень глубоко разобравшийся в проблеме происхождения синодального акта от 20–22 февраля 1901 г. С точки зрения Мюллера, этот документ вовсе не случайно не содержит формальных признаков церковного циркуляра об опале (Bannbulle); семь епископов, подписавших его, сделали все возможное, чтобы избежать любого намека на отлучение (Exkommunikation). Вопреки уверенности современников и мнению многих нынешних исследователей и почитателей таланта писателя церковные иерархи, подписавшие этот документ, не стремились отвергнуть писателя от Церкви, но с болью констатировали, что он сам себя от нее отверг, причем отверг совершенно сознательно – в полноте своих духовных сил, в полноте сознания, публично провозгласив справедливость того факта, что он не является членом Церкви (в своем «Ответе» Св. Синоду)[529].
«Отлучение» Лео Таксиля, или великая мистификация XIX века
А теперь я должен публично развенчать одну важную историческую мистификацию и параллельно покаяться в своей исследовательской неразборчивости. В своей книге о Л. Толстом 2010 г. я опубликовал в качестве подлинного «текст отлучения» от Католической Церкви журналиста и знаменитого интригана Лео Таксиля (Leo Taxil – псевдоним, настоящее имя – Мари Жозе Антуан Жан-Пагане). Таксиль воспитывался с детства в иезуитском монастыре, из которого вынес крайне негативное отношение к католицизму. В период с 1879 по 1884 г. Л. Таксиль издал ряд сатирических антирелигиозных памфлетов, носящих откровенно кощунственный характер. Самые известные – «Забавная Библия» (1882) и «Забавное Евангелие» (1884), которые стали очень популярны при большевиках в Советском Союзе в связи с актуальностью борьбы с религиозной пропагандой.
Но в 1885 г. Л. Таксиль неожиданно заявил о своем возвращении в католичество и публично отрекся от своих предыдущих антикатолических сочинений. Таксиль был торжественно прощен, и в 1887 г. сподобился аудиенции у папы Льва XIII.
Однако в реальности этот шаг означал начало задуманной им новой, еще более грандиозной мистификации, продолжавшейся двенадцать лет. На этот раз Л. Таксиль «издал» несколько «антимасонских» и «антисатанинских» произведений. При этом он ссылался на «свидетельства» некоей Дианы Воган, которая якобы сообщила ему свои откровения о тайном масонском и антикатолическом обществе «Палладиум». И хотя было странно, что Диану Воган никто, кроме Таксиля, никогда не видел, ее откровения после публикации имели большой успех.
В 1892 году Таксиль начал публикацию работы «La France chrétienne anti-maçonnique» (христианская антимасонская Франция), а несколько позже у того же папы Льва XIII получил благословение на созыв в сентябре 1896 г. грандиозного «антимасонского» съезда в Тренто. Некоторые участники съезда выразили сомнения в аутентичности опубликованных и представленных Л. Таксилем документов и просили представить им, наконец, Диану Воган. Таксиль пообещал это сделать.
Развязка наступила вскоре. 19 апреля 1897 г. на заседании Географического общества в Париже Л. Таксиль открыто заявил, что в течение двенадцати лет сознательно разыгрывал Католическую Церковь. Попутно Таксиль цинично поблагодарил католических клириков и католические издания за помощь в распространении информации о его «покаянии» и «обращении». Диана Воган оказалась простой машинисткой, разрешившей использовать свое имя[530].
Вот здесь и возникла легенда об «отлучении» Таксиля. Некритично отнесясь к свидетельству журнала «Миссионерское обозрение», я перепечатал в своей книге нижеследующий отрывок, полагая, что это и есть подлинный текст отлучения, обнародованный папой Львом XIII.
«И Бог Отец, который сотворил мир, его проклинает, и Бог Сын, который пострадал за людей, его проклинает, и Святой Дух, который возродил людей крещением, его проклинает, и святая вера, которой искупил нас Христос, его проклинает. И Святая Дева, Матерь Божия, его проклинает, и святой Михаил, ходатай душ – его проклинает. И небо, и земля, и все, что на них заключается святого, – его проклинает. Да будет он проклят всюду, где бы он ни находился: в доме, в поле, на большой дороге, на лестнице, в пустыне и даже на пороге церкви. Да будет проклят он в жизни и в час смерти. Да будет проклят он во всех делах его, когда он пьет, когда он ест, когда он алкает и жаждет, когда он постится, когда он спит или когда бодрствует, когда гуляет, или когда отдыхает, когда он сидит или лежит, когда, раненый, он истекает кровью. Да будет проклят он во всех частях своего тела – внутренних и внешних. Да будет проклят волос его и мозг его, мозжечок его, виски его, лоб его, уши его, брови его, глаза его, щеки его, нос его, кисти рук и руки его, пальцы его, грудь его, сердце его, желудок его, внутренность его, поясница его, пах его с прилегающими частями, бедра его, колени его, ноги его, ногти его. Да будет он проклят во всех суставах членов его. Чтобы болезни грызли его от макушки головы до подошвы ног. Чтобы Христос, Сын Бога живаго, проклял его всем своим могуществом и величием. И чтобы небо и все живые силы обратились на него, чтобы проклинать до тех пор, пока не даст он нам открытого покаяния. Аминь. Да будет так, да будет так. Аминь».
Я много раз читал этот текст в течение шести лет на лекциях о Толстом. Моя книга о Толстом 2010 года издана тиражом 2000 экземпляров. И ни мне, и никому из моих слушателей и читателей не пришло в голову, что этот текст является мистификацией того же Таксиля. Частичным оправданием для меня служит то обстоятельство, что в подлинность «документа» верила не только редакция «Миссионерского обозрения», настроенная, видимо, столь же сильно против папизма, как и сам Таксиль, и поэтому готовая некритично и без проверки публиковать недостоверную информацию. Подлинным считал этот текст В. В. Розанов. В статье «Вынос кумиров» (впервые она была напечатана в «Новом пути» в 1903 г. с цензурными сокращениями, затем вошла в более поздние сборники статей) Розанов приводит полный текст «буллы» со ссылкой на брюссельское издание «Messager de Bruxelles», в котором сообщалось, что «Леон Таксиль отлучен папой от Церкви». Приведя текст папского послания, Розанов от себя добавляет (видимо, с особым удовольствием!), что «это формула (имеется в виду формула отлучения Таксиля. – Г.О.) древняя»[531].
Самым непонятным для меня является то, что статья Розанова «Вынос кумиров» в 1909 году была переведена на французский язык[532]. Перевод был сделан Анной Орановской в издательстве «Foi et vie» для Славянской библиотеки в Париже, возникшей в середине XIX века благодаря усилиям князя И. С. Гагарина, перешедшего в католичество в 1842 г. и ставшего иезуитом. Гагарин ставил перед собой задачу ознакомить европейскую культурную общественность с работами русских авторов в области религии. Таким образом, получается, что таксилевского подлога не заметили и французы, ознакомившиеся со статьей Розанова?
Информация об «отлучении» Лео Таксиля проникла и в советские издания. В частности, об этом сказано в некоторых советских антирелигиозных изданиях, а также в статье известного советского «научного атеиста» М. М. Шейнмана в 25-м томе «Большой советской энциклопедии» [533].
Только благодаря тонкому филологическому чутью и эрудиции московского филолога, аспирантки МГУ Татьяны Кашиной нам удалось установить истину. Находясь в Париже, Татьяна сумела отыскать книгу самого Таксиля, в которой он прямо пишет о своей проделке. Очевидно, мистификация с «папской буллой» длилась недолго, она имела место еще до публикации антимасонских книг Таксиля. Вот что он сообщает в книге 1886 года «Исповедь бывшего вольнодумца», неизвестной ни «Миссионерскому обозрению», ни Розанову, ни советским «научным атеистам»: «Я сразу же (после внесения богохульной книги Таксиля, в насмешку отправленной папе, в ватиканский индекс; судя по всему, это 1881 год. – примеч. Т. Кашиной) подумал высмеять папство, представив публике апокрифическую буллу об отлучении. Все журналисты-республиканцы перепечатали эту буллу, всячески издеваясь над Ватиканом. Что ж, сейчас нужно избавиться от иллюзий: этот макаронический документ исходил не от Ватикана. Откройте, дорогие собратья, это произведение высокой фантазии под названием “Тристрам Шенди”, авторства Стерна, и вы найдете мое отлучение целиком в главе LXXVII… Однако потороплюсь сказать, что я не думаю, будто бы мои республиканские собратья были столь невежественными, чтобы не догадаться о происхождении буллы. Большинство из них, разумеется, знало ее источник. Но они нашли мой ход восхитительным и поторопились сделаться сообщниками этого нового обмана»[534].
Таким образом, сам Лео Таксиль за пятнадцать лет до публикации в «Миссионерском обозрении» разоблачил свою проделку с «отлучением». Очень странно, что никто в Европе не обратил внимания на заметку в российском журнале (впрочем, достаточно скромном) и не восстановил истину.
Вернемся теперь снова к Толстому. Несмотря на взвешенность по форме, по церковно-каноническим последствиям синодальное определение имело характер именно отлучения. В нем провозглашалось, что Л. Н. Толстой не воспринимается больше Церковью как ее член, именно поэтому без публичного покаяния для него теперь невозможны ни участие в таинствах, ни христианское погребение.
Интересно, что, не разбираясь в каниноческих тонкостях, и сам писатель, и члены его семьи, и близкие ему люди именно так и поняли появление и содержание этого документа. Например, Чертков сразу после получения в Англии соответствующего известия замечает в письме Толстому: «С одной стороны, казалось бы, правительство не могло бы сделать большей глупости, как тронуть вас, в особенности после того, как оно имело случай убедиться, как отразилось отлучение. С другой стороны, именно потому, что это было бы так глупо и невыгодно для правительства, оно и сделает это, судя по тому, как оно очевидно окончательно ошалело»[535].
Бесспорно прав Ю. В. Прокопчук, утверждая, что синодальный акт был не просто религиозным документом, но событием, затрагивавшим глубочайшие вопросы политической, общественной и культурной жизни, – никто из писавших об акте не воспринимал его просто как свидетельство об отпадении, но как анафему великому представителю России. Здесь сыграло определенную роль не догматическое, а этно-социальное понимание Церкви, отторжение писателя от национальной общности, единства и нравственного величия русского народа[536].
Очень важно уяснить, как понимали смысл этого документа те представители духовенства, которые, с большой вероятностью, принимали активное участие в составлении синодального акта.
В первую очередь нас будет интересовать точка зрения епископа Ямбургского Сергия (Страгородского), который, очевидно, был одним из главных участников составления синодального акта 1901 г. В одной из статей епископ Сергий указывал, что церковная анафема всегда «имела в виду или исправление грешника, или, если этого нельзя ожидать, служила оповещением церковного общества о появившемся заблуждении с целью ограждения неопытных и вместе с тем была исповеданием церковной веры. Поэтому-то Церковь и употребляла это средство только в исключительных случаях, а такой исключительный случай и явился теперь»[537].
Епископ Сергий комментировал синодальный акт неоднократно. Показательны его выступления на заседаниях Религиозно-философских собраний 1901–1903 гг., посвященных теме «Л. Н. Толстой и Церковь». В своем обширном богословско-каноническом комментарии по поводу различения понятий «отлучение» и «отпадение» он подчеркнул, что хотя многие представители русской интеллигенции хотели бы видеть в этом акте именно констатацию отпадения, они просто не понимают, что с канонической и духовной точки зрения это для писателя еще хуже. Дело в том, что отлучение есть насильственное удаление из Церкви того, кто имеет склонность считать себя ее членом. Отпадение же – акт персонального, сознательного и решительного самоопределения человека, который сам ставит себя во внешнее по отношению к Церкви положение, поэтому Церкви ничего не остается, как констатировать его уход. Далее епископ Сергий прямо говорит, что синодальный акт 1901 г. есть «внешнее подобие отлучения» и его последствием является лишение писателя «церковных привилегий», в первую очередь участия в таинствах и церковного погребения. И хотя заявление об отпадении «по форме представляется весьма мягким», отлучение «по своему внутреннему смыслу гораздо менее трагично»[538].
Примерно в этом же смысле следует воспринимать и мнение митрополита Антония (Вадковского) по поводу синодального акта: «Кто отрекается от Христа, от того и Христос отрекается <…> Отречение от Христа, как Бога, с утверждением, что признавать Его Божественное достоинство есть кощунство, равносильно в сущности произнесению на Него анафемы и есть в то же время как бы самоанафематствование, отлучение себя от Бога, лишение себя жизни Божией, Духа Божия»[539].
Характерно, что в тексте синодального определения ничего не говорится о публичном покаянии. Очевидно, таким образом авторы документа хотели подчеркнуть, что для писателя существуют различные формы возвращения в Церковь. Эта точка зрения в дальнейшем, в момент предсмертной болезни писателя в Астапово, подтверждается инструкциями, данными игумену Варсонофию Оптинскому.
Скорее всего, Л. Н. Толстому были понятны эти намерения и мотивация членов Св. Синода. Вскоре после публикации синодального акта, а точнее, в апреле 1901 г., Л. Н. Толстой опубликовал свой знаменитый ответ на него. В ответе он подчеркнул, что акт имеет двойственный характер: «Такое заявление не может иметь никакой другой цели, кроме как той, чтобы, не будучи, в сущности, отлучением, оно казалось бы таковым, что, собственно, и случилось, потому что оно так было понято» (34, 246).
Далее писатель подробно останавливается на тексте синодального акта и подробно его комментирует. Смысл его комментария заключается в том, что Л. Толстой подтверждает свое отпадение от Православной Церкви и выражает категорическое несогласие с ее догматами, но продолжает настаивать, что является религиозным человеком и христианином, так как понимает смысл христианства совершенно не так, как члены Св. Синода.
Современный исследователь С. Л. Фирсов также отмечает колебания, возникшие при попытке различных церковных деятелей дать комментарий к синодальному акту. Например, архимандрит Антонин (Грановский), выполняя в 1901 г. обязанности цензора, указывал при подготовке к печати одного из докладов, сделанных на заседаниях Религиозно-философских собраний, что акт отлучения (!) Л. Н. Толстого тем не менее является не осуждением его на вечные адские мучения, а только снятием с него «священного звания» христианина. Кроме того, и в выступлениях на заседаниях этих собраний епископа Сергия (Страгородского) и архимандрита Сергия (Тихомирова), как было сказано выше, с большой вероятностью принимавших участие в подготовке синодального документа, присутствует та же двойственность: синодальный акт интерпретируется ими то как «отпадение», то как «отлучение»[540].
Сочувствовавшие Л. Н. Толстому, например, М. С. Сухотин, также обвиняли Св. Синод в непоследовательности.
«Я слыхал от церковников, когда им указывают на неправильное отлучение Л<ьва> Н<иколаевича> от церкви (главным образом с процессуальной стороны), что его никто и не отлучал, а было просто со стороны церкви удостоверение, что его убеждения такие-то несовместимы с наименованием сына православной церкви. Таким образом, будто бы не церковь отлучила Л<ьва> Н<иколаевича>, а он сам себя отлучил, а церковь только об этом свидетельствует. Казуистическое объяснение. Но вот Иоанн Кронштадтский, которого нельзя не назвать одним из столпов православия, говорит «Слово» («Московские ведомости» 5 дек<абря> № 335), в коем выражается о Л<ьве> Н<иколаевиче> так, что он «праведно отлучен от церкви – по слову Апостола – анафема да будет». К чему же тогда все это иезуитское вилянье нашего духовенства?».
Суммируя сказанное, можно согласиться с западным исследователем У. Никеллом: хотя члены Св. Синода сделали все возможное, чтобы придать синодальному определению взвешенный характер, подавляющим большинством современников оно было воспринято именно как отлучение писателя от Церкви[541].
Что можно сказать об отношении к этому акту государственной власти, в первую очередь, императора Николая II? Пока достоверных сведений на этот счет нет. К числу свидетельств весьма сомнительного характера нужно отнести, конечно, место из «Дневника А. А. Вырубовой» (который, как известно, является литературно-исторической фальсификацией), относящееся к членам царской семьи и «старцу» Г. Распутину: «Царские министры дальше не видят своего носа. Вот им граф Лев Толстой чем-то не по нутру пришелся. Они синоду и напели. А этот и рад. Ведь попы – души продажные… Теперь вот, выслужиться хотели – ему отречение от церкви… Думали, он заплачет, в ножки поклонится: “Дайте, мол, свое благословение!” А он и не подумал! А Папа (император Николай II. – Г.О.), как стал помирать граф Толстой, печально так сквозь слезы сказал: «Не он перед церковью, а перед ним церковь виновата, что он не как христианин, без покаяния умирает. Церковь сумела наказать, а не сумела на свою сторону перетянуть!» Вот что сказал Папа, а они думали – царю-батюшке угодили! Щенки слепые, а не правители, дальше сиськи суки не видят <…> Отречение графа Л. Н. Толстого от церкви внесло большую горечь во всю царскую семью. Мама (императрица Александра. – Г.О.) говорит: Граф Л. Толстой – величайший мировой ум, гений… И этот человек, который жил в наше время, относился злобно к нам, потому что к нему церковники применили такую же плеть, как к любому поваренку. И это так тяжело! Особенно потому, что вся Европа это нам поставила в вину»[542]. Похожую версию излагает и известный расстрига С. Труфанов в своей нашумевшей брошюре «Святой черт»: «Папа (император Николай II. – Г.О.) говорит, – сообщал он, – что если бы они (епископы. – Г.О.) ласкали Л. Н. Толстого, то он бы без покаяния не умер. А то они сухо к нему относились. За все время только один Парфений и ездил к нему беседовать по душам. Гордецы они!»[543].
Конечно, верить таким свидетельствам, учитывая их авторство, нельзя. Но можно предположить, что даже в апокрифических источниках такого рода могут содержаться следы достоверной информации.
Косвенным подтверждением приведенных записей являются два письма К. П. Победоносцева императору, написанные обер-прокурором 25 и 26 февраля 1901 г., т. е. в самый день публикации синодального акта в газетах и на следующий день – само определение Синода было опубликовано 24 февраля в «Церковных ведомостях», а 25 февраля было перепечатано в центральной прессе.
Из текста писем обер-прокурора следует, что Николай II был недоволен самим фактом отлучения и обвинял Победоносцева в том, что тот допустил столь важный шаг, не ознакомив императора с окончательным текстом синодального акта. Победоносцев указывает в преамбуле первого письма, что это единственный случай в его жизни, когда он навлек на себя гнев государя.
Однако обвинение в том, что проведена эта акция без ведома императора, им решительно отвергается. Победоносцев напоминает государю, что в прошлую пятницу (очевидно, 23 февраля, т. е. в любом случае до первой публикации акта в «Церковных ведомостях») был у последнего на приеме и докладывал о предложении Св. Синода по поводу отлучения. При этом Победоносцев подчеркивал, что текст отлучения составлялся «вот уже более недели» при непосредственном участии обер-прокурора «в кротком и примирительном духе», но в пятницу, т. е. в день посещения Победоносцевым императора, еще не был окончательно готов. Победоносцев подчеркивает, что император остался доволен сложившейся к тому моменту редакцией отлучения, о которой, возможно, Победоносцев сообщил в устной форме, ибо в письме к Победоносцеву император подчеркнул, что текст составлен «умно, умеренно и так, как подобает Церкви относиться к заблудшему»[544].
Это письмо однозначно свидетельствует, что императору Николаю II было известно о планах Св. Синода, но он не был ознакомлен с окончательной редакцией отлучения, что и вызвало его гнев в адрес К. П. Победоносцева и иерархов.
Выше уже неоднократно подчеркивалось, что К. П. Победоносцев, не являясь принципиальным противником государственных мер прещения против Л. Н. Толстого во второй половине 1890-х годов, уже в 1901 г. был противником отлучения и крайне скептически относился к его возможным результатам, считая этот акт уже несвоевременным и способным только вызвать большое раздражение в русском обществе. Кроме важных воспоминаний В. М. Скворцова, о которых говорилось выше, можно привести большое количество свидетельств, подтверждающих эту точку зрения.
В частности, об этом сообщает в своих мемуарах С. А. Толстая, которая передает разговор гр. А. А. Толстой с обер-прокурором, причем приводит совершенно неожиданное, на первый взгляд, для Победоносцева обоснование: обер-прокурор Св. Синода согласился с мнением «бабушки», что «нельзя знать, что произойдет в душе умирающего за 2 минуты до смерти, и потому нельзя лишать его благодати»[545]. Это категорически подтверждает сама графиня А. А. Толстая в письме С. А. Толстой: «Победоносцев, к которому ты также писала, тут ни при чем. Он не переставал протестовать против этой меры, но его власть не простирается на митрополитов»[546].
О том, что дело об отлучении Л. Н. Толстого от Церкви было возбуждено не Победоносцевым и не по его инициативе, прямо свидетельствует и В. В. Розанов, который утверждает, что лично присутствовал при рассказе митрополита Антония (Вадковского) об этом событии небольшому кружку писателей[547].
Этот вывод подтверждается и многочисленными свидетельствами из переписки самого К. П. Победоносцева, относящейся к периоду уже после отлучения. В письме С. Д. Войту от 14 ноября 1901 г. он сетует (в связи с болезнью писателя): «Так уж Богу угодно, что пронесено мое имя повсюду на беду! Теперь в Москве головы помутились у студентов по случаю ожидаемой смерти Толстого, и меня всюду прославили виновником его отлучения»[548]. Несколько позже епископу Николаю (Зиорову), который в своем письме от 21 декабря 1901 г. объяснял трудности, связанные с пребыванием больного Толстого в Крыму, Победоносцев ответил: «Не удивляюсь, что на сообщение из Ялты отвечено было “не трогать Гр<афа> Толстого”. Поздно уже теперь за это браться – чтобы хуже не вышло, – а время давно упущено. Предавать суду Толстого – значит теперь прославить его – прославят его на весь мир адвокаты, а суд оправдает. Что говорить оходящих к нему в Ялте, когда в Москве стремятся к нему тысячами изо всех классов общества»[549]. Подтверждают это обстоятельство и письма самому обер-прокурору. Один из его корреспондентов (подпись автора на подлиннике письма неразборчива) указывает уже в день публикации определения Св. Синода в русских газетах, т. е. 25 февраля 1901 г.: «Публикация об отлучении Льва от Церкви меня ужасно поразила и даже удивила, зная, что вы этому делу не сочувствовали»[550].
Психологически совершенно понятно, что сразу после опубликования синодального определения именно К. П. Победоносцев оказался в центре внимания и стал получать большое количество писем в связи с этим событием. Однако можно утверждать не только то, что обер-прокурор Св. Синода был противником официального церковного документа, считая его уже несвоевременным. На него, по всей видимости, было оказано прямое давление. Об этом говорят письма К. П. Победоносцеву В. М. Скворцова, в которых В. М. Скворцов буквально настаивает на необходимости решительных действий, ссылаясь на неприятный инцидент с публичным обсуждением, прежде всего и в светской печати, реферата Д. С. Мережковского, и выступлении на этом обсуждении священика Г. Петрова, о чем рассказано было выше. Правда, в этом письме речь пока еще идет только о недопустимости «молчания духовной печати», которое «б<удет> лишь на руку поклонникам религиозного новатора-богохульника», однако очень характерно, что далее Скворцов указывает на общественное мнение, воспринимающее Толстого как образцового христианина, которого не понимает Св. Синод. Поэтому Скворцов в письме Победоносцеву настаивает на необходимости решительных мер[551].
Учитывая все сказанное, можно сделать еще один важный вывод. По отношению к Л. Н. Толстому единодушия у светской и церковной власти не было, позиция Церкви была всегда жестче. В этом легко убедиться, анализируя не только обстоятельства появления синодального определения 20–22 февраля 1901 г., но и ряд других эпизодов жизни Л. Толстого. Таким образом, мнение, характерное не только для советской, но и для зарубежной историографии, что синодальное определение 1901 г. представляет собой политический акт в интересах светской власти, является глубоко ошибочным.
Отлучение Л. Н. Толстого от Церкви не было спланированной акцией, которая была подготовлена совместными усилиями государственной власти и Св. Синода. Реально отлучение было именно церковным ответом на деятельность писателя, а что касается правительства, оно в целом этому шагу не сочувствовало. В этой ситуации, скорее всего, К. П. Победоносцев вынужден был играть роль своеобразного буфера между Синодом и императором. Эта проблема точно сформулирована в статье С. Л. Фирсова: в российских условиях любой решительный шаг Церкви, направленный против Л. Н. Толстого, воспринимался бы как покушение на того, кто почитался как гордость нации[552].
Состояние некоторой растярянности и даже, быть может, беспомощности правительства очень ярко иллюстрирует знаменитая запись в дневнике А. С. Суворина от 29 мая 1901 г.
«Два царя у нас: Николай второй и Лев Толстой. Кто из них сильнее? Николай II ничего не может сделать с Толстым, не может поколебать его трон, тогда как Толстой несомненно колеблет трон Николая и его династии. Его проклинают, Синод имеет против него свое определение. Толстой отвечает, ответ расходится в рукописях и в заграничных газетах. Попробуй кто тронуть Толстого. Весь мир закричит, и наша администрация поджимает хвост. Сипягину ничего не остается, кроме утешения в фразе, которую он сказал государю: “Если напечатать ответ Толстого Синоду, то народ его разорвет”. Утешайтесь, друзья, утешайтесь, скудоумные правители. Герцен громил из Лондона. Толстой громит в Лондоне из Ясной Поляны и Москвы, громит в России при помощи литографий, которые продаются по 20 коп. Новое время настает, и оно себя покажет. Оно уже себя показывает тем, что правительство совершенно спуталось и не знает, что начать. “Не то ложиться спать, не то вставать”. Но долго ли протянется эта безурядица? Хоть умереть с этим убеждением, что произвол подточен и совсем не надо бури, чтобы он повалился. Обыкновенный ветер его повалит».