[1055]. Очень уж было неприятно Троцкому вспоминать об этих выступлениях, в которых участвовали не «классовые враги», а рабочие, солдаты, моряки и крестьяне, причем первые три группы считались опорой большевистской революции.
Через много лет, в конце 30-х гг., вопрос о Кронштадтском восстании вновь выступил на поверхность, причем в острой форме, в связи с появлением в печати материалов, содержавших обвинения в том, что именно он, Троцкий, был душителем выступления моряков и жителей крепости. Вопросы о Кронштадте Троцкому задавались общественной комиссией Дьюи, заседавшей в доме Троцкого в Койоакане, пригороде мексиканской столицы. В связи с этим в американской, мексиканской и русской эмигрантской прессе появилось немало весьма недружественных комментариев. Троцкий вынужден был отвечать. В издававшемся им в Париже журнале «Бюллетень оппозиции (большевиков-ленинцев)» появилась статья «Шумиха вокруг Кронштадта», в которой Троцкий пытался поставить выступление в крепости в контекст Гражданской войны [1056].
Троцкий теперь не повторял заявлений о «белогвардейском мятеже», но жестокое подавление кронштадтских повстанцев рассматривалось им как вполне оправданное и обоснованное действие советских властей, ибо восстание, по его словам, носило контрреволюционный характер. Иными словами, даже в эмиграции Троцкий не вышел за пределы ленинской мифологии, не признавал, что преступления Сталина имели своими источниками преступления Ленина и его самого — Троцкого.
Статья Троцкого вызвала новую волну полемики. Критики обращали внимание на то, что в автобиографии Троцкий умалчивал о собственном участии в подавлении восстания. «Есть подвиги, которыми не гордятся», – цитировались Троцким слова французского биографа Сталина Бориса Суварина. Критики утверждали, что Троцкий являлся «советским Кавеньяком», то есть в отношении Кронштадта играл роль, подобную роли французского генерала Кавеньяка по отношении к вооруженному рабочему бунту в Париже в июне 1848 г., подавленному этим генералом. Отвечая Суварину и другим сравнительно беспристрастным критикам [1057], Троцкий не просто смещал акценты, а допускал прямой обман, утверждая, что он вообще не принимал участия в усмирении повстанцев, что восстание застало его на Урале, откуда он прибыл в Москву на съезд партии и в Петроград не выезжал вообще. «Я совершенно и демонстративно отстранился от этого дела», — писал Троцкий, выделяя эти слова жирным шрифтом.
В то время советские партийные и государственные архивы, содержавшие такого рода документы, были закрыты, тем более для иностранных исследователей. В сборники своих сочинений компрометирующие себя документы Троцкий не включал, идя на намеренную фальсификацию.
7. Отказ от военного коммунизма
На этом фоне в высших большевистских кругах задумались о целесообразности продолжения политики военного коммунизма. В конце 1920 — начале 1921 г. этот вопрос стал дебатироваться в ходе подготовки к X партийному съезду. Первоначально речь шла только о частном вопросе — о замене продовольственной разверстки фиксированным продовольственным налогом. Обсуждение этой проблемы было весьма напряженным, сопровождалось наклеиванием всевозможных ярлыков, в том числе для коммунистов — самых оскорбительных, ибо значительная часть партийцев среднего звена продолжала рассматривать военный коммунизм как прямой путь к скорейшему введению социалистического производства и распределения, а малейшее отступление от него — как граничившее с соглашательством, если не с предательством [1058].
Профсоюзная дискуссия несколько отодвинула принципиальные экономические проблемы на задний план. Однако эти вопросы продолжали оставаться тем фоном, на котором происходила подготовка к съезду партии. Съезд открылся 8 марта. Несмотря на крайнее недовольство Троцким в связи с его поведением во время дискуссии, Ленин продолжал считать его весьма полезным партийным деятелем, а в РКП (б) Троцкий пользовался огромной популярностью как организатор побед Красной армии в Гражданской войне. При выборах президиума съезда он был назван вторым после Ленина. Правда, жесткая позиция Троцкого по вопросу о милитаризации и в ходе профсоюзной дискуссии подпортила его репутацию, особенно в глазах тех, кто примыкал к «рабочей оппозиции» или децистам. «Кто выступает за диктатуру кнута, пусть голосует за Троцкого», – сказал один из делегатов съезда. Другой делегат — Рафаил (псевдоним Р.Б. Фарбмана) — заявил, что сторонники Троцкого захватили власть, а ленинцы ушли в подполье. Были на съезде и сторонники Троцкого. Едкий и остроумный Рязанов, наоборот, издевался и над членом Политбюро Зиновьевым (ближайшим в это время соратником Ленина), который, по словам Рязанова, «воспылал демократизмом и пустился в поход против тов. Троцкого» [1059]. Равнодушных к Троцкому было мало.
В повестку дня съезда был включен военный вопрос. С докладом по нему должен был выступать Троцкий. Однако делегатам сообщили, что наркома «сейчас нет в городе», предусмотрительно не сказав, что Троцкий находится в своем поезде под Петроградом, откуда тайно руководит подавлением Кронштадтского восстания. Может быть, именно потому, что от Троцкого во многом зависела судьба ленинского правительства, как тогда, в 1917-м, Ленин в отчетном докладе занял в отношении Троцкого примирительную позицию. Он напомнил слова Троцкого о том, что мы — люди партии, что, «конечно, мы соединимся», и выразил полную солидарность с этим заявлением [1060].
В отсутствие Троцкого в Кремле на квартире Л.П. Серебрякова состоялась фракционная встреча сторонников позиции Троцкого по вопросу о профсоюзах. Участвовали А.А. Андреев [1061], Дзержинский, Смилга, секретарь Московского комитета партии Яковлева, заместитель начальника политуправления Реввоенсовета В.И. Соловьев [1062], заместитель наркома финансов А.О. Альский [1063], заместитель командующего Кавказской трудовой армией по политчасти И.Я. Врачев [1064] и др. Совещание было созвано для обсуждения кандидатур в состав ЦК. Дзержинский выступил с просьбой не выдвигать его в ЦК, так как он не желал якобы возглавлять ВЧК, которая теперь «карала рабочих и крестьян». Его просьба была отклонена. (Со стороны Дзержинского это, по всей видимости, была хорошо продуманная игра, ибо не отмечено, чтобы на самом съезде прозвучали его самоотводы или критика расстрелов рабочих и крестьян).
Троцкий приехал в Москву 10 марта и выступил против дальнейших фракционных встреч, заявив, что считает необходимым в порядке дисциплины подчиняться решению большинства [1065]. На 11 марта был намечен его доклад о реорганизации армии. Однако нарком отказался в тот день выступать, объяснив это занятостью военными делами. Порядок дня съезда был скомкан. Вместо доклада Троцкого был поставлен вопрос о партийном строительстве. Очевидно, нарком действительно полностью был поглощен подавлением восстания в Кронштадте даже после своего возвращения в Москву. По поводу событий в морской крепости на съезде вынуждены были сообщить, что там «дело несколько более затяжное». Смилга передал весьма тревожные слова Троцкого, что 30 % кронштадтских коммунистов «ведут борьбу против нас», а 40 % занимают нейтральную позицию [1066]. 11 марта на съезде Троцкий принял участие только в обсуждении доклада Зиновьева о профсоюзах. Вел он себя значительно менее воинственно, чем в предыдущие месяцы. Чувствовалось, что события в Кронштадте оказали глубокое воздействие на его мысли и чувства.
Троцкий перестал употреблять термин «диктатура пролетариата» и стал говорить о «диктатуре партии», что больше соответствовало мыслям партийного руководства. Вспоминал ли в этот момент Троцкий о своем прогнозе начала века по поводу «заместительства» класса партией? Если и вспоминал, то пытался отодвинуть этот кошмарный призрак в самую дальнюю нишу подсознания. Троцкий снова высказался против ленинской «платформы десяти» в профсоюзном вопросе. Он раскритиковал формулу Ленина «Профсоюзы — это школа коммунизма» за ее бессодержательность. «Я боюсь, что это не Владимир Ильич писал, что это не его рука», – заявил оратор под аплодисменты некоторой части делегатов. Наконец, вопрос об огосударствливании профсоюзов Троцкий повернул теперь так, что он мог быть приемлем и для ленинской платформы, ибо это огосударствливание должно было выражаться только в повышении роли профсоюзов в производстве [1067]. В целом Троцкий, видимо, принял за чистую монету примирительные интонации в отчетном докладе Ленина, был весьма сдержан, готов к новым уступкам и полному примирению с Ильичом.
Однако взявший затем слово Ленин оттолкнул протянутую руку Троцкого. Пока Троцкий был под Кронштадтом, Ленин относился к нему лояльно. Когда же Троцкий вернулся и снова заспорил, Ленин вышел из себя. Он начал свое выступление саркастическими словами о том, что Троцкий «особенно вежливо полемизировал со мной и упрекал или называл меня архиосторожным. Я должен его поблагодарить за этот комплимент и выразить сожаление, что лишен возможности вернуть его обратно». Ленин признавал, что пора перейти к вопросам более актуальным, чем место профсоюзов (то же самое говорил и Троцкий). Но, как и Троцкий, сделать этого не смог. Он обвинял Троцкого в том, что тот валит с больной головы на здоровую, раскритиковал требование Троцкого «перетряхнуть» профсоюзы (хотя Троцкий — на свою голову — упомянул это выражение всего один раз, в 1920 г., и больше его никогда не повторял). Главным в этих ленинских обвинениях было не существо дела, а то, что Троцкий нарушил дисциплину ЦК, отказавшись подчиниться решению пленума от 8–9 ноября 1920 г. о выработке единой платформы по профсоюзному вопросу. Получился не спор, утверждал Ленин, а «трясение партии и озлобление»