Буквально на одном дыхании была произнесена большая речь, содержавшая попытку доказать закономерность и неизбежность Октябрьской революции и перспективы развития всего человечества по ее образцу. Организаторы попросили власти разрешить трансляцию выступления по национальному радио, но получили отказ со ссылкой на решение короля[314]. Троцкий говорил по-немецки, которым владел в достаточной степени, чтобы произносить на нем политические речи. Он начал свое выступление с извинений по поводу того, что не владеет датским языком и лишен «возможности следить непосредственно, по первоисточникам и в оригинале, за скандинавской жизнью и скандинавской литературой. А это большая потеря!». Лектор не ограничился только этим в выражении теплых чувств к Дании и ее столице и от высказанных симпатий смог плавно перейти к истории и политике: «В первый раз я был в Копенгагене на международном социалистическом конгрессе[315] и увез с собою лучшие воспоминания о вашем городе. Это было почти четверть века тому назад. В Бельте и фиордах с того времени много раз сменялась вода. Не только вода. Война перебила позвоночник старому Европейскому континенту. Реки и моря Европы унесли с собой немало людской крови. Все человечество, особенно европейское, прошло через тяжкие испытания, стало суровее и угрюмее. Все виды борьбы стали ожесточеннее. Мир вступил в эпоху великого поворота. Его крайними выражениями являются войны и революции. Прежде чем перейти к теме доклада — революции, я считаю своим долгом выразить благодарность устроителям этого собрания, копенгагенской организации социал-демократического студенчества. Я выражаю эту благодарность как политический противник. Мой доклад преследует, правда, научно-исторические задачи, а не политические. Но невозможно говорить о революции, из которой вышла советская республика, не занимая политической позиции. В качестве докладчика я остаюсь под тем самым знаменем, под которым стоял как участник революционных событий».
Далее следовал рассказ, который Троцкий пытался представить как беспристрастный анатомический срез социальной действительности, но который был апологией того дела, за которое главную политическую ответственность несли Ленин и он сам. При этом он продемонстрировал хорошее знание современной художественной и политической литературы, вплоть до книги Курцио Малапарте[316], которого он именовал итальянским фашистским теоретиком. Последний в своей книге-памфлете «Техника государственного переворота» буквально восхищался Троцким, возвращаясь к его имени по самым различным поводам и без таковых на многих страницах, ибо считал Троцкого «одним из основных создателей современной техники государственного переворота», добавляя, что в 1927 г. Троцкий на собственном опыте убедился, «насколько рискованна попытка государственного переворота, если ее осуществление доверено в основном евреям»[317].
Свой доклад Троцкий построил на базе ответов на три главных вопроса: почему и как произошла Октябрьская революция; что она дала России; оправдала ли она себя? Ответы на все три вопроса давались с точки зрения концепции перманентной революции.
Прежде всего, Россия, будучи отсталой страной, рассматривалась в качестве элемента мировой капиталистической системы: «В развитии наций и государств, особенно капиталистических, нет ни однородности, ни равномерности. Разные этапы культуры, даже полюсы ее, сближаются и сочетаются нередко в жизни одной и той же страны. Будем помнить, уважаемые слушатели, что историческая отсталость есть понятие относительное. Раз есть отсталые страны и страны передовые, значит, есть и взаимодействие между ними, есть давление передовых стран на отсталые, есть необходимость для отсталой страны подражать передовым, заимствовать у них — технику, науку и пр. Так создается комбинированный тип развития; черты отсталости сочетаются с последним словом мировой техники и мировой мысли. Наконец, чтобы вырваться из отсталости, исторически запоздалые страны вынуждены иногда забегать вперед. В этом смысле можно сказать, что Октябрьская революция явилась для народов России героическим средством преодолеть свое экономическое и культурное варварство».
Значительно короче Троцкий останавливался на непосредственных предпосылках революции 1917 г., на Октябрьском перевороте, который, по его словам, был проведен «с холодным расчетом и пламенной решимостью». Еще более кратко упоминались события, относившиеся к 15-летнему периоду правления большевистской власти, причем докладчик подчеркивал, что в СССР господствует еще переходный строй, полный противоречий, отягощенный наследием прошлых столетий, к тому же испытывающий враждебное давление со стороны капиталистических государств. «Под ошибками и промахами первого социалистического строительства надо уметь различать будущее!» — заявил оратор, соблюдая определенную осторожность. Он ни словом не упомянул ни Сталина, ни советское правительство, как будто страна жила и развивалась в пространстве, где действовали объективные законы, но не было руководителей. Причины такой безликости были понятны: критика сталинизма, Сталина, советских руководителей неизбежно вызвала бы недовольство датских властей и негодование советского полпредства, внимательно и взволнованно следившего за в целом теплым приемом, который был оказан заклятому врагу Сталина в Дании. Полпреду Кобецкому можно было бы посочувствовать: в результате недовольства Сталина его голова могла скатиться с плеч за несколько лет до того, как это произошло в действительности.
Троцкий пытался покрыть в своем выступлении все возможные аспекты. Вопрос о «жертвах революции» он назвал риторическим и отнес его к «бухгалтерскому балансу». «Меланхолические размышления не мешали до сих пор людям ни рожать, ни рождаться», — почему-то добавил он и в ответ услышал аплодисменты. В познании естественных наук он продемонстрировал безграмотность, граничившую с мракобесием: «Недалек уже час, — сказал Троцкий, — когда наука, играя, разрешит задачу алхимии и станет превращать навоз в золото, а золото в навоз. Там, где неистовствовали демоны и фурии природы, ныне все смелее повелевает индустриальная воля человека». Разумеется, по задумке лектора произойти это могло только при коммунизме. Зато, касаясь мракобесия в религии, Троцкий сорвал аплодисменты студентов-теологов, когда заявил, что «реформация явилась первым успехом критического разума в той области, где царила мертвая тишина». Студенты теологического факультета, не зная о преследовании религии в СССР и об активном участии в этих преследованиях Троцкого, восприняли его высказывание как похвалу протестантской религии.
Завершил же Троцкий свою лекцию весьма напыщенными словами: «Мысль человека, спустившись на дно его собственного душевного колодца, должна осветить наиболее таинственные движущие силы психики и подчинить их разуму и воле. Совладав с анархическими силами собственного общества, человек возьмет самого себя в обработку, в ступу, в реторту химика. Человечество впервые взглянет на себя как на сырой материал или в лучшем случае на физический и психический полуфабрикат. Социализм будет означать прыжок из царства необходимости в царство свободы также и в том смысле, что нынешний противоречивый, негармоничный человек расчистит дорогу новой, более высокой и более счастливой расе».
Находясь в Копенгагене, Троцкий попросил продлить ему датскую визу для лечения, но получил отказ, поскольку против этого возражал король[318]. Сам Троцкий считал, что датский премьер-министр Стаунинг был склонен визу продлить, но не решился под давлением советского полпредства. Тогда Троцкий вторично возбудил ходатайство о визе в Швецию, куда, по примеру датчан, Троцкого пригласила шведская социал-демократическая студенческая организация. Но и тут он получил отказ из-за давления советского полпредства[319].
В Копенгагене Троцкому удалось провести совещание с 26 единомышленниками из нескольких европейских стран. Троцкий определил этих людей как «ответственных работников» международной левой оппозиции и «сочувствовавших»[320]. Через много лет был обнаружен протокол этого заседания, в котором перечислялись присутствовавшие лица. Названы были 26 человек, в том числе 10 из Германии, 8 из Франции, 3 итальянца, по одному из Голландии, Чехословакии, Великобритании, Бельгии и США[321]. В список участников совещания попали и сопровождавшие Троцкого секретари, и даже подруга Седова Жанна, приехавшая в Копенгаген повидаться с Троцкими (сам Седов не получил визы в Данию). На совещании шли острые споры, выдвигались взаимные обвинения, подвергались особой критике испанские оппозиционеры[322]. Троцкий упрекал последних, что именно они выдвинули в состав Административного секретариата (так теперь стали называть координационный международный орган) того самого Милля, которого теперь, после его возвращения в СССР, Троцкий считал «политическим ничтожеством»[323].
Часть постановлений совещания была опубликована затем в «Бюллетене оппозиции»[324]. Другая — не подлежала публикации[325]. Тексты постановлений, судя по стилю, были написаны Троцким. В опубликованном заявлении Троцкий, в частности, возражал революционерам, которые считали беспринципным его обращение к «буржуазным» и социал-демократическим правительствам с просьбой предоставить ему въездные визы. «Примерно с таким же правом можно поставить коммунисту в укор, что он ездит на капиталистических пароходах», — парировал Троцкий. Секретная часть, видимо по недосмотру, частично повторяла открытую, опубликованную. В общем, ничего тайного в ней не было. Главным пунктом, оставшимся неопубликованным, было оптимистическое заверение сторонников Троцкого в сплоченности и решительности: «Левая оппозиция извлекла из данной обстановки максимум того, что можно было извлечь. Большевики-ленинцы, застигнутые датской визой врасплох, обнаружили инициативу и способность к быстрой мобилизации. Свидание и беседы свыше двадцати товарищей из семи стран создали тесную спайку. Речи по радио помогут национальным секциям бороться против клеветы сталинской бюрократии. Той же цели послужат и говорящие фильмы. Большевики-ленинцы разъезжаются после случайного и короткого слета с новым запасом сил и несокрушимой уверенностью в правоте своего дела».