ил: «Нет». Говорит ли вам о чем-нибудь фамилия «Зборовский»? Я ответил: «Нет». Видели ли вы когда-либо этого человека? И на этот вопрос я тоже ответил «нет», ибо боялся, что пойдут сплетни и тому подобное и Марк может узнать, что я способен его разоблачить. Я спросил у Далина, где может быть этот человек сейчас. Он ответил: «Не знаю». Тогда я рискнул: «Быть может, он сейчас в Польше большой чиновник в НКВД, ведь он именно там вырос». Далин пожал плечами и сказал: «Может быть». Затем моя жена спросила… что, «быть может, Марк застрял во Франции во время войны?» Тогда Далин ответил: «Нет, он покинул Францию».
Это была первая, июльская 1954 г. встреча Орлова с Дали-ным. Они встречались в нью-йоркском ресторане «Лонгчемпс». Далин не сказал Орлову, что Зборовский давно уже — с декабря 1941 г. — находится в США. Об этом проговорилась Эстрина, во время второй встречи — в декабре 1954 г., когда Далин пригласил Орловых в гости домой, в свою нью-йоркскую квартиру, предварительно спросив: «Но может быть, вы не хотите, чтобы присутствовала моя жена?»
«Странно услышать подобную фразу от мужа, — комментировал Орлов. — Наоборот, сказал я, я приведу мою жену и буду рад познакомиться с госпожой Далиной. Мы отправились к ним. И тогда во время нашей беседы о Марке госпожа Далина заметила: «Знаете, мы с Далиным способствовали переброске Марка в Соединенные Штаты». — «Что? — удивился я. — Разве он в Соединенных Штатах?» — «Конечно. Он приехал сюда в 1941 году. Он уже американский гражданин». Еще она сказала, что встречала его на пирсе. Это было для меня большой неожиданностью…
Однажды я встретил почтенного старого социалиста… Рафаила Абрамовича. Раньше он был лидером социалистической партии, жил в эмиграции во Франции и был знаком с Николаевским и многими другими. Я спросил у него, знает ли он человека по имени Марк, который работал у Николаевского, сказал, что он опасный человек и, вполне возможно, предает людей. Потом на квартире у Далина госпожа Далина заявила: «Господин Абрамович сказал мне, что вы занимаетесь разоблачением Марка. Я ответила ему, что все это неправда и что вы автор письма, в котором одна ложь».
И тут же Эстрина сообщила Зборовскому, что бывший высокопоставленный сотрудник НКВД Орлов, находящийся в США, занимается его разоблачением. Немаловажная деталь: после приезда Зборовского в США Эстрина помогла ему найти квартиру — в том же доме, где жила сама. Иными словами, когда Орлов встречался с Далиным и Эстриной, всего лишь в нескольких метрах от них находился Зборовский, о чем Орлов поставлен в известность не был.
Орлов был убежден, что операция по его обнаружению и устранению была поручена самому Зборовскому и что именно для этого в декабре 1941 г. Тюльпана перебросили в США, куда, как хорошо было известно в НКВД, бежал Орлов: «Принимая во внимание мое положение, поскольку НКВД направило в Америку одного из своих наиболее ценных агентов, мне пришло в голову, что он был заслан с целью загнать меня в угол», — заявил Орлов Подкомиссии сената. Но все это было уже после смерти Троцкого…
Поначалу Троцкий собирался предпринять какие-то меры по проверке информации о Зборовском, но находившаяся при Троцком Эстрина сумела убедить Троцкого этого не делать, доказывая, что письмо Штейна — разработка НКВД с целью лишить Троцкого одного из его верных и главных помощников во Франции. В связи с этим она ссылалась на другое анонимное письмо, полученное Троцким, где утверждалось, что сама Эстрина едет в Койоакан, чтобы Троцкого отравить[735].
Разумеется, можно предположить, что Эстрина была глупой и наивной женщиной. Еще можно допустить, что между нею и Зборовским были любовные отношения и именно по этой причине Эстрина всегда выгораживала и защищала оказавшегося советским агентом Этьена, с которым она была знакома, видимо, с 1933 г., которому в 1935 г. помогла получить визу во Францию, а в 1941 г. — визу в США; которого встречала в порту, которому в Нью-Йорке сняла квартиру в доме, где жила сама[736]. Однако более правдоподобной кажется еще одна версия: что быстро менявшая свои политические и человеческие симпатии, перешедшая от меньшевиков к троцкистам и от троцкистов назад к меньшевикам Гинзберг-Эстрина-Далина, как и Зборовский, была агентом НКВД. Только, в отличие от Зборовского, она осталась нераскрытой. О том, что этот нераскрытый агент из стана меньшевиков существовал, Орлов рассказал при встрече Абрамовичу. Только даже Орлов не знал, кто был этим неразоблаченным агентом: «О делах меньшевиков мы знаем менее подробно, чем о троцкистах. Среди них [троцкистов] есть один человек, очень близкий к Седову. Фамилия его неизвестна мне, знаю только, что имя, кажется, Марк, выходец из Польши. Он, кстати, часто бывает у Эстрина [тогда еще мужа Гинзберг-Эстриной] и [Ральфа] Гинзберга, и они разговаривают о делах меньшевиков, а потом он нам все передает. Но мы его сведения могли проверить, потому что у нас был и другой источник. Ни [С.Э.] Эстрин, ни Гинзберг к этому отношения не имели»[737].
Кто же был этот «другой источник», присутствовавший при разговорах С.Э. Эстрина и Ральфа Гинзберга, если С. Эстрин и Р. Гинзберг из этого списка выпадают и если известно, что одновременно при этих разговорах присутствовал советский агент Зборовский? К сожалению, не остается ничего иного, как считать, что этим «другим источником» — нераскрытым агентом НКВД — могла быть жена С. Эстрина и будущая жена американского историка и политолога Давида Далина — Лилия, Леля, Лола[738].
4. Продолжение следует…
Как раз в то время, когда Троцкий с женой только прибыли в Мексику и начали привыкать к совершенно новой ддя них относительно свободной обстановке, в Москве состоялся второй «открытый» судебный процесс на семнадцатью обвиняемыми (суд начался 23-го и завершился 30 января). На этот раз на скамье подсудимых находились в свое время близкие к Троцкому видные руководители партии: Радек, Пятаков, Сокольников, Серебряков, Муралов и другие. В порядке «амальгамы» к ним были пристегнуты не знакомые никому лица. Обвиняемым было приписано создание «параллельного антисоветского троцкистского центра», организация шпионажа, диверсий, подготовка убийств высших советских государственных деятелей — в общем, полный набор обычных уже для большого террора клеветнических измышлений. Все эти чудовищные «преступления» они выполняли, судя по обвинительному заключению, по указаниям Троцкого, который, в свою очередь, давал их по личному согласованию со шпионско-диверсионными службами фашистской Германии. Все обвиняемые «чистосердечно» признались в совершенных преступлениях, причем особенно энергично с прокурором А.Я. Вышинским[739] и судьей В.В. Ульрихом[740] сотрудничали Пятаков и Радек. Радек проявлял чрезвычайную активность, подчас даже опережая прокурора, в том числе в очернении себя самого, участвовал в фабрикации сценария собственных «антисоветских преступлений» и криминальных деяний других подсудимых. Обвиняемые называли фамилии и многих иных бывших деятелей оппозиции в качестве связанных с ними «изменников родины», в том числе Раковского[741]. Было ясно, что за этим процессом последует новый публичный кровавый спектакль, и, вполне возможно, не один, что НКВД еше «работать и работать».
Как и во время первого шоу-процесса, этот суд сопровождался «гневными» выступлениями представителей всех слоев советского населения, злобными выпадами толпы, дополненными стихами «талантливых» советских поэтов, например А. Суркова:
Их слово — ложь, их клятвы лицемерны,
Их сердце пусто, помыслы черны.
Смерть подлецам, втоптавшим в грязь доверье
Овеянной победами страны.
На фоне этого публичного судилища происходили еще и сотни тысяч закрытых судилищ: и над теми, кто некогда имел отношение к какой-либо оппозиции, над теми, кто каким-то образом был или мог быть связан с видными «врагами народа», и просто над людьми, которые ни с чем никогда не были связаны, были честными и послушными советскими гражданами и все равно были пущены в сталинскую кровавую мясорубку. Похоже, что одной из главных задач Большого террора было создание в стране атмосферы всеобщего страха, что обеспечило бы безусловное и беспрекословное выполнение любых приказаний Сталина. Именно поэтому основной чертой Большого террора была его непредсказуемость. Весь злодейский замысел Большого террора, вся его «планомерность» состояли в полном отсутствии смысла. Под ударом мог оказаться любой человек, начиная с наркома и кончая деревенским сторожем.
Понятно, что диктатор огромной страны не мог отслеживать судьбы всех своих граждан. Но за теми, кто имел хоть какое-то отношение к Троцкому, Сталин следил пристально, дабы никто не остался в живых и уж по крайней мере на свободе. В Соловецком лагере особого назначения, а затем в Чистопольском концлагере оказался по 58-й статье даже питерский шофер Федотов, который когда-то возил Троцкого[742]. Был арестован, а в 1937 г. расстрелян Захар Борисович Моглин, который никогда не был сторонником Троцкого и единственная «вина» его состояла только в том, что он был первым браком женат на дочери Троцкого Зинаиде[743]. После многолетних мук в ссылках и концлагерях был расстрелян в июле 1937 г. в Казахстане приговоренный «по первой категории» в числе большой группы, по утвержденному Сталиным списку, зять Троцкого Ман Самуилович Невельсон, муж его младшей дочери Нины[744]. Аналогичная судьба — расстрел или многолетние мучения в концлагерях — ожидала почти всех найденных родственников Троцкого, остававшихся в СССР.