На Пятницкой Толстой не только пишет, но и много читает. По-прежнему уделяет он время и физическому совершенствованию. Фет рассказывает, что «в то время у светской молодежи входили в моду гимнастические упражнения, между которыми первое место занимало прыганье через деревянного коня. Бывало, если нужно захватить Льва Николаевича во втором часу дня, надо отправляться в гимнастический зал на Большой Дмитровке. Надо было видеть, с каким одушевлением он, одевшись в трико, старался перепрыгнуть через коня, не задевши кожаного, набитого шерстью конуса, поставленного на спине этого коня. Неудивительно, что подвижная, энергичная натура 29-летнего Льва Толстого требовала такого усиленного движения, но довольно странно было видеть рядом с юношами старцев с обнаженными черепами и выдающимися животами. Один молодой, но женатый человек, дождавшись очереди, в своем розовом трико, каждый раз с разбегу упирался грудью в круп коня и спокойно отходил в сторону, уступая место следующему».
Любопытно, что, уезжая в Ясную Поляну, Толстой старался не изменять своим московским привычкам. Не найдя деревянного коня, он стал прыгать через живую кобылу, что вызвало ряд недоуменных вопросов у дворовых людей. Не имевшие представления о том, что такое гимнастика, они никак не могли взять в толк, чем это граф каждый день подолгу занимается.
Яснополянский староста жаловался: «Придешь к барину за приказанием, а барин, зацепившись одною коленкой за жердь, висит в красной куртке головою вниз и раскачивается; волосы отвисли и мотаются, лицо кровью налилось, не то приказания слушать, не то на него дивиться». «Я не пойду, идите сами, он там голый кувыркается», – отказывалась выполнять приказание барыни, сестры Толстого Марии Николаевны, ее горничная Агафья.
Живя на Пятницкой, Толстой озадачен решением важной, по его мнению, государственной проблемы – что делать с российскими лесами. Сделав вывод о неверном управлении лесным хозяйством империи, он составил свой проект реформы оного. Толстой предлагал передать дело лесонасаждения частным предпринимателям, обязав их, за право владения землей в течение известного срока, очищать вырубленные участки леса от пней и дурных пород и засаживать их определенным количеством известных пород саженцев. Эксперимент по введению сей реформы Толстой предложил начать в его родной Тульской губернии в 1858 году.
21 октября 1857 года он покидает дом на Пятницкой и едет в столицу на встречу с министром государственных имуществ Муравьевым, надеясь убедить его в целесообразности своего проекта, сулящего «громадные выгоды для целого края» и «выгоды финансовые для казны». Однако, из этого ничего не выходит. Не прошло и десяти дней, как Толстой вернулся восвояси. Отрицательный ответ, данный Толстому, можно трактовать и как пожелание ему больше заниматься своей собственной усадьбой.
Волнует графа и еще одна нерешенная проблема, правда, менее масштабная, чем перестройка лесного хозяйства России. Он так и не женился, а пора бы уже. Ведь жизнь его приближалась к четвертому десятку. Поиск невесты заставляет его вновь и вновь появляться в свете на всякого рода званых вечерах, балах и маскарадах. Его видели даже в Московском благородном собрании, известной ярмарке невест. Одевался он по моде. Щегольство его бросалось в глаза, он появлялся на улице «в новой бекеше с седым бобровым воротником, с вьющимися темно-русыми волосами под блестящей шляпой, надетою набекрень, и с модною тростью в руке».
В то время было немало женщин, положивших свой глаз на тульского богатыря, с легкостью одолевавшего деревянного коня в гимнастическом зале. О романе с Валерией Владимировной Арсеньевой, некогда внушившей Толстому радужные мечты о счастливой жизни, мы писали в предыдущей главе. Впрочем, отрезвление пришло к нему довольно быстро. И когда в декабре 1857 года он получил от нее письмо, где она выражала свою готовность разорвать отношения с другим ее текущим женихом и выйти замуж за Толстого, он учтиво посоветовал ей «приободриться и пойти на какой-нибудь решительный шаг в жизни, быть может, выйти замуж», также он сообщал мимоходом, что сердце его совершенно свободно.
Были и другие, внимание которых к своей персоне отметил Толстой – Е.И. Чихачева, О.А. Киреева, А.Н. Чичерина, что позволило одной из современниц говорить, что за ним «вся Москва страшно ухаживала». Но все эти женщины мало его занимали, ведь он тогда «очень был интересен, даже его дурнота имела что-то привлекательное в себе. В глазах было много жизни, энергии. Он всегда говорил громко, ясно, с увлечением даже о пустяковых вещах, и с его появлением вдруг все озарялось. Всякая скука мигом исчезала, лишь только он покажется».
Толстого влекло в другую сторону. «А. – прелесть, – доверяется он дневнику 6 ноября 1857 года – положительно женщина, более всех других прельщающая меня». «По вечерам я страстно влюблен в нее, и возвращаюсь домой полон чем-то, – счастьем или грустью – не знаю», – записывает он 1 декабря. И все это о замужней Александре Алексеевне Оболенской, сестре его друга, тульского помещика Дмитрия Дьякова.
Не ушла от его внимания и Екатерина Федоровна Тютчева, дочь поэта, с которым Лев Николаевич также видится в этот период. «Тютчева мила и хочет быть такою со мной», – записывает Толстой 4 декабря 1857 года. Накануне нового 1858 года Толстой записывает: «Тютчева начинает спокойно нравиться мне». В день нового 1858 года: «К. очень мила». Затем 5 января: «К. слабее, но тихой ненависти нет». 7 января: «Тютчева вздор!». «Нет, не вздор, – возражает Толстой сам себе на следующий день. – Потихоньку, но захватывает меня серьезно и всего». 19 января: «Т. занимает меня неотступно».
Все бы хорошо, но вот «морально-политический» облик Тютчевой далек от идеала, провозглашенного Толстым. При более пристальном рассмотрении она оказывается холодной и рассудочной девушкой, да и к тому же аристократичной! «К. Т. любит людей только потому, что ей Бог приказал. Вообще она плоха. Но мне это не все равно, а досадно» (21 января). «Шел с готовой любовью к Тютчевой. Холодна, мелка, аристократична. Вздор!» – расправляется он со своим чувством 26 января.
Но, как говорится, дыма без огня не бывает. Сплетня бежит впереди. Даже в Риме стали поговаривать о предстоящем бракосочетании. Иван Сергеевич Тургенев из Италии спрашивает Фета 26 февраля 1858 года: «Правда ли, что Толстой женится на дочери Тютчева? Если это правда, я душевно за него радуюсь». Но порадоваться Тургеневу в этот раз не пришлось.
Последнюю попытку связать свою жизнь с дочерью известного поэта Толстой предпринял осенью 1858 года. Приехав из Ясной Поляны в Москву, он вновь предстал перед ее ясными очами. «Я почти был готов без любви, спокойно жениться на ней, но она старательно холодно приняла меня», – изливает Толстой обиду на Тютчеву в дневнике. Обида понятна – он считает, что Тютчева вполне достойна его по уровню интеллекта, образованию и, так сказать, общему развитию. И тут же он находит простейшее объяснение ее холодности: «Трудно встретить безобразнейшее существо», – имея в виду свою внешность.
Подключилась даже старшая сестра Екатерины Федоровны, Анна Федоровна, позже ставшая женой Ивана Аксакова: «Недавно у меня был Лев Толстой. Я нахожу его очень привлекательным с его фигурой, которая вся олицетворенная доброта и кротость. Я не понимаю, как можно сопротивляться этому мужчине, если он вас любит. Я очень желала бы иметь его своим зятем. Я прошу тебя, постарайся полюбить его. Мне кажется, что женщина была бы с ним счастлива. Он выглядит таким действительно правдивым, есть что-то простое и чистое во всем его существе».
Ни это увещевание, ни прочие не разожгли в сердце младшей Тютчевой огонь желания стать женой такого замечательного правдивого, кроткого и доброго человека. А вскоре и сам он поставил последнюю точку в своих планах связать жизнь с ней: «К. Тютчева была бы хорошая, ежели бы не скверная пыль и какая-то сухость и неаппетитность в уме и чувстве», – писал он своей двоюродной тетке Александре Андреевне Толстой.
Музыка составляет еще одно из московских занятий Толстого, недаром рояль был неотъемлемой частью обстановки его квартир. Он выступил одним из организаторов музыкальных суббот в доме Киреевой на Большой Никитской улице. На этих концертах нередко исполнялась музыка Бетховена, особо занимавшая Толстого в те годы. В повести «Семейное счастье» он писал, что произведения немецкого композитора поднимают «на светлую высоту», «летаешь с ним, как во сне на крыльях». Кажется неслучайным, что Московская консерватория впоследствии оказалась именно на Большой Никитской, идейный вклад Толстого в ее создание очевиден.
В ту зиму Толстой постоянно что-то организовывает. Так, он хочет создать в Москве «Квартетное общество», для чего составляет проект его устава. Согласно ему, выступать на концертах общества должны только профессиональные музыканты, а не любители. Оплата вступлений – за счет членских взносов организаторов общества в 30–50 рублей в год. Но мечта Толстого не осуществилась. Видимо, не хватило учредителей.
Несмотря на это, свои московские дела он оценивает оптимистично: «Я живу все это время в Москве, немного занимаюсь своим писаньем, немного вожусь с умными, и выходит жизнь так себе: ни очень хорошо, ни худо. Впрочем, скорей хорошо», – сообщает он 6 декабря 1857 года В.В. Арсеньевой.
Находил время граф побывать в Малом и Большом театрах. В частности, 19 января 1858 года в Большом театре Толстой слушал «Жизнь за царя» Глинки, похвалив хор в финале оперы. Бывает он у Александра Островского на Волхонке. После одного из визитов отмечает в дневнике (11 ноября 1857 года), что Островский был к нему «холоден». В другой раз (27 марта 1858 года) Островский и вовсе «несносен».
Толстой оказывается в центре словесных баталий между славянофилами и западниками, активно общаясь с представителями обеих сторон. Часто встречается с Ю.Ф. Самариным, А.С. Хомяковым. Последнего Толстой особо выделял: «Хомякова Алексея Степановича я всегда вспоминаю с большим удовольствием. Очень самобытный человек. Монгольское лицо… Он был умен и оригинален. В нем было и остроумие, и едкость…». Эти слова произнесены были Толстым на склоне лет. А 23 января 1858 года Толстой, побеседовав с Хомяковым, записал в дневнике: «Старая кокетка!»